- Я никогда не говорила, что все забыла, - поправляет бабушка. - Я сказала, что предпочитаю забыть. - Неожиданно она улыбается, проводя границу между этим разговором и дальнейшей беседой. - Моя красавица внучка не стала бы проделывать такой путь, чтобы поговорить о древней истории, верно? Расскажи мне о булочной.
Я оставляю слово "красавица" без внимания.
- Я испекла хлеб, внутри которого оказалось лицо Иисуса, - сообщаю я первое, что приходит в голову.
- Серьезно? - смеется бабушка. - И кто это говорит?
- Люди, которые верят, что Бог может явиться в домашней выпечке.
Она поджимает губы.
- Были времена, когда я видела Бога в каждой крошке хлеба.
Я понимаю, что она протягивает оливковую ветвь - знак примирения, серебро своего прошлого. Я замираю, ожидая продолжения.
- Знаешь, чего мне больше всего не хватало? Не кроватей, не дома, не матери даже. Мы говорили о еде. О жареной картошке с грудинкой, о бабке, о пирогах. Тогда за папину халу, свеженькую, прямо из духовки, я бы жизнь отдала.
Именно поэтому бабушка каждую неделю печет четыре буханки, хотя ей и одной много. Не потому, что собирается их съесть, а потому, что хочет иметь роскошь отдать остальное тем, кто нуждается.
Я делаю недовольную гримасу, когда звонит мой сотовый, - наверное, Мэри будет меня распекать, потому что вместо меня на смену явилась Робена. Но когда я достаю телефон из кармана, то вижу, что номер незнакомый.
- Это детектив Уикс. Можно поговорить с Сейдж Зингер?
- Ничего себе! - восклицаю, узнавая голос звонящего. - Не ожидала, что вы мне позвоните.
- Я провел небольшое расследование, - отвечает он. - Мы ничем вам помочь не можем, но если вы хотите куда-то отправить свою жалобу, советую обратиться в ФБР.
ФБР? Невероятный шаг со стороны местной полиции! Именно агенты ФБР арестовали Джона Диллинджера[14] и супругов Розенберг. Они обнаружили отпечатки пальцев, обличившие убийцу Мартина Лютера Кинга-младшего. ФБР расследует серьезные дела, касающиеся нынешней национальной безопасности, а не дела, которые откладывались десятилетиями. Они, скорее всего, засмеются, не дав мне закончить объяснения.
Я поднимаю голову и вижу, что бабушка у кухонного стола заворачивает одну из буханок в фольгу.
- По какому номеру звонить? - спрашиваю я.
Просто чудо, что я вернулась в Уэстербрук, не съехав с дороги, - так сильно я устала. Я вхожу в булочную, воспользовавшись своими ключами, и обнаруживаю спящую Робену - старушка сидит на огромном тюке с мукой, прижавшись щекой к деревянному столу. Радует то, что на полках остывают буханки хлеба, а по запаху слышно, что в печи пекутся другие.
- Робена! - Я мягко пытаюсь ее разбудить. - Я вернулась.
Она садится.
- Сейдж! Я прикорнула всего на минутку…
- Все в порядке. Спасибо, что помогла. - Я натягиваю фартук и завязываю его на талии. - Как настроение Мэри по десятибалльной шкале?
- Баллов двенадцать. Очень возбуждена, потому что ожидает завтра наплыва посетителей, - спасибо буханке с Иисусом!
- Аллилуйя! - равнодушно восклицаю я.
По пути домой я пыталась дозвониться до местного отделения ФБР, но мне ответили, что необходимо обратиться в Министерство юстиции в Вашингтоне. Там мне дали другой номер, но, по всей видимости, в отделе особых преступлений рабочие часы, как в банках. Я попала на автоответчик, который просил меня перезвонить по другому номеру, если дело безотлагательное.
Трудно решить, безотлагательное это дело или нет, учитывая, сколько времени Джозеф хранил свои секреты.
Поэтому я решила закончить печь хлеб, выставить буханки в стеклянные витрины и уйти еще до того, как Мэри откроет магазин. Перезвоню уже из дома.
Робена рассказывает мне, какие и когда она поставила таймеры: одни отсчитывают время выпечки, другие - пока подойдет тесто, третьи - сколько подходят уже оформленные буханки. Я чувствую, что следует поспешить, поэтому провожаю ее до входной двери, искренне благодарю и запираю за ней дверь булочной.
И тут мой взгляд падает на буханку с Иисусом.
Оглядываясь назад, я не могу объяснить Мэри, почему так поступила.
Хлеб зачерствел, он твердый как камень, с пестрыми семечками и пигментами, которые и создали поблекшее уже лицо. Я беру ухват, которым засовываю и достаю хлеб из затопленной дровами печи, и швыряю буханку с Иисусом в ее зев, на обжигающе красные языки пламени.
Робена сделала багеты и булочки, а мне необходимо до рассвета испечь еще массу разнообразного хлеба. Но вместо того, чтобы замешивать тесто согласно обычному распорядку, я меняю завтрашнее меню. Мысленно делаю расчеты, отмеряю сахар, воду, дрожжи, растительное масло. Соль и муку.
Закрываю глаза и вдыхаю сладкий запах муки. Представляю себе магазин с колокольчиком над стеклянной дверью, который звенит, когда входит посетитель; звук падающих в кассу монет, словно гаммы, - этот звук заставляет девушку, сидящую в кассе и полностью погруженную в чтение, поднять голову. Оставшуюся часть ночи я пеку по одному-единственному рецепту, поэтому, когда первые лучи солнца показываются над горизонтом, полки "Хлеба нашего насущного" плотно забиты узелками и кольцами халы по дедушкиному рецепту. Хлеба много, чтобы никто и представить не мог, что такое голод.
Я досыпала на рынке. Я не спала с тех пор, как похоронила отца; без звона колоколов, свиста и фанфар, по поводу которых он шутил, на маленьком кладбище за домиком. Однако причиной моей бессонницы было не горе. Не спала я, потому что было некогда.
У меня не было денег заплатить налоги. У нас не было сбережений, деньги мы получали с базара, где ежедневно продавали хлеб. В прошлом папа пек хлеб, пока я тащилась через деревенскую площадь. Но сейчас осталась только я.
Я ловила себя на том, что работаю круглосуточно. По ночам я закатывала рукава и формовала огромные массы теста в булочки; замешивала еще тесто, пока первая партия поднималась; последние буханки я доставала из сложенной из кирпича печи, когда солнце, словно невзначай, выглядывало из-за горизонта. Потом нагружала корзину и тащилась на рынок, где боролась со сном, пока продавала свои изделия.
Я не знала, как долго это может продолжаться. Но я не позволю Баруху Бейлеру забрать единственное, что у меня осталось, - дом моего отца и его дело.
Однако покупателей в городке было все меньше и меньше. Слишком опасно становилось. Тело моего отца было одним из трех, обнаруженных на этой неделе в окрестностях нашей деревушки. А еще пропал маленький ребенок, который пошел в лес и не вернулся. Все тела были изуродованы одинаково, как будто на них напал голодный зверь. Испуганные жители городка предпочитали питаться овощами с собственных огородов и консервами. Вчера я встретила всего с десяток человек, сегодня только шестерых. Даже некоторые торговцы решили отсидеться в безопасности за запертыми дверями. Рынок стал серым местом-призраком, а по булыжной мостовой гулял ветер, словно предупреждая о чем-то.
Я открыла глаза и обнаружила, что меня будит Дамиан.
- Обо мне мечтаешь, дорогуша? - спросил он. Протянул руку, едва не касаясь моего лица, и отломил кусок от багета. Засунул хлеб в рот. - М-м-м, ты почти такой же искусный пекарь, каким был твой отец. - Всего лишь на секунду на его лице мелькнуло сострадание. - Соболезную твоей утрате, Аня.
Остальные покупатели говорили мне то же самое.
- Спасибо, - пробормотала я.
- С другой стороны, мне нисколько не жаль, - произнес Барух Бейлер, становясь у капитана за спиной, - шансы когда-либо получить с него налоги были слишком малы.
- Еще не конец недели, - запаниковала я.
Куда я денусь, если он вышвырнет меня на улицу? Я встречала женщин, которые продавали себя, бродили, словно привидения, по переулкам городка, и в глазах у них была пустота. Я могла бы принять предложение Дамиана выйти за него замуж, но это всего лишь еще одна сделка с дьяволом. С другой стороны, сколько пройдет времени, пока зверь, который нападает на жителей городка, найдет меня?
Краем глаза я заметила приближающуюся фигуру. Новый житель нашего городка. Ведущий на поводке брата. Он прошел мимо меня, даже не взглянув на хлеб, и остановился у пустого деревянного прилавка, где обычно раскладывал свой товар мясник. Потом он повернулся ко мне, и я почувствовала, как под ребрами вспыхнул огонь.
- А где мясник? - спросил он.
- Сегодня он не работает, - пробормотала я.
Я разглядела, что он моложе, чем мне изначально показалось, вероятно, всего на пару лет старше меня. Я еще никогда и ни у кого не видела таких глаз - золотых и сияющих, как будто подсвеченных изнутри. Щеки пошли ярко-красными пятнами. Каштановые волосы неровно упали на бровь.
На нем была одна белая рубашка, та, что он носил под пальто, которое продал в прошлый раз, когда явился на городскую площадь. Интересно, что он сегодня собирался обменять на мясо?
Он молчал и только щурился, разглядывая меня.
- Торговцы в страхе разбегаются, - сказал Барух Бейлер. - Как и все остальные в этом забытом Богом городишке.
- Не у всех есть железные ворота, чтобы спрятаться от животных, - ответил Дамиан.
- Или чтобы не выпускать их на улицу, - пробормотала я себе под нос, но Бейлер услышал.
- Десять злотых, - прошипел он. - К пятнице.
Дамиан залез в карман форменного кителя и достал кожаный кошелек. Отсчитал на ладонь серебряные монеты и швырнул их Бейлеру.
- Считай, что долг оплачен, - сказал он.
Бейлер опустился на колени и собрал деньги. Потом встал, пожал плечами.
- До следующего месяца.
Он горделиво зашагал к дому, запер за собой ворота, прежде чем исчезнуть в массивном каменном жилище.
Я видела, что мужчина с братом наблюдают за нами, стоя у прилавка мясника.
- Ну? - посмотрел на меня Дамиан. - Неужели отец не научил тебя хорошим манерам?
- Спасибо.
- Ты могла бы показать свою благодарность, - предложил он. - Твой долг Бейлеру погашен. Но теперь ты должна мне.
Я тяжело сглотнула, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
Он схватил мою руку и прижал к низу своего живота, а когда я попыталась его оттолкнуть, припечатал свой рот к моим губам.
- Ты же знаешь, я могу получить то, что хочу, в любое время, - мягко произнес он, обхватывая мою голову и сжимая на висках так сильно, что я думать не могла, едва слова различала. - Я лишь по доброте души даю тебе право выбора.
Вот только он был здесь, глядь - а его уже нет. Я упала, почувствовав под ногами холодную мостовую, когда мужчина с золотыми глазами оторвал от меня Дамиана и повалил на землю.
- Она уже сделала выбор, - сквозь зубы процедил он, подкрепляя свои слова ударами в лицо капитана.
Я пятилась от них под пристальным взглядом мальчика в кожаной маске.
Кажется, мы одновременно поняли, что теперь его никто за поводок не держит.
Мальчик бросился бежать. Его шаги, словно выстрелы, эхом разносились по пустынной городской площади.
Его брат замер. Для Дамиана этой заминки оказалось достаточно, чтобы нанести противнику удар. Голова мужчины дернулась назад, но он с трудом встал на ноги и побежал за мальчиком.
- Беги, беги! - подзадорил его Дамиан, вытирая с губ кровь. - Все равно не спрячешься.
Лео
Женщина по телефону говорит, задыхаясь:
- Я целую вечность пытаюсь к вам дозвониться.
Это сразу же кажется мне подозрительным. Нас найти совсем не трудно. Звоните в Министерство юстиции, называете цель звонка, и вас соединяют с отделом особых преступлений, с подразделением по правам человека и особым делам. Мы отвечаем на все звонки и реагируем на них серьезно. Поэтому я прошу женщину представиться.
- Миранда Кунц, - говорит она. - Только это фамилия по мужу. Моя девичья фамилия Шульц.
- Миссис Кунц, вас плохо слышно.
- Мне приходится говорить шепотом, - отвечает она. - Он подслушивает. Ему всегда удается войти в комнату как раз в ту секунду, когда я пытаюсь рассказать, кто он на самом деле…
И так далее и так далее. Я жду, когда она произнесет "нацисты" и "Вторая мировая война". Наше подразделение занимается делами тех, кто нарушил права человека: геноцидом, пытками, военными преступлениями. Мы настоящие "охотники" за нацистами - и мы совершенно не такие обаятельные, какими нас показывают в кино и по телевизору. Я абсолютно не похож ни на Дениэла Крейга, ни на Вина Дизеля, ни на Эрика Бана - всего лишь простой старина Лео Штейн. И пистолет я не ношу, мое оружие - это историк по имени Женевра, которая владеет семью языками, всегда напоминает мне, что пришло время подстричься, и никогда не промолчит, если галстук совершенно не подходит к моей рубашке. И работать на своем посту мне с каждым днем все труднее и труднее, поскольку поколение, устроившее холокост, умирает.
Пятнадцать минут я слушаю Миранду Кунц, которая объясняет, что кто-то из ее родственников преследует ее и первой ее мыслью была та, что ФБР нарочно подослало секретного агента, чтобы убить ее. Второй подозрительный момент: ФБР не занимается убийством людей. Но если бы правительство все же решило ее устранить, она давно была бы мертва.
- Знаете, миссис Кунц, - говорю я, вклиниваясь в монолог, когда она делает паузу, чтобы перевести дыхание. - Не уверен, что вы обратились в нужный отдел…
- Если у вас хватит терпения меня выслушать, вам все станет понятно, - уверяет она.
В который раз я задаюсь вопросом, почему такой, как я - тридцатисемилетний мужчина, лучший студент юридического факультета Гарварда, - отказался от гарантированного партнерства и головокружительной зарплаты в юридической конторе в Бостоне ради фиксированной государственной ставки и карьеры помощника начальника подразделения стратегии и политики отдела особых преступлений. В параллельном мире я бы допрашивал преступников в "белых воротничках", а не выстраивал обвинение против бывшего офицера СС, который умер еще до того, как нам удалось добиться его экстрадиции. Либо, как в данном случае, не беседовал с миссис Кунц.
С другой стороны, в мире корпоративного права я быстро осознал бы, что правда в суде - дело второстепенное. Если честно, истина в большинстве судов - дело второстепенное. Но во время Второй мировой войны погибли шесть миллионов человек, и кто-то должен ради них восстановить справедливость.
- …вы слышали о Йозефе Менгеле?
При упоминании этого имени я навострил уши. Разумеется, я слышал о Йозефе Менгеле, печально известном "ангеле смерти" из Освенцима-Биркенау[15], начальнике медицинской службы, который ставил эксперименты на людях, который лично встречал вновь прибывших в лагерь узников и направлял кого направо - на работу, кого налево - в газовую камеру. Хотя история утверждает, что Менгеле не мог встречать всех прибывших, практически каждый выживший узник Освенцима, с которым я беседовал, уверяет, что Менгеле лично встречал их эшелон - и не важно, в котором часу этот эшелон прибывал. Это пример того, как много уже написано об Освенциме, и выжившие иногда объединяют эти рассказы с собственными воспоминаниями. Я нисколько не сомневаюсь, что эти люди искренне верят, что первым, кого они встретили по прибытии в Освенцим, был Менгеле. Но каким бы чудовищем ни был этот человек, он тоже иногда должен спать. А это означает, что несчастных встречали другие чудовища.
- Люди говорят, что Менгеле сбежал в Южную Америку, - продолжает миссис Кунц.
Я подавляю вздох. На самом деле я точно знаю, что он жил и умер в Бразилии.
- Он до сих пор жив, - шепчет она. - Он вселился в моего кота. Я не могу повернуться к нему спиной, не могу спать, потому что мне кажется: он хочет меня убить!
- Господи боже… - бормочу я.
- Знаю, - соглашается миссис Кунц. - Я думала, что беру из приюта милого полосатого котенка, но однажды утром проснулась и обнаружила, что у меня расцарапана грудь…
- При всем моем уважении, миссис Кунц, небольшие царапины - не повод полагать, что Йозеф Менгеле теперь вселился в кота.
- Те царапины, - серьезно продолжает она, - были в форме свастики.
Я прикрываю глаза.
- Возможно, вам следует просто завести другое домашнее животное, - предлагаю я.
- У меня была золотая рыбка. Пришлось смыть ее в унитаз.
Мне даже страшно спрашивать, но я решаюсь:
- Почему?
Она медлит с ответом.
- Скажем так, у меня имеются доказательства того, что Гитлер тоже перевоплотился.
Мне удалось отвязаться от миссис Кунц, только пообещав, что я попрошу нашего историка заняться ее делом. И это правда: в следующий раз, когда Женевра меня разозлит и я захочу отыграться, передам ей это дело. Но не успеваю я закончить разговор с Мирандой Кунц, как вновь звонит моя секретарша.
- На вашей улице сегодня праздник, - говорит она. - Вам звонят по второй линии. Ее направил к нам местный агент ФБР.
Я окидываю взглядом кипы документов на своем письменном столе - отчеты, подготовленные Женеврой. Притянуть подозреваемого к судебной ответственности - дело медленное и трудоемкое, а в моем случае часто и бесполезное. В последний раз нам удалось довести дело до суда в 2008 году, подсудимый умер в конце процесса. Наша работа диаметрально противоположна работе полиции. Мы начинаем не с самого преступления и раскручивания "детективного романа", а с имени, потом "пробиваем" его по базам данных, чтобы выяснить, тот ли это человек - человек, живущий под этим именем, - и выясняем, что он делал во время войны.
И таких имен у нас хватает.
Я снимаю трубку телефона.
- Лео Штейн, - представляюсь я.
- Это… - отвечает женщина. - Не знаю, туда ли я попала…
- Я обязательно отвечу, если вы объясните причину своего звонка.
- Один мой знакомый был офицером СС.
Мы даже выделили подобные звонки в отдельную категорию: "Мой сосед - нацист". Обычно это сосед, который пинает вашу собаку, когда та забегает на его участок, и вопит, когда листья с вашего дуба падают ему во двор. У него немецкий акцент, он носит длинный черный плащ и держит немецкую овчарку.
- А вас зовут…
- Сейдж Зингер, - представляется женщина. - Я живу в Нью-Хэмпшире, и он тоже.
При этих словах я сажусь ровнее. Нью-Хэмпшир - отличное место, чтобы спрятаться, если ты нацист. Никому и в голову не придет искать в Нью-Хэмпшире.
- И как зовут этого человека? - спрашиваю я.
- Джозеф Вебер.
- И вы полагаете, что он был офицером СС, потому что…
- Он сам мне в этом признался, - отвечает женщина.
Я откидываюсь на спинку кресла.
- Сам признался, что он нацист?
За все десять лет службы подобное я слышу впервые. Моя работа заключается в том, чтобы сдернуть маску с преступников, которым кажется, что после семидесяти лет убийство сойдет им с рук. Никогда еще я не имел дела с подозреваемым, который сам признался в содеянном еще до того, как был загнан в угол неопровержимыми доказательствами и у него не оставалось иного выхода, кроме как все рассказать.