Боровский Виктор Владимирович. Привлекательный бизнесмен средних лет. Немного скучноватый, но зато довольно обеспеченный вдовец, надежный, как Великая Китайская стена. Что касается жилплощади, то все Ясечкины проблемы решатся сами собой. И пусть себе творит в загородном коттедже Боровского свои нетленные романы, попивая дорогое французское вино и закусывая его устрицами…
Претенденты на "В", "Г", "Д" Ольгу не впечатлили. На букву "Ж" оказалась одна Жизель, однокурсница Ольги, с которой та путалась по молодости.
Зинченко Сергей Алексеевич… Жмот и сноб, уже немолодой убежденный холостяк, объясняющий свое пристрастие к уединенной жизни тем, что женитьба неизбежно увеличивает статью расходов и наносит непоправимый удар по бюджету. После каждой получки, квартальной и годовой премии маршрут Сергея Алексеевича неизбежно пролегал к банку, куда тот регулярно откладывал свои потом и кровью заработанные деньги, потому что чудовищно боялся их потратить. И действительно, не тратил. Никогда.
Зайцев Аркадий Михайлович… Обладатель колоссального интеллекта и столь же колоссальной тяги к спиртным напиткам, без которых, насколько Ольге помнилось, Зайцев испытывал крайнюю неловкость в общении с противоположным полом.
А вот Еленков Георгий Семенович, в простонародье – Жоржик Еленков, отличался на ее памяти беззлобным характером, довольно живым умом и весьма привлекательной внешностью. И что, пожалуй, перевешивало все вышеперечисленные достоинства, был неженат, хотя, сколько Ольга его помнила, всегда хотел обзавестись семейством.
Наметив основных претендентов, Ольга почувствовала некоторое облегчение. Оставалось лишь уточнить достоверность данных, увы, не первой свежести, и можно было приступать к операции "Сова в дупле", как окрестила Ольга свой нехитрый план сватовства.
Казалось, аура уже начала приобретать свой естественный нежно-голубой цвет, но поздним вечером неожиданно выяснилось, что ни Мишка, ни Катя домой не вернулись. И мобильные телефоны обоих были так же глухи к Ольгиным воззваниям, как и Стасик, которому она в очередной раз посоветовала сдохнуть, чтобы не мучиться дилеммой, что употребить в качестве ужина: стограммовый кусочек куриной грудки без соли или выпить стакан обезжиренного молока с жалкой горсткой сморщенной, как поношенный башмак, кураги…
Бедняга Ганс полдня изучал террасу на предмет хоть какой-нибудь лазейки, через которую можно было выбраться во двор. Собачье чутье не подвело его – он нашел аж две дырки, но, к его великому сожалению и еще большему сожалению его мочевого пузыря, этими лазейками могли воспользоваться только местные мыши, с одной из которых его несчастному носу пришлось познакомиться. Свой первый опыт общения с агрессивными мышами, защищающими свое потомство, Ганс выдержал с достоинством, однако это ничуть не уменьшило его неистового желания выбраться наконец наружу.
Хорошенько взвесив все за и против – Ганс прекрасно знал еще вчера, чем ему грозят Янины ночные бдения, – он решился нарушить священный хозяйкин сон тихим скулежом.
Яна проснулась только тогда, когда почувствовала, как что-то мокрое и холодное касается ее руки, свесившейся почти что до пола. Подскочив на стуле так, как, верно, вещий Олег подпрыгнул на злосчастном лошадином черепе, Яна истошно закричала.
Ганс отпрыгнул в сторону, ожидая услышать в свой адрес массу не самых приятных даже собаке ругательств. Но оскорблений не последовало: Яна продрала глаза и, покосившись на часы и на Ганса, всплеснула руками.
– Гансушка… – ласково позвала она собаку. – Да я тебе при жизни памятник из "Краковской" поставлю. Два часа дня, а ты терпишь… Ах ты мой песик…
Ганс подошел к Яне, завилял пушистым хвостом и хитро покосился на хозяйку, что означало: "А вот об этом я еще обязательно вспомню, только ты выгуляй меня сначала".
Быстро одевшись, Яна нацепила на Ганса поводок и выскочила на улицу.
Солнце палило вовсю, так что у Яны в глазах тут же забегали смешные сверкающие ложноножки и закружилась голова. Ганс потянул ее вперед, так что Яна чуть не расквасила себе нос, перелетев через три ступеньки разом.
– Яночка! – раздался голос со стороны калитки.
Яна прикрыла рукой глаза. Ложноножки исчезли, а вместо них возникла баба Зоя, лицо которой выражало если не ужас, то уж точно смятение.
– Баба Зоя? – сонно пробормотала Яна, пытаясь одной рукой прикрыться от палящего солнца, а другой – удержать рвущегося к вишне Ганса. – Что-нибудь случилось?
– Это я у тебя, горемычная, хотела спросить!
– У меня?
– А кто ж кричал-то, словно ее маньяк на кусочки режет…
– Какой маньяк? – ошалело уставилась на нее Яна. – Никто меня… А, вы об этом… Так меня Ганс разбудил, а я на стуле заснула, испугалась, вот и вскрикнула, – торопливо объяснила она, чувствуя себя вампиром, которого выволокли на свидание с рассветными лучами. – Неужто так слышно?
– Неужто… – не то с облегчением, не то с разочарованием пробормотала баба Зоя. – Я чуть было богу душу со страху не отдала. Прилегла днем вздремнуть… Только кофту и успела накинуть поверх исподнего да лопату схватить. Думала, тут страсти творятся. Мало ли чего… А вдруг к тебе этот… Леня залез. Обворовать решил…
– Простите, Зоя Игоревна… – Яна только сейчас разглядела, что бабка и впрямь выскочила, как есть, в льняной рубашке и синем вязаном жакете. В руках она действительно держала лопату. – Я правда не знала, что так слышно. А на Леню вы зря, он – человек хороший…
– Знаю я этих хороших… Держалась бы ты от него подальше… Ох, Яночка, и напугала ты меня… – продолжила причитать бабка. – Опять, я смотрю, синяки-то под глазами… Говорила же, клади траву под подушку…
– Я бы положила, – виновато улыбнулась Яна. – Только до подушки не дошла. Всю ночь работала, так за столом и заснула.
– Ой, негоже это, негоже, – покачала головой баба Зоя. – В постели спать надо, а работать – днем. Или к тебе только ночью… эта самая… муза твоя прилетает?
– Ну… чаще ночью, чем днем.
– Ты, выходит, сова?
– Не сова и не жаворонок. Я то, бывает, днем работаю, а то ночью тянет, – объяснила Яна. – Ладно, я пойду, баба Зоя, а то Ганс у меня поводок из рук вырвет, – покосилась она на собаку. – Извините за беспокойство!
– Да ничего! – крикнула бабка вдогонку Яне. – Только траву-то под подушку клади!
– Ага, в следующий раз положу ее под коврик для мыши, на всякий случай, – пробормотала Яна и тут же вспомнила причину своего ночного бдения.
Ей так хотелось обхитрить своего невидимку, не дать ему написать ни строчки. Но Ганс разбудил ее, и она даже забыла заглянуть в главу, которую начала тогда, когда на улице уже светало.
– Эх ты, Ганс… – ласково пожурила собаку Яна. – Не дал мне даже опомниться…
Яна вдруг подумала, что ей совсем не так страшно, как было еще недавно, когда она позвонила Ольге и истерически умоляла подругу приехать. Нечто, находящееся в доме, играло с ней, нечто над ней подтрунивало. Но это нечто уже не вызывало в Яне ничего, кроме игривого возмущения, потому что происходящее начало напоминать игру в кошки-мышки. Где мышкой, кажется, была Яна…
Еще совсем недавно она так надеялась отыскать реалистическое объяснение тому, что происходит в доме, но сейчас ей казалось, что оно никогда не отыщется. А если отыщется, то все произойдет как-то само собой. И вряд ли будет иметь отношение к реальности, сколько бы Яна этого ни хотела. Во всяком случае, утешала себя Яна, чем бы ни было это нечто, возомнившее себя гениальным творцом, оно позволяет ей не чувствовать себя одинокой. Ведь в чем-то Ольга Половцева права – она, конечно, не сова в дупле и не синий чулок, но отшельница. Отшельница, по собственному желанию оторвавшаяся от мира.
Лет в двадцать подобные рассуждения привели бы Яну к мысли, что все это до крайности романтично. А теперь, в тридцать с хвостиком – впрочем, Яне всегда представлялось ужасно пошлым скрывать свой возраст, и она честно признавалась в том, что ей уже тридцать три, чему, правда, никто не верил, – она могла лишь горько улыбнуться и утешить себя мыслью, что внешний мир все-таки есть. Есть и баба Зоя, и бомж Леня, и продавщица в деревенской палатке, которую местные гордо именуют магазином…
Позавтракав подгоревшей яичницей, Яна прочитала очередное творение своего невидимого антиавтора. Он начал писать дневник, в который Яна привнесла всего несколько строчек:
"Меня зовут Элизабет. Элизабет Маккримонс. И я пишу этот дневник вовсе не для того, чтобы зачитывать из него романтические отрывки своим подругам на светском рауте… (далее следовало продолжение, к которому Яна, естественно, не имела ни малейшего отношения) …в чем нет ничего удивительного, поскольку, узнай мои подруги, какую жизнь я веду за пределами мрачных стен своего родового поместья, они объявили бы меня в лучшем случае сумасшедшей, а в худшем – порочной женщиной, чьи щеки не заливает краска стыда, когда она признается в том, что в ее кругах называют грехом и развратом… И я втихомолку, когда меня не видят все те, кто осудил бы мое поведение, смеюсь над всеми ими, потому как не имею причин сомневаться в том, что с их выхолощенными представлениями о жизни им никогда не узнать того, что знаю я…
Однако, сударь или сударыня, мой потомок, что листает сейчас эти испещренные письменами страницы, я хочу рассказать тебе все, что случилось со мной за мою короткую, но оттого не менее бурную юность и молодость…
Все началось с поцелуя садовника, да, вы не ослышались, сударь или сударыня, именно садовника, чей поцелуй разбудил во мне тот неугасаемый трепет, то желание, о коем юная девушка в тринадцать лет от роду не имеет ни малейшего представления…"
То, что на семи страницах описывалось далее, заставило Яну, пусть не видавшую виды, но все же читывавшую литературу подобного толка, не только смутиться, но и покраснеть. Из невинной, скромной девицы, отнюдь не дерзкой соблазнительницы, о которых ходили слухи в роде Маккримонсов, Янин антиавтор пытался сделать настоящего Казанову в юбке.
В тринадцать лет эта особа лишилась девственности – что подробнейшим образом расписывалось аж на трех страницах. В пятнадцать она имела уже троих любовников, которые посещали ее, сменяясь ночь за ночью. В шестнадцать она познала любовь падшей женщины, после чего не погнушалась и любовью двоих мужчин одновременно. Возможно, все было бы не так страшно, но антиавтор прописывал каждую сцену в таких дотошных и живых подробностях, каких Яна никогда бы не позволила себе, а уж тем более в означенном романе.
Правда, Яна не могла не согласиться с тем, что это было сделано красиво, образно и небанально. Но слишком, слишком уж по-мужски живо и натуралистично. "Шейх", "гарем" и "лепестки роз" блекли в сравнении с тем, что описывал невидимка. Детские забавы кончились, и теперь он решил показать Яне все мастерство, на которое способен.
Это мужчина, мелькнула мысль у Яны. Раньше она не задумывалась над полом своего антиавтора, но теперь почему-то вдруг отчетливо осознала, что писал мужчина. Этот бесцеремонно-страстный тон, эта жаркая, удушливая атмосфера ночей втроем и порочных связей не могли принадлежать женщине. Яна каждой клеточкой тела чувствовала: это мужчина. И она с удивлением почувствовала, – а может быть, Ольга оказалась права не только в том, что Яна добровольно обрекла себя на заточение, но и кое в чем другом – что все эти клеточки до крайности взбудоражены и возбуждены чтением пылких признаний Анниной прабабки, внезапно оказавшейся "порочной женщиной".
Не желая испытывать себя на прочность, Яна удалила "бесценный шедевр" и принялась писать дневник заново. В любом случае роман подходил к своему логическому завершению, то есть финалу, и тот, кто вносил в него свою лепту, вряд ли смог бы что-то изменить.
Глава 8
Яна едет в редакцию. – Михаил Викентьевич и эротика в твердом переплете. – Война с ветряными мельницами. – Проделки соавтора и то, как они отражаются на Яниной карьере. – О том, как Яна встретила Маньяка и решила, что сошла с ума. – О любителе виски и шотландских женщин
Ольга позвонила накануне Яниной поездки в редакцию и до удивления настойчиво напрашивалась к ней в гости.
– Да что ты спрашиваешь, конечно, приезжай, – обрадовалась Яна. – Я уже закончила "Женщин из рода Маккримонсов", так что можно посвятить денек безделью и болтовне.
– Это ты мой приезд так называешь? – обиженно поинтересовалась Ольга.
– Не цепляйся к словам. Я очень хочу тебя видеть.
– Но я буду… не одна, – многозначительно сообщила Ольга.
– Конечно, приезжайте с Катей. И по ней я тоже соскучилась.
– Но я буду не с Катей… – Ольга снова многозначительно замолчала.
– А с кем? – удивленно спросила Яна.
– Сюрприз…
– Оль, давай без сюрпризов. Ты же знаешь, я их боюсь…
– Ясь, а выдергивать меня в годовщину ты не боялась?
– Ладно, забыли. Приезжай с кем хочешь, – сдалась Яна. – Когда тебя ждать?
– На выходных. В субботу или в воскресенье. В общем, я позвоню.
– Нет уж, лучше я позвоню.
– Может, ты все-таки купишь телефон?
– Обойдусь. И этот работает.
– Ага, только без экрана. Придется мне подарить тебе новый мобильник.
– Оль, это шантаж! – возмутилась Яна. – Даже не думай, мне и со стареньким нормально.
– Ага, только фиг дозвонишься с твоим "нормально". Знаешь же, что меня бесит, когда ты не берешь трубку.
– Знаю, но…
– Не "но", а коровья лепешка.
– Ладно, поеду в "Нишу" и заодно куплю себе телефон, – проворчала Яна.
– Эх, Яна, головушка пьяна…
Яне не нужно было находиться рядом с Ольгой, чтобы увидеть, как подруга укоризненно качает головой.
– И всегда-то тебя нужно упрашивать… Решив испробовать чудодейственное средство бабы Зои – в магию Яна не верила, зато не сомневалась в лечебных свойствах трав, – она положила букетик, перевязанный атласом, под подушку и действительно великолепно выспалась.
После традиционной прогулки с Гансом Яна скопировала на флэшку "Женщин из рода Маккримонсов" – роман следовало бы назвать "Рожденные в муках" – и принялась писать "Приложение". "Приложение" представляло собой небольшой документ, насквозь пропитанный казенщиной, где сухо, коротко и информативно требовалось описать то, что Яна описывала долгими часами.
В начале "Приложения", где красовался Янин псевдоним – Джоан Блэквуд (разумеется, читатель, увидев его, непременно должен был предположить себе эдакую задумчивую женщину, сидящую на веранде какого-нибудь роскошного особняка и небрежно стучащую отшлифованными ноготками по клавиатуре), шла пресловутая "четвертая сторонка". Пять сцен Анна целовалась с Гарри, или Гарри целовался с Анной, или Виктория целовалась с тем же самым Гарри, или же Роберт целовался с Викторией. За поцелуями следовало несколько вариантов названий, которые Анна выдавливала из себя, как последнюю каплю майонеза из скукожившегося пакетика. "Рожденные в муках", разумеется, как вариант не приводились, зато в "Приложении" значились: "Анна из рода Маккримонсов", "Роковые красавицы", "Любовь как испытание" и, наконец, "Записки старой Маккримонс".
Яна была уверена, и даже не на сто, а на все двести процентов, что главред оставит "Роковых красавиц" или "Любовь как испытание", поскольку в обоих названиях заключались два принципа, по которым Михаил Викентьевич привык выбирать то, что будет украшать обложку и привлекать читателя. Под первый принцип "что хорошо, то коротко" подходили "Роковые красавицы", к тому же сочетание "существительное плюс зависимое прилагательное" особенно грело душу Михаилу Викентьевичу. Со вторым принципом "мы пишем о любви" идеально сочеталось "Любовь как испытание", тем более что большинство названий, в которых фигурировало заповедное слово "любовь", подлежали одобрению.
Сама Яна хотела, чтобы роману присвоили "Женщин из рода Маккримонсов", но кого это волновало? Уж точно не Михаила Викентьевича, который лучше всех на свете маркетологов и авторов знал, какие книги понравятся читателю…
За вариантами названия и душещипательной двуабзацевой аннотацией с неизбежным вопросом в конце "Найдет ли Анна свое счастье?" следовали описания для художников. Эти описания Яна за несколько лет работы в "Нише" успела не только зазубрить как дважды два четыре, но и мысленно применять их скупые формулировки при знакомстве с новыми людьми. Их было несколько: "время года", "место действия", "внешность героини", "манера героини одеваться", "возраст" и "черты характера". То же самое относилось и к герою. Самым забавным в вышеозначенных пунктах было то, что все дотошнейшие и подробнейшие описания скуластых брюнетов и субтильных шатенок приводили к тому, что на обложке почему-то всегда появлялись розовощекие блондины и роскошные блондинки и, в какое бы время года ни происходило действие в романе, на каждой обложке царило вечное лето. Всякий раз Яна спрашивала себя: "Какой же тогда в этом смысл?" – и всякий же раз, не найдя ответа на свой вопрос, описывала и внешность героев, и их манеру одеваться, и возраст, и характер, и время года, черт бы его побрал…
Что же до Анны, то она, как и любая героиня каждого любовного романа, разумеется, обрела свое счастье с Гарри, как по мановению волшебной палочки превратившегося в мечту любой женщины – верного супруга и галантного кавалера. Прощенная, как и Гарри, Виктория унаследовала ухажера Анны – Роберта Мэлвика и, естественно, стала его женой. Стоит ли говорить, что их свадьбу сыграли в один день под дружный звон церковных колоколов?
Воодушевленная очередной маленькой победой, Яна упаковала бесценную флэшку в рюкзак и, добравшись до электрички, села в полупустой вагон. Докатившись до Москвы, она нырнула в метро и уже через сорок минут поднималась по высоким ступеням издательства "Ниша".
Первой она встретила Аллу Игнатьевну, чей статус в издательстве оставался загадкой для всех, а возможно, и для нее самой, поскольку ее обязанности включали огромное количество самых разнообразных должностей. Алла Игнатьевна заключала с авторами договоры, выполняла функции секретаря, а также занималась продвижением новых проектов, которые, правда, ни в какую не хотели продвигаться и, как любые начинания в "Нише", глохли на корню, подобно растениям, высаженным на неплодородной почве. И хотя Алла Игнатьевна давно уже спрятала свой энтузиазм в огромный сейф, наподобие того, где бухгалтерия "Ниши" хранила свои "золотые россыпи", она все же, как видно, из добрых человеческих побуждений пыталась помочь Алине Григорьевне Ильмицкой – ведущему редактору Яны – добиться от главреда хотя бы незначительных подвижек.
На столе у Аллы Игнатьевны, как обычно, лежал ворох бумаг, которые она внимательно изучала.
– Здравствуйте, Алла Игнатьевна, – поздоровалась Яна, и женщина подняла голову. – А вы не знаете, где Алина Григорьевна?
– Здравствуйте, здравствуйте, Яночка… – озабоченно пробормотала Алла Игнатьевна, и Яна сразу почувствовала, что ей стоило приехать чуть позже. – Алина у Михаила Викентьевича, и, кажется, надолго. Опять воюет с ветряными мельницами. А я ее предупреждала, что он сегодня не в духе… А вы, наверное, роман привезли?
– Да, – кивнула Яна.
– Боюсь, долго придется ждать. Может, вы оставите, а я передам?
– Он на флэшке, – вздохнула Яна, – а ее я оставить не могу.