– Я не знаю, во что мне верить! – теряя терпение, воскликнул Горм. – Нужен сам Один, чтобы разобраться, откуда все эти напасти! У меня нет еще ни одной настоящей невестки, зато бабьей злобы, безумия и даже черной ворожбы уже полон дом!
***
И вот Гунхильда снова оказалась в уже знакомом и привычном чулане. Ее лежанку из бочек и досок давно убрали ввиду тесноты, но постель Эймунда, на которой он спал только вчера, осталась нетронутой. На ней и сидела Гунхильда, еще дрожа от возбуждения – близость к богам никому не проходит даром, – и пытаясь собрать мысли в кучу. Она была полна негодования и знала, что согласится на любое испытание, лишь бы избавиться от обвинения в черной ворожбе. Можно решиться на что угодно, чтобы избавить от бесчестья род, которому и так грозит исчезновение! Эймунд… Она не знала, чем обернется его бегство – гибелью или спасением. Спешно снаряжали два корабля, она слышала, что сыновья Горма бросили жребий, кому плыть в Хейдабьор, а кому на Бьёрко – никто ведь не знал, на какое судно сели беглецы. Но если их настигнут на полпути, то Эймунда несомненно убьют, а Ингер вернут домой и выдадут за Хакона Доброго. Если, конечно, удастся скрыть ее бегство от Сигурда ярла, которому послал приглашение погостить Фроди.
Настал вечер, в доме улеглись рано, за стенами все стихло. Фитилек еще мерцал в светильнике, но Гунхильде свет был не нужнее: она сидела без всякого дела, но и спать не могла. Через какое-то время к ней зашел Кнут. Вид у него был странный: потрясенный, опечаленный и обрадованный одновременно.
– Ты знаешь, что оказалось! – с порога начал он возбужденным шепотом.
– Что? – Гунхильда подняла глаза.
– Мать сказала, Хлода беременна! Это не из-за тебя, она поэтому упала в обморок! Говорят, с беременными это случается.
– Вот как? – Гунхильда постепенно соображала, что означает эта новость. – Впервые за пять лет… Наверное, все очень рады.
– Еще как!
– А что теперь твои родители думают об этом деле?
– Они не знают, что думать. – Кнут сел рядом с ней на лежанку. – Отец говорит, нужно расспросить людей, не видел ли кто чего, ну, насчет кости. А я завтра на рассвете уйду в Бьёрко. Мне досталось по жребию. А Харальд – в Хейдабьор. Он хочет, чтобы ты до его возвращения сидела здесь, – он окинул взглядом чулан, – хотя велел, чтобы Хлоду завтра отвезли в Эклунд.
– Не знаю, желать ли тебе удачи, – грустно сказала Гунхильда. – Я хочу, чтобы вы с Эймундом не встретились. Иначе… я боюсь потерять одного из вас, а вы дороги мне оба.
– Ну зачем он это сделал! – Кнут в досаде ударил себя по колену. – Такой славный парень, веселый, смелый! Мы подружились. Я думал, он друг нам. Думал, мы станем родичами и будем всегда заодно…
– Вы станете родичами и будете всегда заодно, – без особого подъема заверила Гунхильда. – Он к этому и стремился.
– Но зачем же так!
– А разве твой отец отдал бы за него Ингер?
– Ну… Однако, согласись, он был нашим гостем, мы обошлись с ним по-доброму, раз уж он брат моей невесты, а он поступил вероломно!
– Не могу отрицать. Но, видишь ли, он ведь тоже сын конунга. И тоже хочет быть конунгом во владениях своих предков, как и ты. И если он успеет заключить брак с Ингер, то вам придется считаться с ним как с родичем.
– Как он может заключить брак, если ее родичи не давали согласия? Отец очень разгневан.
– А если родичи не дадут согласия, она станет всего лишь его наложницей, как Хлода у Харальда. Вы разве хотите такой участи для вашей сестры и дочери? У Хлоды хотя бы никого нет, кто мог бы ее защитить, а вас в семье трое взрослых мужчин, и ваша дочь и сестра станет наложницей! Это такое бесчестье и беда, что…
– Но чтобы он мог заключить с ней законный брак, нам придется пойти на договор, дать ей приданое…
– Хейдабьор, – докончила Гунхильда. – То самое, что я собиралась принести в приданое тебе.
Кнут помолчал.
– Ну, вот видишь, – промолвил он потом. – Мне ничего не остается, кроме как догнать его по пути и убить. Если уж у нас с ним на двоих одно приданое. Видят боги, я не хотел бы так обойтись с твоим братом. Но судьба не оставляет нам выбора.
Они молча сидели бок о бок, думая о последствиях. Если жених Гунхильды станет убийцей ее брата, они будут жить, как Атли и Гудрун – соединенные на ложе и разделенные обязанностью кровной мести. Такое бывает нередко и ничем хорошим не кончается. Приняв обязанность мести, Гунхильда погубит свой род, а отказавшись от нее – опозорит.
– Я люблю тебя, – грустно сказал Кнут, взяв ее руку. – Клянусь богами, ничто в жизни меня так не огорчало, как все эти события. Но что я могу сделать?
Гунхильда молчала. Она верила, что он говорит правду о своей любви, и что он действительно мог сделать? Закон родовой чести и ему не оставлял выбора.
Кнут поцеловал ее, но она будто не заметила. Пока она не вышла замуж, благо собственного рода для нее важнее. Она не могла пожелать Кнуту удачи, но и неудачи тоже не могла. Он ведь ни в чем не виноват.
– Путь свой вершите, как дух ваш велит! – прошептала она, вспоминая сагу о братьях Гудрун. – Не мы резали жребии своей судьбы, но от нас самих зависит пройти предначертанный путь с честью, как подобает достойным людям древнего рода.
– Ты говоришь, будто норна.
– Каждая женщина немного норна.
– Харальд считает, что ты ведьма. Но я всегда знал и буду знать, что ты – богиня!
– Ты верен своему слову. – Гунхильда постаралась улыбнуться. – Мы должно исполнять свой долг, а боги выберут достойного и ему отдадут победу. Иди. Я должна остаться одна. Мне нужно… послушать шум ясеня…
Кнут еще раз поцеловал ее и вышел. У двери он на миг остановился, обернулся, потом шагнул через порог. Гунхильда еще некоторое время смотрела на закрывшуюся за ним дверь. Она была благодарна Кнуту за веру в нее и доброе отношение, но знала, что он ничем не может ей помочь. С этой бурей судьбы она должна справиться сама.
Задумавшись, она ничего не слышала и вздрогнула, вдруг различив тихий скрип двери. Внезапно ее пронзил ужас, как будто самые страшные порождения злобной ворожбы должны были прийти к ней сюда, воспользовавшись ночной темнотой. Она вскинула голову – на пороге стоял Харальд и пристально смотрел на нее.
Гунхильда невольно вскочила, будто хотела бежать, но бежать в тесном чулане, загроможденном бочками и всякой рухлядью, было некуда. Вид у Харальда был насупленный, но уже не такой свирепый, как во дворе, а скорее чуть-чуть растерянный.
– Зачем ты пришел? – надменно спросила она, полная обиды. – Или ты считаешь меня великим эрилем и хочешь попросить начертать для твоей наложницы Повивальные руны? Они тебе понадобятся еще не скоро, эти дела быстро не делаются.
– Так это не ты? – спросил Харальд, который не мог заснуть, не зная ответа на этот вопрос.
– Я уже сказала, что не я. Сказала самим богам, и они услышали. А если кто глухой, то ему нужны Целящие руны. Вот их я знаю, им меня научила фру Асфрид. А за черной ворожбой обращайся к другим.
– Ну и кто, по-твоему, мог это сделать? – Остыв немного, Харальд и сам подумал, что с обвинением Гунхильды что-то не вяжется.
– Откуда я знаю? Но мне этим заниматься было бы просто нелепо! Как и нелепо перед тобой оправдываться. Я сама спала на этой лежанке – что же, я подложила Турс-руны себе самой? Да и разве было похоже, что на Ингер наведены чары – разве было похоже, что на нее напали похоть, безумье и беспокойство?
Еще не договорив, Гунхильда встретила насмешливый взгляд Харальда и поняла ответ на свой вопрос. Да, Ингер выглядела именно такой в последнее время!
– У нее это началось еще до того, как Эймунд здесь появился, – вспомнила Гунхильда. – Еще пока его здесь не было, у нее что-то затевалось с одним человеком… у тебя в дружине есть парень, я не помню…
– Асгейр. Да я знаю! – Харальд в досаде махнул рукой. – Яйца оторву гаду!
– Не трудись, она ведь бежала не с ним! Эймунда еще здесь не было, и я не могла знать, что он появится. Зачем я стала бы привораживать ее к твоему Асгейру? А когда Эймунд появился, если бы мне уж так понадобилось чарами помочь им сойтись, то я сделала бы совсем другое заклинание!
– Это какое же? – Харальд наконец подошел ближе и сел на дальний край лежанки.
– Я составила бы для них заклинание любви и счастья, а не безумия и горя! Соединила бы в одну руны Тейваз, Уруз и Гебо, что помогло бы моему брату достичь цели в любви к девушке. Или сделала бы вязаную руну из Тейваз и Соулу, что привлекло бы к нему ее сердечное тепло. Руны Гебо, Уруз и Дагаз издавна известны как помощники для мужчин в любви. Я знаю, как рунами защитить от зла, привлечь удачу, процветание, помочь уйти от опасностей. И это еще не все! Только самые неумелые эрили режут подряд злые руны девять раз подряд, а я знаю гораздо больше! Я бы вырезала добрые руны на фиалковом корне или ветви яблони, дала бы моему брату, чтобы он носил с собой или клал под подушку три ночи, а потом бросил бы в море… Любовь привлекают добрые руны. Почему же вы все так легко поверили, что любовь – это зло?
– Иногда зло, – ответил Харальд, отведя глаза.
Гунхильда промолчала. Пожалуй, он прав.
– Мне вот еще любопытно, – начал он чуть погодя. – Почему Хлода забеременела именно сейчас, после пяти лет ожидания – потому что на днях Хорит ее окрестил, или потому что я на День Госпожи так хорошо послужил Тору и Фрейру?
– Первое, – с горечью отозвалась Гунхильда, едва отметив важную новость, что Хлода таки стала христианкой. – Если бы Тору и Фрейру были угодны твои труды, то забеременела бы… какая-нибудь другая женщина!
– Я не хотел, чтобы это случилось. Не собираюсь быть отцом собственного племянника.
– Тогда зачем ты…
– А ты зачем?
– Это была не я. Это была Фрейя.
– Может, и Фрейя, – ответил Харальд, знавший о событиях той ночи даже больше самой Гунхильды. Ему все казалось, что в теле этой девушки борются богиня и ведьма, по очереди вытесняя одна другую. – Но ведь троллихи тоже просят переспать с ними мужчин, которых встречают в лесу.
– Я тебя ни о чем не просила, так что иди ты… в лес. Больше ничего подобного не будет, – отрезала Гунхильда. Она уже вспомнила, что Харальда в детстве сильно напугала какая-то ведьма, из-за чего, наверное, он до сих пор так болезненно переживает малейший намек на ворожбу. – Я сделаю для самой себя руническую палочку, чтобы отогнать от себя эти… безумье и беспокойство.
– А для меня? – Харальд поднял глаза.
– Что – для тебя?
– Для меня руническую палочку, чтобы я мог не думать о тебе?
– Уж не считаешь ли ты, что я тебя приворожила?
– Но откуда же это все взялось?
– Зачем мне это было бы нужно? – Гунхильда всплеснула руками. – Ты – младший сын. У тебя есть жена, зачем мне твоя любовь? У меня есть жених, он старший и будет королем всей Дании! Если бы я так мало надеялась на себя и свои достоинства, то приворожила бы его, Кнута, чтобы он поскорее взял меня в законные жены и любил всю жизнь. Но не тебя! Как бы я хотела знать, кто меня приворожил к тебе! Убила бы его! – пылко воскликнула Гунхильда, и Харальд снова опустил голову.
Он почувствовал себя обделенным, даже ограбленным, когда увидел, как страстно Гунхильда жаждет избавиться от любви к нему, почитая ее своим несчастьем.
Харальд встал и подошел. Гунхильда больше не пятилась и смело встретила его взгляд. Он приблизился вплотную и взял ее лицо в ладони. Само это лицо казалось драгоценностью, на которую хотелось смотреть вечно. Само солнце, сияющий лик Сунны, красы Асгарда.
Она смотрела на него, забыв в эти мгновения все случившееся и помня об одном: сколько ни есть на свете мужчин, никто не может быть лучше него. Какое счастье они дали бы друг другу, если бы их роды не разделяла борьба за власть над племенем данов, длящаяся уже не первое поколение. Но сейчас все это исчезло, они вновь остались вдвоем на свете, как тогда, в кургане. Как ненавидела она сейчас эти препятствия, которые мешали ей видеть его таким всегда! В теле разливалась томительная пустота, слабость, хотелось прижаться к нему, ощутить его тепло – вот это важно, а все остальное казалось таким мелким и незначащим.
– Ну, пока ты еще не сделала все эти отворотные палочки…
Харальд наклонился к ее лицу совсем близко, и Гунхильда закрыла глаза. Поцелуй был таким же долгим, нежным и страстным, как тогда, в Доме Фрейра, где солнце новой весны набиралось сил под толщей земли. Его руки обнимали и ласкали ее, от его запаха у нее блаженно кружилась голова, и хотелось раствориться в этом чувстве – в последний миг на краю бездны. Только этот миг был настоящим, и хотелось прожить его полностью, а что будет потом – неважно. Жизнь не пропадет зря, если она пойдет навстречу этому желанию.
Она ждала, что сейчас он отпустит ее, но поцелуй все продолжался, руки Харальда ласкали ее, как будто он тоже забыл обо всем прочем. И она обняла его за шею, прижалась к нему как могла крепко, наслаждаясь этой близостью и тем, что наконец-то может дать волю своим давно зревшим чувствам. Он стал целовать ее шею, потом вдруг взял на руки и уложил, и она на миг испугалась, что его роста и тяжести это жалкое ложе из бочек и досок не выдержит. Он продолжал покрывать поцелуями ее шею и грудь через длинный разрез сорочки, мягкая борода щекотала кожу. Гунхильда запустила пальцы в его волосы, просунула ладонь под ворот рубахи, чтобы коснуться кожи на плече, но вдруг за стеной чулана что-то стукнуло, оба они разом вздрогнули и замерли. Гунхильда опомнилась: какой будет позор, если их кто-то застанет здесь – девушку с братом жениха! А если сам Кнут все же решится прийти попрощаться с ней еще раз?
Харальд, видимо, тоже вспомнил, что теперь-то они не в кургане и его брат где-то рядом, в этом же доме, а кругом люди. Он быстро выпрямился и провел рукой по волосам.
– Уходи, – торопливо прошептала Гунхильда, будто спеша спастись, пока не поздно. – Даже если… даже если Фрейр пошлет нам мир между нашими родами, мы не должны никогда…
Харальд еще некоторое время смотрел на нее, потом молча сделал шаг к двери.
– И обыщи как следует свою постель, а то вдруг и там какая-нибудь косточка! – посоветовала Гунхильда ему вслед.
– Я уже поискал, – бросил он.
– И… Постой! – Гунхильда вдруг прыжком настигла его и вцепилась в рукав. – Почему косточка? Какая к троллям косточка? Моя бабка всегда делала рунические палочки и брала нужное дерево для каждого дела: прорицание, здоровье, торговля, урожай, улов, приплод скота и так далее. Для одних заклинаний лучше всего годится дуб, для других береза, или яблоня, или ясень, или можжевельник! И я умею делать рунические палочки. Кость мне не пришло бы в голову использовать ни для какого дела. И откуда, скажи на милость, Хлода знала, что у нас в постели именно косточка? Не палочка, не береста, не камешек, не кусок кожи, не черепок?
Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу: Гунхильда не решалась высказать вслух то, о чем подумала и на что указывало немало обстоятельств, а Харальд с усилием пытался не пустить в сознание ту же мысль. Наконец он решительно потряс головой.
– Нет! Она клялась, что не делала этой косточки. Да она и не могла бы. Она почти ничего не знает о рунах…
– Тот, кто это сделал, тоже почти ничего не знает о рунах… – прошептала Гунхильда.
– Я не могу так думать о той, что наконец-то станет матерью моего сына!
Харальд еще раз тряхнул головой и вышел, закрыв дверь. Гунхильда села на лежанку. Ей-то ничто не мешало думать, стань Хлода матерью хоть одиннадцати сыновей. Ну да и тролли с ней. Завтра на рассвете Харальд спустит на воду корабль, надеясь привезти домой свою сестру Ингер – и голову ее соблазнителя. Никакие рунические палочки тут ничего не переменят, будь они хоть с Иггдрасиль величиной. Каждый из них будет исполнять свой долг перед родом. И Гунхильде не верилось, что даже сам Один сумеет выправить безнадежно запутанные руны их судеб.
Глава 11
На следующий день, еще до полудня, Горм сам зашел в чулан и предложил Гунхильде вернуться в женский покой: держать ее взаперти он не считал нужным. К тому же дом его совсем опустел: Ингер бежала, оба сына уехали за ней, Хлоду увезли домой в Эклунд – из всей конунговой семьи в Эбергорде остались только сами Горм и Тюра.
– Не сердись, что вчера мы… так растерялись, – сказал конунг. – Ведь это очень серьезное дело, люди были сильно напуганы, нужно было дать им время прийти в себя.
– Я тоже была напугана. И сейчас еще не вполне успокоилась. У меня было время подумать, и вот что я надумала: почему мы все вчера решили, что кость предназначалась Ингер? Ведь мы с ней обе спали на той постели. Вполне может быть, что она предназначалась мне.
Горм в изумлении уставился на Гунхильду: такое ему не приходило в голову. Поскольку обнаружение кости совпало с побегом Ингер, он, естественно, объяснил опрометчивый поступок своей дочери действием ворожбы.
– Вы подумали, что кто-то хотел испортить Ингер, потому что она сбежала. Но тебе ли, конунг, не знать, каким пылким и решительным нравом боги одарили твою дочь! Она вполне способна поступить по-своему даже и безо всякой ворожбы. В то же время у меня могут быть здесь враги.
– Но кто это?
– Я не знаю. – Гунхильда слегка покривила душой, не желая заводить разговор о ревности Хлоды. – Но вполне могут найтись люди, которым не по нраву, чтоб твой старший сын обрел законную жену и детей от нее.
– Не желают этого только твои собственные родичи, но я не думаю так плохо о моих старинных недругах! – усмехнулся Горм.
– У Кнута есть сын. Его мать умерла, но, возможно, у нее осталась родня? Если у Кнута не будет других детей, то Харальд-младший имеет неплохие надежды сделаться когда-нибудь конунгом. Я не обвиняю этих людей, которых совсем не знаю. Лишь пытаюсь понять, кому выгодно погубить меня. И еще… Не хочу делать то, что вчера сделала Хлода… Но теперь, когда она собирается наконец подарить Харальду сына, ей тоже не нужно, чтобы у него появились соперники в будущей борьбе за власть.
Горм помолчал.
– Я пошлю людей выяснить, как поживают родичи Харальда-младшего, – сказал он потом. – И прикажу присматривать за Хлодой, если она еще раз сюда приедет.
Гунхильда поблагодарила его, но на сердце у нее легче не стало. Даже Турс-руны сейчас были не самой страшной угрозой для ее будущего.
В перемещениях по усадьбе ее никто не ограничивал, она вольна была даже выйти пройтись у моря, что было так приятно сейчас, поздней весной, когда все вокруг уже зеленело и было тепло совсем по-летнему. Даже нищие выползли погреть свои больные промороженные кости на солнце. Когда Гунхильда уже шла обратно, ее окликнул Кетиль Заплатка – он сидел неподалеку от ворот усадьбы, прямо на траве, разложив на просушку свои длинные обмотки, рваные и сшитые из кусков разного цвета и ширины.
– Я могу кое-что сказать тебе, девушка, насчет той кости с Турс-рунами, – заявил он, когда она остановилась. – Я пока не знаю, кто ее сделал, но можно сказать кое-что о том, кто ее принес.
– Кто ее принес? Я дам тебе скеатт, если скажешь!
– Моя дочь видела, что Хлода, когда приехала с мужем в усадьбу, первым делом зашла в женский покой. При этом она оглянулась, как будто не хотела, чтобы кто-то ее видел.
– А твою дочь она не видела?