– Кого? Кого ты видела? Нет, молчи, молчи, Птица. Тебе нельзя говорить. Эй, кто-нибудь! – взвыл Андре, и про нас, наконец, вспомнили. На смену хаосу пришел профессионализм. Мгновенно появились носилки, их подкатили прямо ко мне, поставили рядом и переложили меня на счет "три", подняв осторожно, дружно и слаженно. Кто-то попытался оттереть от меня Андре, но тот только гаркнул: "Я врач", и больше его не трогали. Он держал меня за руку и смотрел в глаза, и этого было достаточно, чтобы я не развалилась на атомы, чтобы держалась. Носилки поднялись вверх от нажатия на рычаг, и лицо Андре исчезло, я лежала и смотрела вверх, на потолок – ракурс, который показывают в фильмах каждый раз, когда кого-то катят по больничному коридору, теперь крутили для меня вживую. Пластиковые квадратики, свет ламп, белые стены. Я знала, что Андре идет рядом, но не могла его увидеть, потому что мне на лицо нацепили респираторную маску.
– Сейчас станет легче, – услышала я его голос. Кто еще станет говорить со мной по-русски в Авиньоне? Я кивнула и закашлялась. Голова кружилась, все еще тошнило, словно меня накрыло похмелье после двухнедельного запоя, но по большому счету мне было совсем не так и плохо, если сравнивать с тем, что могло случиться, приди Андре хотя бы на минуту позже. Чьи-то ловкие, не знающие сомнений руки спеленали мои ладони бинтами, воткнули в мою вену иголку, и божественное забвение капля по капле стало проникать в мою кровь, делая меня безразличной ко всему, кроме Андре.
Я проспала, наверное, несколько часов, вдыхая насыщенный кислородом воздух из маски – мои легкие было необходимо очистить от ядовитых продуктов горения, от соединения углекислого газа с гемоглобином, как мне позже объяснил Андре. Когда я очнулась, маску уже сняли, но я все равно чувствовала себя уставшей, как раб на галерах. И такой же избитой, словно меня хлестали плетью. Уставшей и избитой – но живой. Никогда не думала, что так люблю жизнь, так люблю дышать, чувствовать вкус холодного, наполняющего жизнью воздуха. Повернув голову, осмотрелась – я лежала в небольшой палате, отгороженной от остального мира прозрачными стеклянными стенами. На небольшом стуле, обтянутом темно-бордовой искусственной кожаной обивкой, как обессиленный, но преданный страж замка, дремал Андре, однако сон его был настолько нервным и чутким, что от поворота моей головы он тут же проснулся. Как только услышал!
– Эй, как ты? – спросил он, поймав мой взгляд. – Тише, не надо ничего говорить.
– Ма… мама… как она? – спросила я почти беззвучно. Андре вздохнул и прикусил губу.
– Я отложил вылет, Даша. Но самолет еще здесь, в Авиньоне.
– Ты видел ее? Видел? – спросила я, все еще надеясь на то, чему, я чувствовала, не суждено сбыться.
– Кого? Кого я должен был увидеть?
– Ее. Женщину… в никабе… Глаза… только глаза… – говорить было тяжело.
– Это женщина подожгла машину? Ты это хочешь сказать, да, Даша? Не напрягайся, тебе будет трудно дышать, – голос Андре загустел, как остывающий кисель. Он склонился и с беспокойством посмотрел на меня, словно пытаясь определить на глаз, пришла ли я в себя или все еще брежу.
– Не нашли, – выдохнула я разочарованно. Значит, моей несостоявшейся убийце удалось скрыться. Видимо, она не стала ждать окончания спектакля со мной в главной роли и убежала, как только коктейль Молотова был сервирован на мой столик. Я обессиленно откинулась на подушку и посмотрела в потолок.
– Даша, расскажи мне все, – попросил Андре. – Я ничего не понимаю, честное слово. Что за женщина?
– Женщина… в черном, – сказала я, а потом, торопясь и задыхаясь от мучавшего меня кашля, рассказала ему все.
Андре слушал меня молча, не перебивая, но по мере приближения моего рассказа к тому моменту, когда наполненная горючим пачка из-под молока влетела в окно арендованной нами машиной, его лицо потемнело, как небо перед грозой. Я знала, что была неправа, не рассказав Андре о той минутной сцене на площади, хотя, с другой стороны, что я могла сказать тогда? Что подозреваю прохожую? Что я испытываю неприятное беспокойство при виде мусульманских женщин, что само по себе может стать проблемой в Париже, где все буквально помешаны на политкорректности?
– Я же не знала… – протянула я, когда последние слова были сказаны.
– Ты и сейчас не знаешь, – покачал головой Андре, а затем вдруг встал, схватился за голову и принялся чертить комнату шагами – туда-сюда, туда-сюда. Я снова закашлялась.
– Чего я не знаю?
– Ни-че-го! – отчеканил Андре. – Мы ничего не знаем, кроме запредельно неправильного факта, что тебя пытались убить. Кто-то, предположительно женщина с черными глазами….
– Почему предположительно? – опешила я, стараясь подавить головокружение, вызванное этим хаотичным движением Андре по палате. – Это была женщина.
– Ты уверена? Сегодня ты видела только глаза. В прошлый раз ты видела лицо – частично и смутно, с террасы на четвертом этаже. Ты уверена, что разглядела лицо? Что если это была не женщина, а молодой мужчина? Возможно такое?
– Ну… наверное, – растерялась я. – Были сумерки.
– Были сумерки, – повторил он так, словно я сказала что-то предосудительное. – Были сумерки!
– Андре?
– Что? – он развернулся ко мне. – Что – Андре? Тебя хотят убить, понимаешь ты это или нет?
– А ты? – тихо спросила я, и Андре замер, словно наткнувшись на невидимую преграду. Он стоял, молча абсорбируя весь ядовитый сок этого знания, а затем повернул голову к окну.
– Тебе нужно уезжать, – произнес он пугающе спокойно. – Чем быстрее, тем лучше. Сейчас же позвоню Марко. Как хорошо, что я не отпустил самолет.
– Андре!
– Мусульманская одежда может быть простым маскарадом, как бывает, когда преступники надевают шляпы и красные шарфы. Маскировка плюс единственная примета, которую ты запомнишь и потом озвучишь полиции. Черная одежда, черные глаза. Мусульманский след, террористы. По большому счету, это вообще может быть не мусульманка.
– И не женщина.
– И не женщина, да.
– Но, если это был мужчина, то не крупный и не широкоплечий. Худенький, невысокий. И двигается по-женски. И убийство – вся эта история с коктейлем Молотова, она какая-то… странная. Так убивают только дилетанты. Шум, риск, что тебя задержат еще до того, как ты доберешься до жертвы.
– Даша, – Андре остановился и развернулся ко мне. – Давай не будем играть в детективов, мы понятия не имеем, с кем имеем дело. И все наши догадки могут оказаться ложными. Это может быть мужчина с голубыми глазами или свихнувшийся старый китаец, но это никак не объясняет того, что произошло с тобой. Почему за тобой следили? Может быть, они следили за мной? Тебя пытались убить, но зачем? Зачем все это? Кому ты мешаешь? Ты же никому ничего не сделала, ты здесь даже никого не знаешь! – Андре почти кричал, и я никак не могла вклиниться в его монолог. Тогда я взяла и вылезла из кровати, вырвала из руки прозрачную змею – шнур от капельницы. Андре застыл в немом изумлении, а затем бросился мне наперерез.
– Тебе нужно лежать, Даша. Ты куда собралась?
– Оставь, Андре, я чувствую себя нормально, – заявила я, что почти соответствовало действительности. Почти.
– Ничего подобного. Немедленно иди в кровать, – Андре схватил меня за локоть, но я вырвала руку и посмотрела на него, словно он был папуасом из дикого племени, языком которого я не владела. Попробуй объяснить что-то обезумевшему от страха мужчине.
– Андре, мне нужно увидеть маму. Неужели ты не понимаешь? Мне нужно…
– Чего? – почти прорычал он, сознательно или нет, отметая то, что я пыталась ему сказать. – Снова рисковать? Я во всем виноват, я привез тебя сюда…
– Прекрати! Ты ни в чем не виноват. Ты даже понятия не имеешь, с кем мы имеем дело.
– А ты знаешь? – нахмурился он.
– Нет! В этом-то и проблема. Но теперь я понимаю, все это – звенья одной цепи, и мы не можем больше игнорировать этот факт.
– О чем ты. Какой цепи?
– Подумай сам. Сначала пропадает Сережа, затем моя мама оказывается в коме….
– Это чисто медицинская ситуация. Твоя мама болела. Мы всё осмотрели, проверили все возможные варианты, – убеждал Андре, но я видела, что он и сам не слишком верит в то, что говорит.
– Да, мы все осмотрели, а меньше, чем через сутки после того, как мы приезжаем сюда, меня пытаются убить. Ты же должен понимать, что это не может быть простым совпадением! Андре, я не знаю, что за чертовщина здесь происходит, но я должна пойти к маме. Чего-то мы не учли, что-то просмотрели. Кто знает, что еще угрожает ей?
– Или тебе, Даша.
– Или тебе, Андре, – упрямо ответила я. Андре посмотрел на меня так, словно я была вышедшей из-под контроля силой природы – шквальным ветром или высокой океанской волной. Он замотал головой и стиснул ладонями виски. Его лицо стало бледным, несмотря на загар.
– Вы должны улететь. Срочно – обе. Вам нельзя оставаться здесь. Это единственное правильное решение, понимаешь, – продолжил он, но я помотала головой.
– Улететь и оставить тут тебя? Нет, Андре, теперь и ты должен улететь с нами. Кто знает, не идешь ли ты следующим в этом списке.
– Я тоже могу улететь, – пробормотал Андре, глядя на меня с одобрением. – Ты права. Я организую ваш вылет, а потом улечу сам. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы сделать мне визу? Думаю, если обращусь к отцу или Марко, ее сделают быстро.
– Да! Да, Андре, мы можем улететь отсюда в Москву. Но… что, если эти люди будут преследовать нас? Кто-то все время следил за нами. Значит, и за мамой следили… – тут мне стало по-настоящему страшно. Я добежала до маминой палаты, и только сев около нее, моей спящей красавицы, услышав ее размеренное, неестественно ровное дыхание, немного успокоилась.
Даже если мое чудовищное предположение – правда, и эти люди, кто бы они ни были, преследуют нас, в Москве им будет значительно сложнее действовать. Дома и стены помогают. Вот только… вскоре выяснилось, что улететь я не могу. Мои документы – заграничный и российский паспорта, а также старательно сделанные мною их ксерокопии – всё было уничтожено. Огонь – беспощадный варвар – не добрался до меня, но сожрал мою сумку и все ее содержимое. Я оказалась прикована к французской земле, словно кто-то приколдовал меня, но я не была уверена, что такого рода колдовство можно разрушить с помощью креста и святой воды.
* * *
Я настояла на том, чтобы маму увезли в Москву без меня. И дело чуть не дошло до истерики. Всему виной страх – липкое, холодное чудовище, которое хватало меня, не давая мыслить рационально. Нам показали видеозапись с камер наблюдения – в узкой комнате охраны, в подвале больницы стояло множество экранов, и, глядя на молчаливое видео на одном из них, я заново пережила свой кошмар, по новой вскрывая еще совсем свежую рану.
– Это она? – спросил Андре, глядя на темный силуэт в длинном балахоне. Женщина в никабе, если все же допустить, что это была именно женщина, приехала в больницу на такси и высадилась на гостевой парковке почти за час до того, как мы приехали за мамой из пригорода. Она расплатилась, достала из багажника такси небольшую матерчатую сумку, а затем торопливо пересекла почти пустую разлинованную площадь перед больницей. Остановившись перед стеклянными дверями, женщина достала откуда-то из недр своего одеяния телефон, но звонить никому не стала – только сверилась с чем-то на экране. Один из самых четких, информативных кадров видео показал, что тонкие пальцы женщины украшены аккуратным маникюром – тонкая полосочка френч на каждом ноготке. Женщина, определенно.
– Ты не знаешь ее? – спросила я Андре, и он посмотрел на меня так, словно я дала ему пощечину.
– Почему ты спрашиваешь? Думаешь, если бы я знал ее, не сказал тебе? – слова прозвучали так, словно кто-то ломал в воздухе ветки сухостоя.
– Мне больше не у кого спрашивать, – пожала плечами я. – У меня плохое предчувствие.
– Прости, – Андре отвернулся, не зная, как меня успокоить. Особенно учитывая тот факт, что для спокойствия у нас обоих не было никаких причин. На следующем видео я снова оказалась внутри горящего факела. Пока я сгорала, женщина в черном спокойно покинула территорию больницы. Она не убежала, не показала лица, не проявила никакого беспокойства. На видео с другой камеры, почти в тот же самый момент, когда Андре вытаскивал меня из горящей машины, она садилась в такси. Видео запечатлело номер, полиция без труда нашла водителя такси – он работал в Авиньонской транспортной компании чуть ли не сто лет, сразу вспомнил пассажирку в мусульманской одежде, охотно рассказал все, что знал. Такси вызвали заранее – по интернету, оплатили наличными. Лица пассажирка не открывала, говорила же на чистом французском. Без сомнения, женщина. Ехала в центр города, вышла на углу неподалеку от Папского замка. Около центральных достопримечательностей всегда полно народу. Лето, туристы. Да что там, сейчас наступит сентябрь, начнется бархатный сезон, и народу станет еще больше.
К вечеру я окончательно поняла, что не оставлю маму одну, какими бы гарантиями меня не кормили местные полицейские чины. Я только смотрела на Андре обвиняющим взглядом, хотя и не могла четко объяснить, в чем именно он передо мной виноват. В конце концов, он спас мне жизнь, помог организовать мамин вылет, созвонился с Марко и, не входя в подробности того, что случилось, обрисовал ситуацию. Андре подключил своего отца, проживающего в России, чтобы обеспечить медицинскую помощь на границе, место в московской клинике. Что в это время делала я? Сидела рядом с мамой и смотрела: на нее, в окно на уставшую от жары зелень, внутрь себя в поисках ответов, которых у меня не было. Мама улетела поздно ночью, в аэропорте Авиньона ее сопровождала целая делегация, призванная обеспечить благополучие, безопасность и медицинский уход. Когда самолет взлетел и исчез в темном небе, я почувствовала безосновательное облегчение и щемящее чувство тоски и одиночества. Я словно попала в Сайлент Хилл – сюрреалистический город из известного фильма ужасов, заполненный дымом и туманом, в который есть вход, но нет выхода, и была счастлива, что хотя бы маму сумела вытащить отсюда.
– Нам пора уезжать, – прошептал Андре и взял меня за руку. – Ты совсем замерзла, это все кондиционеры, тут, в самом деле, морозильник.
– Сколько они будут лететь?
– Нам позвонят, как только самолет окажется в Москве. Твоя же Шурочка позвонит, – Андре проявлял терпение, держался из последних сил, но мне было все равно, меня охватило странное безразличие и даже покорность чему-то неизбежному. Я ожидала появление своей убийцы из-за любого угла. Да, я понимала, что вряд ли ей удастся пробраться за нами на территорию аэропорта, но ведь не вечно же мы будем здесь сидеть. Нам пора уезжать. Она, моя убийца, уже наверняка знает, что я осталась жива. Чего бы ни хотела она достичь с помощью моей смерти или смерти моей мамы, ее работа осталась незавершенной.
Мы вышли из здания аэропорта налегке – без вещей, теперь еще и без документов, я уже почти стала призраком. Все мои вещи теперь являлись вещественными доказательствами, они остались в залитой густой белой пеной машине вместе с мамиными чемоданами. Черт его знает, зачем они понадобились полиции, но так просто она не была готова расстаться с ними.
Андре молчал. Он нашел машину, ключи от которой нам передали на стойке аренды машин, по звуку, нажав на кнопку брелока. Мы не могли полететь на самолете, у меня не было паспорта. На поезде тоже – Андре отмел такую возможность, как потенциально опасную.
– А провести семь часов за рулем – это не безумие? – спросила я холодно.
– Так, по крайней мере, ты будешь у меня на глазах, – процедил Андре, с демонстративной галантностью раскрывая передо мной двери. Каждый раз, когда мне приходилось нырять на пассажирское сиденье автомобиля, мое сердце замирало от ужаса. Я боялась пристегиваться, и Андре, устав ловить мой остекленевший взгляд, отстегнул мой ремень и попросил меня защелкнуть его позади себя – чистая формальность, чтобы машина не подавала постоянный нудный сигнал. Безопасность стала означать для меня нечто совершенно другое. Я не хотела, не могла оставаться в машине одна даже на пару минут.
– Тебе что, правда, кажется, она где-то здесь?
– Это странно, да? – жалко улыбнулась я. – Мне постоянно кажется, что она едет за нами, слышит все наши разговоры. Это от отсутствия информации. Я не знаю о ней ничего, а она каким-то образом знает обо мне все. И я наделяю ее бесконечной силой и властью над собой. Ничего не могу поделать. Наверное, так рождаются мифы и легенды. Мне кажется, что это вообще была не женщина, не человек, и под ее балахоном ничего нет. Ветер.
– Ветер с маникюром? – хмыкнул Андре, продолжая гнать песочного цвета машину, что нам досталась, по ночной трассе. Скорость успокаивала.
– Ты прав, конечно, она человек, – согласилась я. – Профессионал?
– Вряд ли. О, да, я помню, ты говорила, что все это – звенья одной цепи, но не уверен, что это так. В любом случае, Марко знает, что нужно делать.
– Ты всегда, когда в жизни начинаются сложности, бежишь к старшему брату? – улыбнулась я. – Это так не вяжется с твоим образом. Мне казалось, что ты самый закрытый человек из всех, кого я только встречала. И что ты не любишь раскрывать свои проблемы перед другими.
– Это так, – коротко согласился Андре. – Но только не в том случае, когда мою невесту пытаются сжечь заживо. Тут, как ты догадалась, я готов на все, что угодно. У моего брата гораздо больше опыта, огромные связи. Он настоящий Де Моро, а я – так, сплошное семейное разочарование. Его работа – решать проблемы, он же адвокат, один из лучших в Париже. Знаешь, я удивлен, отчего он до сих пор не стал президентом Франции.
– Я помню, как он решает проблемы, – фыркнула я, хотя, странное дело, воспоминание об этом невысоком, коренастом мужчине в очках с тонкой оправой действовало на меня как успокоительное.
– Не стоит обижаться на него за то, в чем – как и всегда – виноват я. – Андре сжал руль и весь как-то подобрался – ни дать ни взять вышедший на охоту волк. Удивительно, до какой степени они с братом не похожи. Молодой ветреный Андре, в неспешных движениях которого, в обманчиво спокойных глазах тлеет опасный и даже возмутительный огонь. Марко оказался совсем другим. Он чем-то напоминал молодого Франсуа Олланда. Я заметила это, когда оказалась в квартире Марко и увидела фотографию на стене в гостиной. Франсуа Олланд и Марко стояли вместе на каком-то официальном мероприятии, где де Моро выглядел, как близкий родственник президента, племянник или даже сын. Одинаковые выражения лиц, схожие черты. Как они с Андре умудрились родиться в одной семье?