* * *
Выставки предметов изобразительного искусства из частных собраний теперь стали не те, что некогда, при советской власти. Тогда на них ходили, как правило, искусствоведы, любители живописи или скульптуры и дряхлые, убого одетые старички. Эти-то старички и были, помимо экспонатов, главной достопримечательностью экспозиций. Это им, чудом уцелевшим, зачастую потомкам древних дворянских родов, принадлежали многие выставленные вещи. Они жили своими коллекциями, называли друг друга по именам, а до всего остального, вроде внешнего вида, им не было никакого дела.
Теперь же подобные выставки все больше стали посещать богато и модно одетые люди или же их художественные агенты, а на табличках под экспонатами вместо фамилии владельца для конспирации ставились прочерк, звездочки или иные какие таинственные знаки…
Владимир остановился перед портретом купчихи в цветастой шали, накинутой на плечи, и в атласном платке на голове, из-под которого не выбивался ни единый волосок. Толстые пальцы унизывали перстни, на груди связкой висели жемчуг и кораллы. Таким самодовольством и грозностью веяло от изображенной женщины, что он с тоской и нежностью вспомнил трогательную девушку в сером платье на стене в доме тетки Нилы…
– Ксюха, да не смотри ты, глупая, на цацки! – услышал он знакомый голос, в котором звенело легкое раздражение. Владимир даже дышать перестал от неожиданности. – В портрете не это главное!
– Не мешай! – отмахнулась от Надежды ее спутница. – Интересно, а волосы у нее свои или накладные?
– Ох, мне бы такую талию, – вмешалась в разговор третья девушка. – Нет, мне никакой корсет уже не поможет.
Владимир невольно улыбнулся, представив, как незнакомая ему молодая особа, выдохнув побольше воздуха, смотрится на свое отражение в стекле, сравнивая себя с предполагаемым портретом Екатерины Великой в бытность ее цесаревной. Ему очень хотелось оглянуться, но он боялся открыть свое присутствие, поэтому стоял как истукан и… слушал.
– Это ж надо такие загогулечки вырезать! Уму непостижимо!
Владимир понял, что теперь речь идет о силуэтном групповом портрете из черной бумаги, представляющем императора Павла I с семейством на природе. Техника исполнения действительно поражала, и ему стало любопытно, как отреагирует на высказывание подруги Надежда.
– Ох, Танька, ты тоже не на то смотришь. Ты лучше погляди на портрет этого молодого человека, – сказала Надежда. – Что ты прежде всего видишь?
Наступило короткое молчание.
– Ну, лицо, – промямлила собеседница по имени Танька. – А еще руки, наверное…
– Видишь, ему же плохо. Он чем-то удручен, – принялась втолковывать Надежда. – У него явно что-то случилось. И художнику удалось это передать. Смятенное состояние души, понимаешь? Это очень сложно, гораздо сложнее, чем вырезать те твои загогулечки…
– Ну, вероятно…
– Не вероятно, а точно!
– Я не был бы столь категоричен, – произнес Владимир и наконец повернулся к девушкам лицом. – От силуэтного портрета нельзя требовать того же, что и от живописного. Разные техники предполагают разные возможности.
Перед ним стояли три подруги: одна пухленькая, с короткими темными волосами, судя по всему Танька, другая – в мини и с бесконечно длинными ногами, очевидно Ксюха. Но он видел только Надежду – та остолбенела, застигнутая врасплох.
Но вот ее серые глаза полыхнули недобрым огнем, и она вежливо-превежливо, спокойно-преспокойно так произнесла:
– Простите, но мы не нуждаемся в ваших пояснениях. Сами как-нибудь разберемся, что к чему.
Однако одна из подруг, Татьяна, вдруг повела себя как самая настоящая… предательница, при этом очень по-женски. Распахнула до невозможности глаза, втянула живот, чтобы обозначить талию, и с примирительно-снисходительной улыбкой сказала:
– Ну что ты, Наденька, так на молодого человека накинулась. Он же наверняка хотел нам помочь из самых лучших побуждений. Правда ведь?
– Правда, – ответил Владимир, одаряя ее прочувствованным взглядом. – Из самых лучших.
– Почему-то мне кажется, что вы всегда действуете исключительно из этих самых побуждений, – резко произнесла Надежда и сжала губы в тонкую линию.
Он тут же перевел на нее серьезный взгляд.
– Во всяком случае, стараюсь. Но если мне случается ошибиться, я искренне об этом сожалею и готов на все, чтобы загладить вину.
– Так уж и на все?
– Да ладно вам препираться! – воскликнула Татьяна, испугавшись, что про нее уже забыли. – Лучше расскажите нам обо всех этих картинах. – И она, не глядя, обвела рукой небольшой зал. – К примеру, вот эта картина. Что вы можете о ней сказать?
Владимир усмехнулся: это был тот самый портрет, о котором совсем недавно говорила Надежда. Мужчина лет тридцати двух – тридцати пяти в белой рубашке с воротником апаш сидел в бордовом бархатном кресле, устремив донельзя тоскливый взгляд в никуда. Его рука с длинными нервными пальцами сжимала книгу, до которой ему явно не было никакого дела. Ничто не могло отвлечь его от тягостных раздумий.
– Ну, ваша подруга очень точно определила, что этот человек чувствует, – ответил он. – "Ему же плохо. Он чем-то удручен. У него явно что-то случилось… Смятенное состояние души…", – процитировал Владимир.
"Мерзавец", – подумала Надежда и сказала:
– А подслушивать, между прочим, нехорошо.
– Да неужто? А строить на этом обвинения и не слушать никаких оправданий разве лучше?
– А кто это у нас пытался оправдываться? Что-то не припомню такого!
– Конечно, сбежать было куда проще!
Татьяна послушала их, послушала и решила вмешаться:
– И это все видно по портрету?
– Что? – вздрогнув, спросила Надежда. – Что видно?
– Ну, я про обвинения, оправдания. Или я чего-то недопонимаю?
"Естественно, последнее", – могла бы сказать Надежда, но не сказала. Присутствие подруг одновременно и мешало ей, и позволяло использовать их как щит, чтобы уйти от прямого разговора. А Владимир явно на него набивался. Они оба оказались на этой выставке по чистой случайности, если не брать в расчет ассоциативность мышления, которая и сыграла с ними злую шутку. Злую ли? Ведь где-то в глубине души Надежда очень надеялась на подобную "случайную" встречу.
"Живописные портреты" стало для Надежды чуть ли не кодовым словосочетанием, на которое откликалось все ее существо. Вот она и потащила подруг на выставку, уверив обеих, что пропустить подобное мероприятие непозволительно для культурного человека. А те, наивные, поверили, будто только это и было причиной их культпохода.
– Нет-нет, вы, Танечка, на редкость все правильно понимаете. У вас удивительно чуткое сердце, – любезно произнес Владимир, исподтишка наблюдая за Надеждой. – Скажите, что, на ваш взгляд, могло бы помочь этому страдальцу?
"Хороший пинок под зад или увесистая оплеуха, в которую вложен весь пыл души", – мысленно ответила Надежда.
Но польщенная его вниманием Татьяна проворковала, кокетливо потупив взор:
– Мне кажется, девушка, о которой он думает, думает и думает все время. Знаете, как это бывает, когда сильно влюблен? – Теперь она подняла взгляд и посмотрела Владимиру в глаза с подкупающей проникновенностью.
– Еще как знаю, – с тяжелым вздохом ответил он и как-то очень искренне погрустнел. – И поэтому не могу не сопереживать этому парню.
– Сопереживать… какое хорошее слово вы нашли. И такое емкое… – Татьяна словно неосознанно провела кончиками пальцев по глубокому вырезу своей шифоновой блузки-размахайки. – Неужели у вас тоже грустно на душе?
"Не удивилась бы, если с выставки они удалились бы под ручку, воркуя, как два голубя, если бы только дать им волю, – с раздражением подумала Надежда. – Нет, не бывать этому! С кем угодно, но только не с ним, как бы я ни любила тебя, дорогая моя подруженька!"
– Вы тут на пустом месте целую душещипательную историю сочинили, – усмехнулась она. – А вам не пришло в голову, что этот, как вы сказали, страдалец, возможно, даже мизинчика этой девушки не стоит? Так что пусть уж лучше он убивается и сожалеет об утерянном, чем ломает ей жизнь. Вот!
– А он не хочет сожалеть об утерянном, когда есть все для того, что жить им вместе долго и счастливо.
– Долго и счастливо! И кто же вам это сказал?
– Я!
– Дурой нужно быть, чтобы поверить вашим словам!
– Тогда поверьте как умная. Уж если я мог осчастливить ту девушку в сером платье, значит, я знаю, о чем говорю.
Ничего не понимающая Татьяна спросила молодого человека:
– Что это за девушка в сером платье, которую вы осчастливили?
– Ты ее все равно не знаешь, – бросила через плечо Надежда.
– А вы оба, выходит, знаете. Откуда?
– Это портрет! – воскликнули Владимир и Надежда в один голос.
– В Третьяковке, что ли, висит?
Где же еще в Москве два незнакомых друг другу человека могли увидеть один и тот же портрет?
– Ага.
– А как же можно осчастливить портрет? – Теперь Татьяна и вовсе ничего не понимала.
Но на этот раз ей никто не ответил.
В выставочной толчее они вчетвером представляли островок, который толпа не совсем деликатно обтекала. Их толкали, пихали, задевали локтями, им наступали на ноги. В какой-то момент поток увлек Ксюшу в сторону и прибил к противоположной стене. Здесь она незаметно пристроилась за спиной одного "крутого" господина, с золотым перстнем на пальце. Сопровождающая его пожилая дама в строгом костюме рассказывала про экспонаты выставки, старательно переводя искусствоведческие термины и прочие литературные красивости на доступный господину язык.
– Не, что, правда, что ли?.. Но ведь так намазано, что ни хрена не разглядеть! Где руки, где ноги, где голова? Как вы говорите – кубизьм?.. И эта штука столько штук может стоить? Ну ни фига себе!.. Ведь ни кожи, ни рожи… ой, простите… А вот эта телка с брюликами мне определенно нравится. Так и вижу ее у себя в гостиной, над камином, значит, – время от времени подавал реплики мужчина с перстнем.
Под конец своеобразной экскурсии Ксюша снова оказалась подле молодого человека и своих подруг.
– Вы по-прежнему тут торчите, а я уже всю выставку обошла. Столько интересного узнала! Хотите, сейчас расскажу?
– Мы тоже много интересного узнали, – ответила ей Надежда, сверля взглядом Владимира.
– И что же именно, позвольте полюбопытствовать? – спросил он.
– Вас это не касается! – заявила девушка и, резко повернувшись, зашагала прочь.
– Даже не понимаю, что на нее нашло, – извиняющимся тоном произнесла Татьяна, следя за подругой взглядом. – Вы уж простите, но мне тоже, наверное, надо идти. Не бросать же ее теперь одну, раз мы вместе пришли.
– Да-да, конечно. Всего доброго, – ответил Владимир не то рассеянно, не то расстроенно.
– И вам всего доброго, – сказала Ксюша и стала пробираться за подругами, оглядываясь на молодого человека и что-то прикидывая в уме.
В вестибюле собрались все вместе: взвинченная Надежда, недоумевающая Татьяна и задумчивая Ксюша.
– Как-то нехорошо получилось, – сказала Татьяна, – даже не представились друг другу. Интересно, а как вы думаете, он на все выставки ходит или только на те, где портреты выставляют?
– Надеешься с ним еще раз встретиться? – усмехнулась Надежда.
– А вдруг! Он такой симпатичный!
– Он? Симпатичный? Да бегемот в зоопарке в сто раз его краше!
– Тогда в следующие выходные ты идешь в зоопарк, а я – в Третьяковку. Туда, где вы портрет видели.
– Какой портрет?
– Какой-то там девушки в сером платье.
– Иди, конечно, иди. В Третьяковке девушек не только в сером, в любом платье можно найти.
– Но в сером, наверное, какая-то особенная. И этот наш знакомый незнакомец еще сказал, что осчастливил ее.
– Так и сказал? – переспросила Ксюша. – Может, он реставратор?
Надежда неопределенно пожала плечами, вся во власти неясных дум. После они посидели немного в кафе. Татьяна стала развивать тему возможного продолжения знакомства с молодым человеком, нещадно зля этим Надежду. Ксюша беззлобно ее подначивала, поглядывая на их общую подругу. А когда прощались возле метро, она неожиданно сказала, ни к кому конкретно вроде бы не обращаясь:
– А в нем определенно что-то есть. Будь я не замужем, ни за что бы его не упустила.
– Правда? – радостно спросила Татьяна.
– Правда, – улыбнулась ей Ксюша, но почему-то многозначительно подмигнула Надежде.
Та в ответ фыркнула, как разъяренная кошка.
Глава 19
Она едва дождалась утра, чтобы отправиться на автовокзал. Ей не терпелось как можно скорее оказаться в доме тетки Нилы. Что Владимир сделал с портретом? Осчастливил, по его словам. Но, так же как и Татьяна, она не представляла, о чем может идти речь. Вставил в новую красивую раму? Снял старый потемневший лак? Потом пришла и вовсе кощунственная мысль: пририсовал девушке сияющую улыбку, а увядшую розу заменил полураспустившимся бутоном или даже целой охапкой цветов…
Однако на самом деле Надежду влекло в Коврюжинск совсем другое, то, в чем она даже себе боялась признаться. Но именно здесь началось самое чудесное приключение в ее жизни. Приключение, что захватило девушку целиком и полностью и грозило изменить всю ее жизнь, превратив в сбывшийся сон наяву. Она интуитивно чувствовала: судьба что-то напутала с фамилиями и поначалу свела ее не с тем человеком. Но чего только не случается на этом свете. Главное – сейчас и здесь все должно было разрешиться, к ее радости. Об этом она и думать боялась.
Вот наконец и дом.
– Нет, он не идиот. Он не станет портить произведение искусства, – твердила Надежда, перескакивая через ступеньку на лестнице, ведущей на второй этаж.
На секунду замерев перед знакомой дверью, она распахнула ее, шагнула в комнату и, зажмурившись, встала перед шатким столиком с керосиновой лампой. Затем осторожно приоткрыла один глаз, не поверила увиденному и открыла второй.
– Осчастливил, – легким ветерком пронеслось по комнате. – Действительно, осчастливил. На всю жизнь. – Надежда и сама потом не могла сказать, прислышалось ей это или случилось наяву.
Придя в себя от потрясения, она медленно приблизилась к портретам. Естественно, ее больше интересовал второй, прежде не виденный. Надежда не сразу, но все-таки догадалась, что это, так сказать, новодел. От него пахло свежей масляной краской, лак был прозрачный, красочный слой гладкий, без трещинок. "Да, Владимир в самом деле талантлив. Он может проникнуть в суть вещей и явлений, хотя, как любой живой человек, способен заблуждаться или, попросту говоря, свалять дурака, – думала девушка. – Но это все поправимо, это можно простить".
– Правда ведь? – спросила она у дамы в сером платье, но не стала ждать ответа, ей и самой все было ясно.
Налюбовавшись вволю, Надежда попятилась к стулу возле окна и села. На душе сделалось благостно и покойно, и жалко было утратить это состояние.
Без дум, но чувствуя, как трепещет сердце, словно в нем поселилось множество бабочек и они ежесекундно касаются его изнутри своими нежными крылышками, Надежда сидела и неотрывно смотрела на пару молодых людей на портретах. И вот уже ей стало казаться, что они обретают плоть и кровь и сближаются, сближаются друг с другом. Она не видела их рук или ног, но явственно ощущала единение их душ. Присутствовать при этом было так радостно, так отрадно, что неожиданно ей нестерпимо захотелось подойти к ним, оказаться внутри объединяющей их невидимой ауры…
Надежда потянулась вперед всем телом… и чуть не упала со стула. За окнами опустились сумерки. В комнате царил полумрак, портреты висели на своих местах. Но девушка не спешила стряхнуть с себя сонную хмарь. Ей нравилось овладевшее ею тягучее томление, ожидание чего-то чудесного, что обязательно произойдет и наполнит и ее жизнь невидимым сиянием.
Отчего-то она была уверена, что ждать осталось совсем недолго.
На этот раз Надежда не стала надевать подобную панцирю ночную рубашку до пят и с длинными рукавами. Ее сорочка больше походила на эфемерное одеяние сказочных эльфов. Ложась в постель, она и не думала вжиматься в стену, как некогда, стараясь стать ее неотделимой частью. Наоборот, она чувствовала себя сказочной красавицей на ложе из лепестков цветов, которую вот сейчас, сейчас поцелует прекрасный принц…
Он звонил и на сотовый, и на обычный городской телефон каждые десять минут и чертыхался, потому что все было бесполезно: никто не брал трубку. А Владимир нутром чуял, что если упустит момент, то потом уже может не произойти то, что должно произойти, то, что для него жизненно важно.
Когда понял, что теряет терпение, он плюхнулся на тахту и задумался. Ехать домой к Надежде Владимир не собирался. Нет ее там – он был в этом уверен. Оставались подруги. Этот вариант казался предпочтительнее. Но которая из двух? Та, что откровенно строила ему глазки, или та, что посматривала исподтишка, изображая полнейшее равнодушие?
– Ни та и ни другая! – решительно произнес Владимир. – Надежда покинула выставочный зал вне себя от раздражения, но при этом она явно не собиралась делиться с подругами причинами своего настроения, потому что…
Бравурная мелодия сотового прервала его размышления. Он взглянул на дисплей и отрывисто бросил в трубку:
– Привет! Чего звонишь?
– Да вот хотел сказать, что, наверное, завтра или послезавтра появлюсь у тебя в Коврюжинске…
– Не смей! – заорал неожиданно для самого себя Владимир, перебивая Коржика. – Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни… В общем, никогда! Нечего тебе там делать!
– Ты что, с ума спятил? – встревожился друг.
– Очень может быть, поэтому лучше не мешай мне. Нам, сумасшедшим, перечить нельзя… Да, спасибо за дельную мысль!
– Какую мысль?
Но Коржику уже не с кем было говорить. Его невежливый собеседник отключился без всякого предупреждения.
– Псих, как есть псих, – сказал Филипп, качая головой, и крикнул жене: – Юльк, я, пожалуй, еще побуду с вами. Может, даже до конца лета… А ты знаешь, по-моему, Володька собирается жениться.
– Это на той девушке, про которую ты мне рассказывал? – спросила жена, подходя к нему и садясь на деревянную садовую скамью перед деревенским домом.
– Ага.
– Я бы на ее месте не замуж за него пошла, а с лестницы спустила после всего того, что вы устроили.
– Ну, по-моему, обе эти вещи легко сочетаются. Главное – выбрать нужную последовательность. Сначала спустить с лестницы, а потом уже идти под венец…
– Я возьму это на вооружение, – сказала Юлька.
– Что именно?
– Сначала – спустить с лестницы, а потом поглядим, – ответила она.
– Почему "потом поглядим"? – удивился Филипп.
– Ну, не идти же мне за тебя замуж во второй раз, – ответила ему жена. – А за что мужчину спустить с лестницы, всегда найдется.
– Какие вы, женщины, все-таки кровожадные, – с деланым тяжелым вздохом произнес Филипп, обнимая жену и намереваясь ее поцеловать. – Нужно будет предупредить бедного Володьку…
– Так он тебя и послушает, – прошептала Юлька, прежде чем ответить на поцелуй.
На лестнице раздались крадущиеся шаги. Надежда прислушалась и попыталась усмирить бешеное биение сердца. Но оно набатом гудело в ушах. Тогда она приложила руки к груди и закусила губу.
Чуть скрипнула, открываясь, дверь, и на это движение ответил язычок пламени керосиновой лампы. Затем раздался глухой стук упавшей на пол кроссовки, потом другой. После этого шаги стали еле слышными.
Надежда облегченно вздохнула и закрыла глаза. На губах ее играла счастливая улыбка.
Дама в сером платье и молодой человек в зеленом мундире на портретах деликатно отвели взгляд в сторону…