Однако в эту ночь ему уже пришлось потрудиться, и вскоре он начал выдыхаться. В то время как Харальд не выказывал никаких признаков усталости: мощный, выносливый, он с начала боя сберегал силы, и теперь это давало ему преимущество. Понимая, что надо заканчивать быстрее, Эймунд внезапно шагнул вперед, ударил ногой по нижней кромке Харальдова щита и одновременно выбросил вперед руку, пытаясь колющим выпадом достать лицо противника. Зрители взвыли от ужаса, королева Тюра, вскрикнув, невольно бросилась вперед, так что ее едва успели удержать. Харальд принял выпад гораздо спокойнее: лишь слегка качнул головой, уходя из-под удара, так что вражеский клинок лишь рассек ему кожу на виске. Зато сам Харальд успел воспользоваться первым мгновением после выпада, когда противник был беспомощен, и его ответный мощный удар едва не снес Эймунду голову.
Тот чудом успел вскинуть левую руку, прикрываясь щитом, но и дальше Харальд не дал ему передохнуть: на щит обрушился целый град ударов. Пришло его время наступать, и сразу обнаружилось преимущество, которое ему давал более высокий рост и более длинные конечности, а также то, что он гораздо менее устал. На миг они сошлись вплотную, и Харальд сильным толчком щита отшвырнул Эймунда к самым воротам, приложив спиной о бревна; стоявшие в этой стороне едва успели отхлынуть.
Однако Эймунд удержался на ногах; подняв на левой руке щит, он положил конец клинка на его верхний, уже порядком разбитый край, образовав "домик", как это называют в дружине; таким образом оказывалась под прикрытием его голова и правое плечо. Он мог бы поймать противника, если бы тот снова стал нападать. Но Харальд поступил иначе: выбросив вперед левую руку, он мощно ударил Эймунда щитом под подбородок и одновременно нанес удар мечом снизу. Клинок ударил в бедро Эймунда, под нижним краем щита. От боли и от силы удара Эймунд не удержался на ногах, а Харальд шагнул вперед, поднимая меч.
И все было бы кончено для последнего из йотландских Инглингов, если бы не вмешалась та же сила, которая нынешней ночью уже изменила его судьбу. Ингер вдруг бросилась вперед и с той же безрассудной и крайне опасной отвагой повисла на правой руке своего брата Харальда, изо всех сил вцепившись в его кисть, сжимавшую рукоять меча.
– Нет! – завопила она; Харальд безотчетно попытался ее стряхнуть, но она подогнула ноги и повисла, вынуждая его опустить руку.
– Иди к Хель! – в ярости заорал Харальд, понимая сейчас только то, что ему мешают добраться до врага.
В это время общий гомон прорезал истошный женский крик. И его издала вовсе не Ингер – он донесся из кучки женщин, толпившихся вокруг Тюры, перед дверью девичьего покоя.
– Оставь его! Не трогай! – кричала Ингер, почти лежа на земле и не выпуская руку Харальда.
Бросив щит, он нагнулся, пытаясь от нее отцепиться. Но поединок уже был прерван.
– Чего тебе надо?
Ингер не ответила: в это время оба они услышали крики поодаль, которые явно относились не в их борьбе и даже не к поединку. Девушка повернула голову, отбрасывая растрепавшиеся волосы с лица, Харальд выпустил меч и рывком поднял сестру на ноги, тоже глядя в сторону женского покоя. Оба они различили голос своей матери и в тревоге кинулись на шум, забыв про Эймунда. Меч и щит Харальда так и остались лежать на земле, в нескольких шагах от поверженного противника. Эймунд, сам удивляясь, что жив, ладонью зажимал рану на бедре, слегка кривясь от боли, но тоже пытался разглядеть, что произошло возле женского покоя.
А там, под покровом тьмы, случилось нечто еще более ужасное, чем сражение, развернувшееся перед воротами при свете факелов. В тот миг, когда Эймунд упал, а Харальд вскинул меч, намереваясь его добить, фру Асфрид вдруг выхватила из ножен свой поясной нож и, слегка склонив голову направо, чтобы не мешало покрывало, полоснула лезвием себе по горлу с левой стороны. Метила она в яремную вену, повреждение которой приводит к почти мгновенной смерти. Однако лезвие ножа, хоть и острое, было коротким, а силы в старческой руке недостало. Тем не менее кровь обильно хлынула из длинного пореза на горле, заливая одежду старой королевы. Закричали Унн и Богута, стоявшие по бокам хозяйки, за ними и прочие женщины начали вопить, видя, как фру Асфрид падает, а возле нее разливается по земле черная лужа. Никто не понял, как это произошло, как могла во время поединка двух мужчин оказаться ранена старая женщина, стоявшая далеко в стороне. Нож выпал из ладони Асфрид и отлетел, затерялся под ногами толпившихся вокруг.
Женщины пытались поднять Асфрид, думая поначалу, что она просто лишилась чувств от горя при виде гибели внука; а прикоснувшись к ней, они видели и ощущали горячую кровь, льющуюся им на руки и на колени, и в ужасе выпускали тело. Поднял Асфрид только Харальд; он сперва кинулся к матери, но обнаружил, что она невредима и кричит от страха, глядя на лежащую родственницу. Взяв старуху на руки, Харальд кивнул в сторону женского покоя, и Ингер толчками разогнала женщин с дороги, открыла дверь. Харальд прошел внутрь и в темноте положил Асфрид на первую попавшуюся лежанку, громко требуя огня.
Про Эймунда все забыли. Будь он ранен полегче, в эти суматошные мгновения мог бы сбежать, но ему не удавалось даже встать с земли. В женский покой внесли факелы, торопливо оживили огонь в очаге, Тюра дрожащими руками перевязывала шею Асфрид льняным головным покрывалом – первым, что попалось в сундуке рыдающей Богуте. Обнаружили на приступке лежанки недопитый Гунхильдой отвар ивовой коры и попытались напоить Асфрид – он обладает свойством и останавливать кровь; но раненая не могла пить, и только залили ей всю подушку.
Фру Асфрид лежала неподвижно, с закрытыми глазами, и можно было подумать, что она мертва, если бы не пятна крови, все шире расплывавшиеся на льняном полотне.
– Кровь идет – она жива, – сказал Харальд. – Что случилось? Кто ее?
– О… она… сама… – продолжая рыдать и икая от ужаса, едва вымолвила Богута. – Мы… стояли с ней, она вдруг… выхватила у меня свою руку, я даже не увидела, как она вынула нож…
– Но зачем она это сделала? – Тюра дрожала и едва не плакала от потрясения.
Ей не верилось, что ее благоразумная старшая родственница пыталась убить себя, стоя с ней бок о бок.
Тюра взглянула на мужа – Горм конунг тоже пришел. Он промолчал, но по лицу его было видно, что некий ответ на это вопрос у него имеется.
– Это все из-за вас! – крикнула Ингер. – Ты, конунг, пообещал выдать ее замуж за кого-то из твоих сыновей, а они ей годятся во внуки! Она не хотела такого позора на старости лет! Я бы тоже лучше умерла на ее месте!
– Она, наверное, подумала, что Эймунд погиб, – едва не щелкая зубами, проговорила Тюра. – Аса, завари гусиной травы!
– Но я не успел… – начал Харальд.
– Она не хотела этого видеть. Откуда же она могла знать, что Ингер… Ох, девочка моя, ты-то зачем опять полезла под меч? – Тюра горестно всплеснула руками, беспокоясь обо всех своих отпрысках.
Когда дети малы, их подстерегает множество опасностей, но для взрослых жизнь не становится спокойнее. В эти мгновения Тюра очень живо представляла собственные чувства, если бы на холодную землю упал ее сын, а не внук Асфрид.
– Похоже на то. – Харальд кивнул. – Если бы я его добил, то фру Асфрид осталась бы единственной наследницей своих земель. А если бы Асфрид умерла, то наследницей остается девушка, а она сбежала, и права на Южный Йотланд сбежали вместе с ней! И если старуха умрет, они так и уйдут от нас! Останься она жива, без внучки ей самой пришлось бы выйти замуж за Кнута…
– Может, за тебя! – язвительно возразила Ингер.
– У меня уже есть жена! – Харальд нашел глазами Хлоду, которая вяло рылась в ларе с сушеными травами.
– Это не настоящая жена!
– Мне хватит. У королей-христиан по одной жене.
– Ты просто не хочешь жениться на старухе!
– Странно бы я выглядел, если бы хотел! Но она досталась бы Кнуту. Он ведь был женихом внучки, значит, и бабка ему. Кстати, где Кнут? – Харальд огляделся.
– Он взял людей и поехал искать свою невесту, – ответил Горм.
– Слава асам, догадался!
– Хлода, ты нашла что-нибудь?
– А что надо?
– Гусиную траву, лапчатку, горечавку, мышиный горошек, да хотя бы дубовой коры! Хоть что-нибудь найди наконец, а то она истечет кровью!
– У них наверняка должен быть наготове корабль, не пешком же по морю они собирались бежать, – добавил Регнер. – А чужой корабль в наши края пришел только один – тот готландский, что стоит в Гестахейме.
– Думаешь, они в сговоре?
– Не знаю. Но можно спросить у Эймунда, он ведь жив.
– Да! – Харальд повернулся к сестре. – Какого тролля ты влезла? Я уже почти его убил!
– Тебе дай волю, ты всех перебьешь. А я не хочу, чтобы он умер.
– Это еще почему? – Харальд упер руки в бока и надвинулся на Ингер.
Но она не дрогнула: нашел кого пугать!
– Потому что это мой жених! – заявила она, горделиво и упрямо глядя ему в лицо. – Ты что, не слышал?
И вот тут Харальд согнулся пополам и захохотал. Напряжение всех ужасных и нелепых происшествий этой ночи достало наконец и его.
Глава 7
Казалось, темнота будет длиться бесконечно, как в те века, пока боги еще не отделили ночь от дня. Гунхильда сперва лежала на камне, съежившись, потом поднялась и встала на колени – лежать было слишком холодно. Она видела, как в темноте рощи мелькали огни факелов, слышала, как раздавался стук копыт, чьи-то голоса выкрикивали ее имя, но не шевелилась, лишь плотнее куталась в плащ. От всех потрясений и усталости этой ночи она впала в оцепенение и плохо понимала, на земле ли она или уже погрузилась в темные глубины Хель. Вокруг были только тьма и пустота, холод и отчаяние, страх и одиночество. Даже в теплом шерстяном кафтане и плаще на меху она мерзла и дрожала среди зимней ночи на холодном камне, но боялась сделать шаг – со всех сторон ее окружала бездна. Нужно дождаться рассвета, чтобы хотя бы узнать, куда она попала. Но какой в этом смысл, ведь ей все равно некуда идти. Ее брат остался в Гормовой усадьбе и, наверное, погиб, Альрик и Халле тоже погибли, корабль ушел. Ждать до утра он уж точно не станет. Она была одна, совсем одна в этом мире холода, тьмы и пустоты. Гунхильда склонилась на камень, почти не чувствуя своего тела, не обращая внимания, закрыты ее глаза или открыты – в обоих случаях было одинаково темно. Она не знала, чего ждать, на что надеяться, чего хотеть. О каком чуде просить богов? Только том, чтобы заснуть навсегда. Сознание уплывало, прячась от чувства страха и одиночества; и вот уже твердая поверхность валуна стала чем-то мягким, облако тепла окутало лежащую девушку, и будто бы чья-то нежная рука мягко коснулась ее волос, чей-то дружеский голос шепчет слова утешения. И Гунхильда видит себя не здесь, а в каком-то чудесном саду, где светло, на пышных деревьях колышется листва цвета червонного золота, а за их вершинами поднимается к сияющей голубизне крыша огромного дома, будто гора, покрытая золотыми щитами…
***
– Не может быть! – Харальд, усталый, осунувшийся за эту ночь, покачал головой. – Не могла она добраться до корабля одна. Если вы убили всех, кто за ней приехал, она осталась одна. Если она нашла корабль, это просто чудо!
Усадьбе Эбергорд так и не пришлось отдохнуть в эту ночь: близился рассвет, но никто не спал. Женщины ушли в девичий покой, мужчины собрались в грид, куда только что вошел Кнут – он с десятком хирдманов был у моря, преследуя людей Эймунда. Вернулись они, приведя чужую лошадь, но этим и ограничивалась их добыча. Двоих незнакомцев удалось убить, но корабля Кнут и его люди не видели. Дочь Олава, пропавшая из усадьбы во время ночного переполоха, исчезла бесследно.
– А вы точно знаете, сколько людей с ним было? – спросил Горм. – Узнайте у самого Эймунда, он ведь в сознании?
– Да чего спрашивать? – отмахнулся Холдор. – По следам выходит, было четыре лошади. Две остались здесь, две ускакали.
– Одну лошадь мы поймали, одну пришлось забить, – кивнул Кнут, тоже усталый и утративший свой обычный жизнерадостный вид. – Она ногу сломала в камнях.
– Ну, вот! – подхватил Харальд. – Две лошади остались – которые предназначались для нее и Эймунда. Но ускакали только две лошади, и на одной был кто-то из тех парней с нашей красоткой. Двух лошадей вы нашли, у нас два трупа. Значит, она осталась одна и без лошади где-то в лесу возле берега. Надо искать дальше, если ты хочешь вернуть свою невесту! А то вторая невеста, знаешь ли, перерезала себе горло, а если женщина до такой степени не хочет за тебя выходить, я бы не стал ее принуждать!
– Перестань! – Кнут поморщился, ему было не шуток. – Сейчас опять пойдем искать. В темноте не было смысла. Мы кричали, но она не отзывалась. Она могла тролль знает куда уйти за ночь, свалиться куда-нибудь… Уже светает, да? Надо взять побольше людей.
– Надо взять пару собак, – поправил Харальд. – Они живо ее выследят.
– Надеюсь, сыновья мои, вы найдете ее так или иначе, – заметил Горм. – Желательно живой, но если она мертва, хотелось бы и это знать наверняка.
При этих словах оба его сына переменились в лице: Кнут принял еще более опечаленный вид, а Харальд – более суровый и отчасти раздосадованный.
– А вот если мы совсем ее не найдем, это будет очень плохо, – продолжал конунг. – Если останется хотя бы вероятность того, что она попала на корабль и ее увезли… Это обещает нам в будущем еще немало неприятностей. Ведь ее пожилая родственница… в ее возрасте, и потеряв столько крови… если она выживет, это будет просто чудо, как ты сказал.
– Ах, конунг, неужели ты все еще хочешь взять эту старую женщину в жены кому-то из твоих молодых сыновей? – Епископ Хорит сокрушенно покачал головой. – Хоть ты и не знаешь христианской заповеди милосердия, но разумный человек не станет поступать с чужой матерью так, как он не хотел бы, чтобы поступали с его матерью…
Едва рассвело настолько, что можно было разглядеть дорогу, люди Горма снова отправились на поиски. Теперь с ними были две охотничьи собаки; их привели на то место, где лежала мертвая лошадь со сломанной ногой, а там дали понюхать какую-то тряпку из сундука Гунхильды. Дальше все было очень просто: собаки сразу взяли след, и, попетляв немного по роще, привели погоню… к Серой Свинье.
– Стой! – шедший впереди Харальд вдруг схватил собаку за ошейник и взмахнул другой рукой, призывая спутников остановиться.
Он увидел огромный священный камень, а на нем, на высоте в человеческий рост, две женские фигуры. Одна лежала, свернувшись в комок, а вторая сидела рядом, положив руку на голову лежащей. Но в тот самый миг, как он их увидел, сидящая женщина исчезла – так быстро, что он успел лишь отметить чье-то присутствие, но не разглядеть хоть что-нибудь. Осталось впечатление вспышки света – мягкого, отрадного, и почему-то мелькнули в сознание дивные видения: сияющее солнце, деревья с багряной листвой… Присев на корточки и держась за собачий ошейник, Харальд застыл, пытаясь прийти в себя. Будто заглянул в мир альвов через приоткрытую дверь в скале, которая тут же и закрылась.
– Да, это она! – радостно воскликнул рядом с ним повеселевший Кнут. – Понятно, почему мы в темноте ее не нашли! Кому же пришло бы в голову искать на Серой Свинье?
– Да как же она туда залезла? – заговорили хирдманы.
– Только живая ли она?
– Замерзла!
– Ее не зарезали? Вишь, лежит, будто жертвенная овца!
– Да кто же мог?
– Или сама что-то сделала с собой…
– Тише все! – Харальд опомнился и встал. – Сидеть! – прикрикнул он на собак. – Регнер, обойдите с той стороны на всякий случай. А мы пойдем и заберем ее.
Он кивнул брату, и вдвоем они направились к камню. А когда приблизились настолько, что уже не могли видеть его поверхность, оба слегка растерялись. Уважение к священному камню исключало мысль о том, что на него можно лазить, да и как это сделать? Поверхность была довольно гладкой, на боках камня виднелось лишь несколько неглубоких выемок.
– Как она туда забралась? – вполголоса удивился Кнут.
– Со страху. Ее наверняка подсадили. Подсади меня!
Более высокий ростом и худощавый младший брат оперся на согнутую спину старшего, подтянулся и взобрался-таки на Серую Свинью. Девушка по-прежнему лежала, отвернувшись и сжавшись в комок. Неслышно ступая, словно боясь ее потревожить, Харальд приблизился и обошел ее спереди. У него было странное чувство, будто, взобравшись на священный камень, он попал в иной мир и сейчас находится в стране богов и духов, вознесенной над обыденной жизнью, пусть это всего лишь каменный островок посреди суши, в длину и ширину по пять шагов. Поверхность камня не была плоской, как стол, с одной стороны имелся выступ, который считался головой "свиньи". А под этим выступом было углубление, куда ветер накидал за множество лет целую кучу палых листьев и сосновых игл. На этой лесной перине и лежала беглянка. Харальд сглотнул, вдруг ощутив себя Сигурдом, который на самой вершине мира нашел спящую валькирию и готовится ее разбудить. До того он видел в Гунхильде дочери Олава лишь представительницу враждебного рода, ведьму, красота и привлекательность которой делала ее лишь опаснее. Попытавшись сбежать, она вполне доказала, как мало можно полагаться на ее кажущуюся покорность и дружелюбие. Но здесь, на этом камне, она находилась под защитой богов. Снова вспомнилась вторая женская фигура, растаявшая от брошенного на нее взгляда, как тает тьма под лучом света. Кто это был? Фюльгья? Неведомый иномирный покровитель – дух предка, или даже божество? Знатный род беглянки позволял предполагать и такое: ведь предки всегда заботятся о потомках, а в предках Инглингов – сами божественные ваны.
И, сколь ни сложным было отношение Харальда к дочери йотландских Инглингов, сейчас он сам застыл в непонятном оцепенении, не решаясь ее потревожить. Никогда еще она не казалась ему такой красивой: с закрытыми глазами, бледная, осунувшаяся, с длинной красной царапиной на щеке. Пятнышко крови возле угла рта, видимо, из той же царапины придавало этому красивому тонкому лицу нечто жутковатое и в то же время внушающее благоговение: она была похожа на богиню, явившуюся за своей долей жертвы. И в то же время казалась невесомой, прозрачной, зыбкой, как отражение, тень на воде. Дева из рода светлых альвов, случайно попавшая на землю. Прикоснись к ней – и она растает. Было чувство, что если он потревожит ее, даже просто шевельнется, то разобьет что-то огромное, хрупкое и очень важное. "Кто кольчугу рассек? Кто меня разбудил?" Что он скажет этой валькирии, когда она проснется? Что услышит от нее? Та ли это девушка, что уже много дней жила в их доме – или совсем иное существо, лишь принявшее облик дочери Олава?
– Ну, что там? – донесся снизу приглушенный, полный тревоги голос Кнута. – Харальд! Она жива? Что ты застыл? Она жива?