Полина нажала отбой. Ей захотелось разбить телефон, но она взяла себя в руки. Не спеша она отправилась в прихожую. Там на антресолях она нашла старый бабушкин чемодан и понесла его в их со Скворцовым комнату. Чемодан она собирала тоже спокойно, даже какое-то странное облегчение ощущала, отправляя в чемодан очередную вещь Скворцова. Вещей набралось немало. Бабушкин чемодан, спортивная сумка Скворцова и еще куча всяких курток и ботинок. Ботинки Полина складывала в полиэтиленовые мешки. Все вещи она потихоньку перетаскивала на лестничную клетку. Завершив все, пошла на кухню пить чай. Периодически она выходила в прихожую и смотрела в глазок входной двери на кучу вещей Скворцова, пока не увидела на лестничной клетке свекровь со свекром. Те перетаскивали вещи Скворцова в лифт. Вот и хорошо, потому что Полина совершенно не знала, как поступить в случае, если за вещами приехал бы сам Скворцов. Не исключено, что выскочила бы на лестницу и избила бы его сковородкой. Ну, или гитару какую-нибудь ему об голову сломала. За всеми этими хлопотами Полина даже не заметила, что на ней по-прежнему вечернее платье. Она переоделась, смыла размазанную по лицу косметику и устроила в квартире самую настоящую генеральную уборку, чтобы от присутствия в доме Скворцова не осталось и следа. Обессиленная, она легла спать поздно, а наутро решила устроить себе настоящий Новый год. Она включила в гостиной телевизор, взяла из холодильника кастрюлю с салатом оливье, сделала себе два огромных бутерброда с икрой и семгой и направилась на диван. Салат она решила есть прямо из кастрюли. А чего? Она теперь сама себе хозяйка. И пирожные теперь все сама съест, и икру. Все-таки в разводе есть свои преимущества.
В самый разгар этого пира в дверь позвонили. Полина пошла в прихожую, поглядела в глазок и удивилась. На пороге ее квартиры стоял Дед Мороз. Думая, что это Скворцов, Полина распахнула дверь, чтобы вцепиться ему в ватную бороду, и оторопела от мысли, что это может быть вовсе не Скворцов, а какой-нибудь маньяк. Слава богу, маньяка за дверью не оказалось. Там в костюме Деда Мороза стоял Петрович.
– С Новым годом! С новым счастьем! – завопил Петрович, заходя в прихожую. – Это Дедушка Мороз всем подарки вам принес.
Последнее Петрович прокричал куда-то мимо Полины, глядя вглубь квартиры. Полина проследила глазами по направлению взгляда Петровича и тихо спросила:
– Петрович! Ты чего орешь, как резаный? Там никого нет.
– А?.. – Петрович сделал рукой непонятный жест, который, по-видимому, должен был изображать Скворцова.
– Нету.
– Это хорошо, – обрадовался Петрович, скидывая с себя лапсердак Деда Мороза и свою фасонистую кожаную куртку. Из красного подарочного мешка он извлек вино, шампанское и какие-то коробки. – А где?.. Чего не пришли? Мы вас ждали, было весело. Заказчики были потенциальные.
– Петрович! От меня муж ушел, – трагическим голосом доложила Полина.
– Как ушел? – удивился Петрович, продолжая извлекать из мешка подарки и аккуратно выставляя их на столике у входной двери.
– К другой женщине. – Полина представила Скворцова с манерной барышней, закатывающей глаза и рассуждающей о вечном. Даже кулаки сами собой сжались. Захотелось этой барышне расквасить нос и повыдрать все кудельки из ее головы.
– Ой! Так это ж здорово! – Петрович бросил мешок с оставшимися подарками на пол, схватил Полину в охапку и потащил ее в гостиную. Там он начал ее целовать. – Я тебя, Полина, сейчас лечить буду. Я ведь лечебный пластырь во все тело!
Полина не сопротивлялась. А чего, собственно, сопротивляться? Она теперь женщина свободная. Петрович мужчина хоть куда. Вот только она сама в халате, шерстяных носках, без косметики и с ложкой в руках. Хотя маникюр и педикюр она к празднику все-таки сделала.
Дело, конечно, кончилось на диване, и, к большому удивлению Полины, ей очень даже понравилось изменять мужу. Правда, какой он теперь муж. Так, бывший. К своему стыду, Полина вдруг поняла, что никаких мужчин, кроме своего Скворцова, она никогда не знала. Недаром бабушка ее дурой называла. Бабуля, наверное, все-таки подозревала такое дело. Ох, и умная ж у нее была бабуля! Выходит, что и любовник-то из Скворцова был так себе. На троечку с минусом. Другое дело Петрович. Из его рук-то и вылезать не хочется.
Потом Полина сбегала на кухню, принесла Петровичу еще одну ложку, сделала и ему бутербродов, и они стали перед телевизором прямо из кастрюли есть салат оливье, запивая его вином, которое притащил Петрович. Было вкусно и весело. Даже не заметили, как за окном стемнело.
– Петрович! А где твоя жена? Она не будет волноваться, что ты болтаешься, где ни поподя.
– Не, не будет. Она уехала, – беспечно сказал Петрович.
– Как уехала? Тоже к другому мужчине?
– Если бы! Она на Канары уехала.
– Одна?
– Почему одна? С дочкой нашей и няней.
– Я имею в виду одна, без тебя. – У Полины от удивления глаза аж на лоб полезли. Ничего себе, уехала без мужика на Канары в самый разгар рождественских каникул! Как он ее отпустил только?
– А! Так она все время одна ездит. Я храплю и воняю. Она со мной в одной комнате спать не может. Дома-то у нас две спальни, а в отеле одна да еще кровать бывает двуспальная, – пояснил Петрович.
– А как же? – Полина ничего не понимала. Вот это высокие отношения. – Петрович! Как же это ты воняешь-то, что с тобой спать вместе невозможно?
– Обыкновенно воняю, как все мужчины. Бывает, перегаром, бывает, вспотею, а бывает, что и пукну.
Полина поглядела на Петровича и приподняла левую бровь. Это становилось интересным.
– А чего? Дело житейское. Можно подумать женщины не воняют? – Петрович развел руками.
– Я – нет, – категорически заявила Полина, хотя про себя подумала, что не исключено, что во сне может и вспотеть. Или даже пукнуть. Всякое бывает. Живые люди, они вообще все время выдыхают углекислый газ, что-то пачкают и ломают.
– Согласен, ты пахнешь исключительно духами Коко Шанель, – не стал спорить Петрович.
– А надолго она уехала?
– На три месяца. Ребенку иначе с акклиматизацией не справиться.
Полина присвистнула.
– Да ты, Петрович, богатый человек. Это ж сколько денег надо, чтобы жену с ребенком и няней на три месяца на Канары отправить?!
– И не говори. Денег надо много, но я бы еще заплатил, если б она на полгода задержалась. Но никак не может, у ее дорогой мамы, у моей свекрови, юбилей. Так что вернется.
– Зачем же ты женился тогда, если готов кучу денег заплатить, чтобы жену подольше не видеть? – удивилась Полина.
– Надо было. Как-нибудь потом объясню, – тяжело вздохнул Петрович. – Я их в самолет загрузил, подождал, пока не взлетели, и тут же к тебе рванул. Повидать хотел, соскучился я. Ну и волновался, чего вы не пришли. А тут видишь, какое дело. Повезло мне.
– Повезло, – согласилась Полина.
– А можно я останусь? – жалостно спросил Петрович. – Не навсегда, конечно.
Полина внимательно посмотрела на Петровича. Уж больно испуганно он исправил свою оговорку. Она задумалась. Прикинула, сколько дней до Кешкиного возвращения, и кивнула.
– Оставайся пока. Потом поможешь мне Кешку с Анной Ивановной из пансионата привезти и уберешься восвояси, – сказала она, представив, что там, на небе, про нее думает бабушка.
Петрович радостно закивал.
– Только учти, если будешь вонять, выгоню тебя, не посмотрю, что ты мой начальник.
Городские
Змей сидел на лавочке, пил пиво и задумчиво смотрел на медленно падающий снежок. Снежок опускался на землю плавно, как бы нехотя, и совершенно не беспокоил Змея. Однако деревья и чугунные ограды, покрытые этим ленивым снежком, казались кружевными и какими-то неземными. Правда, никто доподлинно и не знает, какая она, эта неземная красота? Ведь не видел же никто. Американцы и то, говорят, все наврали и у себя в Неваде вместо Луны высадились. Да и снимки все эти со спутников и прочих беспилотных аппаратов свидетельствуют только о том, что неземной красоты не бывает. Бывает неземная пустота и тоска.
По случаю зимы Змей как следует утеплился. Конечно, синие шерстяные тренировочные штаны образца 1961 года так и остались при нем, но на ногах Змея красовались добротные высокие ботинки на толстой подошве, называемые в народе "говнодавы", а сам Змей был одет в куртку аляска, вошедшую в моду в восьмидесятые годы. Аляской своей Змей очень гордился, так как она была подбита не какой-нибудь синтетической дребеденью, а настоящим гагачьим пухом. И привезена эта аляска была из самой Америки, а не пошита где-нибудь в Китае. На коленях у Змея в виде упитанного рыжего кота угнездился Барабашка с улицы Мира. Он к зимнему гардеробу относился скептически, так как всегда носил свою рыжую полосатую шубу при себе. Однако задницу отмораживать на лавке не хотелось, а на коленях у Змея было очень тепло и уютно. Барабашка даже слегка подтарахтывал и впрямь, как настоящий кот. Только вот пива очень хотелось. Так хотелось, что Барабашка периодически судорожно взглатывал, глядя, как Змей попивает это пиво из своей неиссякаемой бутылки объемом поллитра. Пиво, которое пил Змей называлось "Маша и медведь". На этикетке неиссякаемой бутылки была изображена пивная советских времен с высокими круглыми столами. Так сказать, "в стояка". За столом стоял медведь и пил пиво из большой кружки, а из раздачи с белой заколкой в волосах и большой пышной грудью выглядывала Маша. Наверное, это была именно Маша. Больше на картинке лиц женского пола не обнаруживалось. Маша хитро подмигивала медведю и улыбалась, сверкая золотым зубом, а тот сердился, видимо за недолив. Картинка была некоторым образом живая, и Барабашке нравилось наблюдать за изменением ситуации на этикетке. Это как-то отвлекало его от нестерпимого желания плюнуть на все и выпить со Змеем пива.
Змей, как обычно философствовал на свою любимую тему про нелюбовь. Из философий Змея четко следовало, что вся его клиентура бросается в объятия к Змею от нелюбви.
– Сдается мне, Змей, что скоро у тебя клиентов-то поубавится! – довольно заметил Барабашка, хитро щурясь.
– С чего бы это? – удивился Змей.
– Да вот. Петрович, который Иванов. Наш теперь. У него с Полиной-то все срослось. И мне этот кент очень понравился. И унитаз починил, и розетки все привинтил, лампочки повкручивал, а еще кран заменил на кухне. Он, сволочь, все время капал. Даже я через этот кран нервничал, чего уж про жильцов говорить. Нет, Змей, я тебе скажу, Петрович – мужик стоящий. Не то что пустельга эта предыдущая, который Скворцов. Тьфу! – Рыжий кот смачно плюнул, аж на два метра, никак не меньше.
– Ничего Петрович не ваш. Ваш Чемпион. Не слышал, что ли, что гражданка Симагина говорила?
– Подумаешь. Чемпион-то где? Нету! А Петрович вот он. Мужчина положительный, работящий, да и Полинке нравится. И тоже чемпион бывший, промежду прочим. Хорошо б, чтоб остался, – размечтался Барабашка.
– Чемпионы бывшими не бывают. А этот ни за что не останется. – Змей для убедительности даже помотал головой и цыкнул зубом.
– Почем знаешь?
Барабашке никак не верилось. Змей же ни фига не понимает, какая там у Петровича с Полиной любовь закрутилась. А Барабашка видел. Вернее, слышал. Не может он на эти людские ахи и вздохи подглядывать. Не положено ему, да и не интересно. Куда интересней на кухне Полинин салат оливье трескать. Уж больно хорош. Пожалуй, даже не хуже денежки. Опять же Петрович из дома сундук с инструментами принес, а там чего только нет. И гаечки, и винтики, и шурупы всяческие. Вкуснота, да и только. Жалко будет, ежели обратно унесет.
– Боится он, – поведал Змей замогильным голосом, отчего Барабашке и самому стало страшно.
– Кого? Армянских родственников?
– Да ну! Армян он не боится. – Змей пренебрежительно махнул рукой. – Знает, что они только с виду страшные. Внутри же добрые и жалостливые. Православные ж, небось.
– Как же! Не боится он. А кто с перепугу на Сусанне женился? – Барабашка решил напомнить Змею, как все благородное семейство к Петровичу явилось свое согласие на свадьбу давать.
– Он. Только не с перепугу, а потому что ему это удобно было.
– Ничего не понял. – Барабашке опять захотелось плюнуть, но он сдержался. Черт бы побрал этого Змея вместе с его вкуснющим пивом.
– Да все просто. Вот он говорит, что Полину любит.
– Ну да. А разве нет?
– Любит, наверное. Только он этой любви боится. Ведь кто такой был Петрович до женитьбы на Сусанне?
– Кто? Бабник?
– Именно. Причем совершенно свободный. И почему он тогда к Полине нашей близко не подходил?
– Действительно, почему? Ведь мог бы спокойненько еще когда-а-а-а ее охмурить, у Скворцова увести и самому на ней жениться. – Барабашка озадачился, даже про пиво забыл.
– А потому, что боялся. Он, этот Петрович, любви боится и всячески от нее прячется. Сейчас будет прятаться за Сусанну и дочку свою Роксану. Очень удобно. Поэтому никогда он от Сусанны своей не уйдет. Даже не мечтай. Так болтаться будет. И нашим и вашим. Ни два ни полтора, как говно в проруби. Только Полина этого долго не выдержит. Полина любви не боится. Она отдавать готова. А когда отдаешь, а в ответ тишина, то, как Алла Борисовна поет, быть тебе, девочка, одной!
– Логически у тебя все это получается, очень логически, – согласился задумчивый Барабашка. – "Крикнешь, а в ответ тишина", – пропел он густым басом. – А Сусанна?
– Чего Сусанна?
– Она же полностью в нелюбви живет, почему до сих пор с тобой, Змей, опасные огненные танцы не танцует? И трубы у нее по утрам не горят?
– Сусанна себя любит. За четверых. И ей в этой любви больше никто не нужен. Остальные только пачкают, воняют, рыгают, болеют и нервируют. Так что Сусанночка никогда в мои объятья не упадет. А я бы хотел. Как бы хотел! Мне эти дамочки самовлюбленные до жути нравятся. – Змей мечтательно закатил глаза. – Пива хочешь?
– Хочу, но не буду. Ты, Змей, провокатор, каких поискать! Я вот себя тоже любить начинаю. Помню, как в двенадцатой квартире в семьдесят четвертом году елку запалил. А всего-то шампанского пригубил.
Змей заржал.
– Это ты называешь пригубил? Да ты шампанским еще два дня после этого писал, с пузырями. И было бы шампанское? Так, "Советское"! Полная дрянь. Дрожжи голимые. С тех пор времени прошло уйма. А нынешнего шампанского ты и не пробовал.
– И пробовать не буду. Я вот лучше валерьяночки. Спится от нее просто роскошно. И котам полезно.
– Здравствуйте, товарищи! – К лавочке подошла манерная дамочка в роскошной норковой шубе и ботах на шпильке.
Как эти дамочки на шпильках своих по льду передвигаются? И ведь не падают!
– Здравствуйте, гражданочка, ежели не шутите! Чем обязаны? – поинтересовался Змей, подозрительно разглядывая дамочку. – Францевна, ты, что ли?
– Я, кто ж еще! Вот новый образ на себя примеряю. Зимний. Как? Нравится? – Францевна вихрем крутанулась вокруг своей оси. У Барабашки аж дух захватило. – Люблю зиму, – раздалось из кружащего вихря.
– Да ты, Францевна, чисто Снежная королева, – одобрительно заметил Змей.
– Согласен, вам так больше идет, чем старшим инспектором ГИБДД Жумейкиным, – вежливо сказал Барабашка.
– Да уж, – кокетливо ответила Францевна. – Я все переживаю, что пешеходов в городе скоро не останется, все на машины пересядут, и придется мне все время дежурить Жумейкиным на главной кнопке главного перекрестка.
– Бр-р-р! – Змея аж передернуло. – Францевна, прошу тебя убедительно, не кажись мне Жумейкиным никогда. Я ж тебя люблю нежно, а это уже будет извращение какое-то. Гомосексуализм!
Барабашка тихонько хихикнул. Представил Змея в обнимку со старшим инспектором Жумейкиным.
Францевна шлепнулась на скамейку рядом со Змеем.
– Пиво пьете?
– Для вас, мадам, шампанское! – Змей достал из кармана аляски хрустальный фужер и протянул его Францевне.
– М-м-м! Вкусно-то как, – зашлась от восторга Францевна, пригубив.
– Из моих рученек все вкусно, – ухмыльнулся Змей. – Хотя это и так "Рюинар". Брют, между прочим. Котам не предлагаем.
– И не надо, – гордо заметил Барабашка и степенно перебрался на колени к Францевне. Уж на шубке-то из голубой норочки всяко уютней, чем на костлявых коленях Змея, хоть и прикрытых пуховой аляской.
– У меня денежка есть, – сказала Францевна, почесав Барабашку за ухом.
Он со вкусом облизнулся.
Францевна полезла в карман шубы и достала монетку.
– Вот! Двадцать евроцентов. – Она протянула монетку Барабашке.
Тот в мгновение ока слизнул монету и проглотил ее.
– А по вкусу, как наш червонец. И не отличишь!
– Откуда дровишки? В смысле валюта? – поинтересовался Змей.
– Да, – Францевна пренебрежительно махнула ручкой, – позавчера в Финляндию моталась. На шопинг.
– Мало тебе нашего городка стало, ты на соседнюю страну замахнулась?
– Да не, я так просто, размяться по обмену опытом. У наших там что-то типа конференции было по поводу большого наплыва Питерских любителей шопинга.
– Ну и как вам местная публика? – спросил Барабашка. Он ведь дальше Питерского центра и не выезжал никогда. Но и в Финляндии наверняка барабашки водятся. Вот бы поглядеть на них.
– А никак! Одним словом – деревенщина!
– Это понятно, у них там вся Финляндия, наверное, по населению – как наш городишко, – заметил Змей, гордо оглаживая усы. Будто это его прямая заслуга, что город в последние годы растет, как на дрожжах.
– Ну да! И представьте, какая толпа народу в эту деревню от нас валом валит. Особенно на распродажи. А у них, у бедняг, на всю деревню только пара светофоров. Даже неинтересно. И вывески везде понятные. Как тут запутать, да еще нашего ушлого горожанина?