В то же время он просил вынуть из кармана письмо, которое и предложил мне.
Я раскрыл его, узнал руку Люцилы и прочел следующие слова:
"Я благодарю вас, милостивый государь, за честь, которую вы мне оказываете, предлагая мне вашу руку; я не могу ее принять: другой владеет моим сердцем. Сегодня вечером браслет будет вам вручен обратно особой, которой я доверяю".
Я не мог оторвать глаз от этой бумаги, я перечел ее несколько раз, и каждый раз душа ввергалась в странное волнение. Казалось,, ее делили между собою тысячи противоположных чувств. Я чувствовал, правда, что ревность потухает в моем сердце, но лишь затем, чтобы на смену ей явились угрызения совести, которые, я чувствовал, рвали мое на части сердце. Мысль о моем поведений с Люцилой заставила меня глубоко страдать, и я не решался думать о состоянии, в которое я привел моего несчастного соперника.
В то время, как меня преследовали эти мысли, его перевязка сдалась, он потерял много крови, и его глаза покрылись вторично тенями смерти.
- Он умирает! - воскликнул один из его людей, который поддерживал его голову.
Исторгнутый этим криком из моих мрачных размышлений. Я опустил глаза на это бледное и неподвижное тело: я счел его не живым. В чрезмерном горе бросился я на него.
Не знаю, что было тогда со мной, но я очнулся тогда в моей комнате. Немного спустя пришли мне сообщить, что рана Мазовийского посла (таково звание моего соперника) не опасна. Эта новость меня несколько успокоила.
В настоящее время мое волнение менее жестоко, но я но могу оградить себя от черной меланхолии, и ты хорошо понимаешь, каков может быть ее предмет.
Ты без сомнения выходишь из терпения от рассказа о моих неудачах.
Мне кажется, я вижу тебя, как ты бросаешь на стол мое письмо, пожимая плечами, и слышу, как ты говоришь тоном сожаления: "К чему мне наполнять голову его безумствами и его жалобами! Почему он не поступает, как я"!
Терпение, дорогой Панин! На все время. Прежде чем проститься с любовью, она и тебя заставила провести не одну тяжелую минуту. Тебе хорошо было изливать свои печали на груди друга. Не находи же дурным, когда я поступаю также.
Из Варшавы, 27 июня 1769 г.
XV.
Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Тебе доставляет без сомнение удовольствие смущать мою любовь и держать меня, как на горячих угольях. Если бы твое письмо пришло раньше, оно причинило бы мне ужасный страх; но ты не насладишься своей злобностью.
Как я заблуждался на счет Люцилы!
Что я принял за интригу, было лишь недовольство, только скрытая досада. Униженная моим вниманием к той кокетке, ее душа подверглась первым нападениям ревности, а ее задетая чуткость не позволила ей требовать какого-либо объяснения, или дозволить мне высказать свою печаль.
После того, что произошло, я горел, желанием видеть Люцилу, и однако мне тяжело было появляться у них. Я очень бы желал, чтобы кто-нибудь избавил меня от неприятности объяснения с нею.
Я был таким образом в нерешительности, но рассудок наконец взял верх.
- Как, - сказал я себе, - меня останавливает ложный стыд? Я не побоялся так не кстати огорчить Люцилу, побоюсь ли смягчить жестокий удар, который я нанес ей? Ах, если любовь не дождется от меня этого шага, я для справедливости обязан его сделать.
Стыдясь своей вины, проникнутый сожалением, я отправился к графу Собескому. Они уже кое-что слышали о моем деле.
Я приказал обо мне доложить.
Едва я на верху лестницы, как дверь открывается, сердце мое трепещет: появляется Люцила.
Я не осмелился ни поднять глаз, ни сказать что-нибудь. Однако она подходит и бросается мне на шею. Я принимаю ее объятия с смущенным видом. Изумленная тем, что я так дурно отвечаю на ее нежность, она делает. Несколько шагов назад, ее сердце готово разорваться, ее глаза наполняются слезами, они текут, как жемчуг, по ее прекрасному лицу, делая его еще более прекрасным.
- Откуда этот мрачный вид, Потовский, - сказала она мне, рыдая. - После столь продолжительного отсутствия тебе неприятно меня видеть? Что я тебе сделала? Ты отвращаешь взоры...
Все, что имеют трогательного грации в горе, отразилось на ее лице.
Так как я продолжал хранить молчание, то она опустилась на софу и принялась горько плакать. Мое сердце не могло выдержать этого последнего удара. Я подбежал к ней.
- Приди, дорогая, душа моей жизни, - сказал я, - прижимая ее к своей груди, дай мне отереть твои слезы.
Когда мое сердце было облегчено слезами, - "Это я, - отвечал я, - я, дорогая Люцила, не достоин твоей нежности, и только сознание моей вины сдерживало так долго выражение моей радости. Сможешь ли ты меня простить?"
Она подняла на меня свои прекрасные, омоченные слезами глаза и протянула мне руку, которую я долго прижимал к своим губам.
Я испустил глубокий вздох.
- "Ах, Густав! к чему подвергать жизнь такой опасности из-за безделицы?"
- Безделицы, Люцила! как ты называешь безделицей то, что в моих глазах отнимали твое сердце?
- "Какой обман!"
- По крайней мере, ты дала мне повод верить этому твоим ужасным поведением. Напрасно молил я о пощаде, вздыхал, стонал - всегда я находил тебя неумолимой. Хотел я с тобою переговорить, и в этом слабом утешении мне было отказано. Ты была заживо задета вниманием, которое я оказал ветренице; но если тебе это не понравилось, почему ты не сказала мне об этом? малейший твой знак, и ты увидала бы, как мало я был увлечен ею.
- "Разве я должна была требовать от вас этой жертвы? Любовники вы, или супруги, неверность всегда привилегия вашего пола; почему я знала, что вы не захотите ею воспользоваться? К чему быть предметом сожаления? Мне казалось бесполезным бегать за ветреным человеком, оставляющим меня для первой встречной, и я сочла ниже своего достоинства добиваться его возвращения, опираясь на чувство сожаления. Принужденная таким образом терпеливо переносить ваше непостоянство, я заключила скорбь в моей груди и стенала в глубине моего сердца".
- Ах, Люцила! можешь ли ты так оскорблять мою любовь?
Она, казалось, была огорчена, что заставила меня так сильно страдать от пробужденного ею сознания моей вины. Однако я продолжал ее упрекать еще сильнее.
- "Увы! - говорил я тихо;- как я мог заниматься кокеткой на глазах той, которая среди самого блистательного общества, окруженная любезными молодыми людьми, всегда занималась только мною".
Я пришел несколько в себя от своей пришибленности.
"Ты огорчаешь меня, Люцила, - продолжал я, - твоими обидными подозрениями. Ах, избавь, пожалуйста, твоего милого от этих сожалений; он в отчаянии, что навлек их на себя".
При этих словах, она улыбнулась мне с кротостью, ее глаза вперились в мои с самым наивным выражением нежности; я запечатлел свое прощение на ее устах, и мое удовлетворенное сердце снова отдалось целиком наслаждению любить.
Нынче, когда гроза прошла, я позволяю тебе, дорогой друг, смеяться надо мной, как тебе угодно.
Варшава, 5 июля 176$.
XVI.
Софья двоюродной сестре.
В Белу.
Я уехала из столицы, где собиралась жить, пока Польша не будет умирена.
Мой замок слишком близок к театру войны, чтобы продолжать оставаться в нем, и, может быть, дорогая кузина, страсть, очень отличная от страха, заставляет меня здесь именно обосноваться надолго.
Я не знавала любви, а уже думала, что исчерпала ее наслаждения, я не чувствовала еще тех живых стремлений, настойчивых желаний, того победного огня, непобедимого пламени, которые несут смуту в сердце и упоение в чувства.
Попав против воли под закон Гименея, я ненавидела, а не любила несчастного, который меня любил. Я расточала ему, как продажная женщина первому встречному, холодные ласки. Уподобясь этим тварям, делающим из любви позорное ремесло, оценивающим каждую свою ласку и продающимся на удовлетворение похоти случайного повелителя, я скоро испытала весь ужас отвращение.
Долго пришлось мне выносить эту муку; наконец смерть сжалилась над моей грустной участью и порвала мои цепи.
Сама себе госпожа, я снова увидела себя окруженной обожателями и одержала массу побед; но я искала только наслаждений и никогда не затруднялась выбором; я не ведала, что значит быть влюбленной: Густав научил меня этому.
Я думала, что не люблю его. Увы! Теперь я чувствую, что его обожаю. Отчего не знает он о состоянии моего сердца! Отчего я не могу я видеть его у моих ног, охваченного такою же пылкою страстью, говорящего мне о своих нежных чувствах! Отчего не могу я в моих объятиях заставить его позабыть всю. Вселенную!
Я желаю этого, но как далека я даже от надежды на это.
Долго я скрывала в моей груди эту роковую тайну, но моя стойкость исчерпывается, надо сделать ему признание.
Я не смею без оглядки отдаваться наслаждений его видеть и слышать. Чем сильнее это наслаждение, тем сильнее я забочусь его скрыть. В присутствии его милой я не позволяю себе никогда ни малейшего слова ласки; я запрещаю самим глазам быть слишком красноречивыми; моя рука одна, пожимая украдкой его, руку, иногда выражает трепетно мое нежное чувство.
Только наедине я пытаюсь дать ему понять моими взглядами то, что происходить в моем сердце, но он словно не понимает меня; он не тронут вовсе моим вниманием, и чтобы я с ним ни проделывала, он сохраняет всегда возле меня свою сдержанность. Не то, чтобы боязнь не понравиться, колебала в нем желание быть счастливым, но он в действительности вовсе не предприимчив; я не думаю, чтобы на свете существовала девушка, более неопытная, чем он.
Поверишь ли, вместо того, чтобы меня оттолкнуть, его холодность к несчастью только углубляет впечатление, производимое им на мое сердце.
Два месяца прошли в легких и безуспешных попытках, и я увидела, наконец, что надо прибегнуть к более сильны м средствам.
Я не изложу тебе всего плана действий, применяемого мною уже несколько дней, чтобы воспламенить его желания и вызвать его на нападение. Я хочу сообщить тебе одну только черточку.
Последний четверг я находилась с ним одна и, заметив его прекрасное настроение, принялась рассказывать о галантных проделках палатины Б., являющихся теперь в Варшаве новостью дня, и конечно не забыла подчеркнуть способ, как она устроилась со своим супругом.
- Комично, - заметил он, смеясь, - быть разом и доверенным мужа и ублаготворителем жены.
- Вы признаете конечно в этом уменье светского человека, как говориться, прилично утешиться, - сказала я ему, - кладя с тихим давлением свою руку на его, и кидая нежный взгляд. - Что, если бы у вас была жена кокетка, не ноступили ли бы вы также? Как скоро не находят удовольствия у себя, надо конечно искать его в другом месте".
- Когда люди так настроены, то конечно устраиваются без труда. Пусть каждый живет, как ему угодно, я согласен; но я лично никогда не возьму жены-кокетки, и не допускаю приятности в том, что нам с Люцилой придется когда-нибудь таким образом щадить нашу взаимную вину.
- Почему нет, когда вас на это уполномочили обычай и хороший тон? Находите ли вы, что уж так плохо любить наслаждения и то, что их внушает? Сладостно жить по воле своих желаний. По крайней мере вы сознаетесь, что довольно приятно менять предметы. Ничего нет более неудобного, как верность: при ней никогда любовь не обходится без тревог. Ревность, упреки, раздражение, слезы, вот ее печальная свита.
- Не знаю, - ответил он тоном добродушия, который мне проник в сердце. - Я никогда не любил никого, кроме Люцилы, и не думаю, чтобы для меня было возможным полюбить когда-нибудь другую.
Подошла его милая и несомненно застала бы меня на нежностях, которые я собиралась ему сказать, если бы я живо не переменила разговора.
Как ты справедливо можешь заключить, я не могу быть довольна таким началом.
Первая проба не удалась, хочу приступить ко второй, более годной наставить его на путь. Может быть, он робок в обществе? Но я увижу, есть ли у него достаточно ума, чтобы воспользоваться случаем и вознаградить себя наедине. Ухаживать за хорошенькой женщиной не надо, когда застают ее беззащитной.
Прощай, дорогая кузина. У меня в виду мало обычная военная хитрость, и я не сомневаюсь, что успех будет полный.
Варшава, 30 июля 1769 г.
XVII.
Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Сегодня утром я получил визит посла Мазовийского и никогда я не был более изумлен.
Вид у него был неважный. Я спросил его о здоровье.
- Я здоров, сколько можно ожидать от человека в моем состоянии. Вы видите, осталась только легкая неловкость в руке. (Он сделал ею движение). Надо согласиться, что я довольно дешево отделался.
- Я восхищен, но был бы конечно еще более, если бы вы совсем не вмешивались в эту историю.
- Клянусь, эхо ваша вина.
- "Как так, скажите!
- А вот. Не вспоминаете ли вы вечер, около двух месяцев назад, у князя Тонинского.
- Да.
- Не вспоминаете ли, как вы выхваляли пред княгиней дочь графа Собеского?
- Да.
- Ну, в соседней комнате находился молодой человек, который чувствовал себя нездоровым, и этот человек был я!
- Так.
- С моей постели я слышал ваш разговор и не пропустил ни одного слова. Все, что вы рассказали о прелести и добродетелях вашей милой, зажгло в моем сердце горячее желание ее видеть. Я искал случая, который скоро представился на празднике, где мы и познакомились. По сделанному вами портрету я отличил ее среди ее подруг, и сказать вам правду, ваша кисть оказалась слаба. Какое интересное лицо! Говорил я, восхищаясь ею. Какой изящный стан! Какой благородный вид! Какой чудный цвет лица! Сколько кротости в чертах лица! Сколько нежности во взгляде! Какая тонкость в улыбке! Сколько грации в движениях! Сколько скромности во всем! Я с наслаждением вглядывался в нее и старался разобрать в ее чертах все, что я знал о достоинствах ее души. В то время, как вы забавлялись возле кокетки, Люцила пришла и села в угол; я. Не упускаю этой минуты, чтоб вступить с нею в разговор. Я подошел к ней. В течение нашей беседы я удивлялся живости, тонкости, приятности ее ума; я видел, как я думал, в ее особе все, что может сделать счастливым человека, негрубого и чувствительного. При ней я чувствовал, как мое сердце непреодолимо к ней влечется. Моя любовь развивалась с такою быстротой и силою, что я на мгновение забыл даже, что у ней есть поклонники, и не мечтал более ни о чем, как поздравить себя с такой добродетельною склонностью. Самообман не продолжался долго. Но так как мы все склонны естественно себе льстить, пусть это безумие, пусть гордость, но я не отчаивался вас заместить. Я чувствовал однако, что это не так-то легко. Чтобы успеть, надо было ухаживать, добиться доверия и раньше чем претендовать на титул милого сделаться другом. Такое решение было бы без сомнения самым благоразумным, но не оно требовалось моим нетерпеливым сердцем: я хотел скорее добиться всего. Не дерзая сделать ей признание лично о выборе, сделанном моим сердцем, я возложил эту задачу на мое перо; я предложил ей мою руку и получил ответ, который я вам сообщил. Письмо Люцилы поселило во мне тревогу. Однако, хотя я прекрасно видел, что не должен рассчитывать на возврат нежности, ее отказ только раздражил мою любовь и смутил мой рассудок; подгоняемый этим безумием, я думал только о средствах обладать ею, чего бы это ни стоило. Тем не менее рассудительность вернулась ко мне на мгновение, и я размышлял так: - Сердце ее не свободно. Женюсь ли я на женщине, которая не любит меня вовсе? Нет, нет! Воспоминание о том, кого она любит, ее проследовало бы в моих объятиях, и ее холодные ласки были бы мне пыткою. Но так отказаться от нее - мое сердце не было способно на тяжелую жертву. Какое предпринять решение? Между тем, как я колебался, луч надежды проник в мою душу. Может быть, говорил я себе, ее склонность к моему сопернику не очень сильна: раз моя будет сильна, она изменит ее. Заботы, которые я приложу, чтобы ей нравиться, принудят ее меня ценить; затем я добьюсь ее доверия, дружбы, а когда живут вместе, от дружбы до любви переход не велик. Я составил план ее похищения, решившись погибнуть или добиться своего. Вы знаете успех этого безрассудно дерзкого предприятия. Пусть будет все забыто, прибавил он, протягивая мне руку; я не хочу более смущать вашу любовь: я был вашим соперником, теперь буду вашим другом.
- Я принимаю вашу дружбу, если только она искренняя, и если дар ваш не хитрость, которою вы подготовляете себе случай дойти до цели. Но мало было бы выгоды смущать мое счастье: помните, что Люцилу возьмут у меня только с жизнью.
- Я оскорбился бы вашими несправедливыми подозрениями, если бы сам не дал вам повода жаловаться на меня; но помните, с своей стороны, что никогда мое сердце не знавало притворства и подлости. Слабость, в которую повергла меня потеря крови, почти потушила мое страстное чувство к вашей владычице. В эти минуты спокойствие я много размышлял, и, по-видимому, совершенно излечился. В настоящее время душа моя спокойна, но в доказательство моей искренности я отказываюсь видеть вашу милую.
- Так как я вижу в вас честного человека, то мне стыдно бы было быть менее великодушным, чем вы. Не только я не требую, чтобы вы отказались видеть Люцилу, но прошу вас сделать мне удовольствие откушать у меня завтра: вы будете обедать с нею. Люцила вам легко простит ваше намерение ее похитить во внимание тех обстоятельств, о которых вы только что сообщили, хотя она конечно была бы в отчаянии, если бы вы имели успех: и я думаю, что вы оба не будете иметь ничего против более близкого знакомства.
После учтивости с той и с другой стороны, он раскланялся.
Что тебе сказать? Поскольку я могу судить по этой пробе, мне представляется, что этот молодой человек получил от природы душу, доступную нападениям самых сильных страстей, в соединении с очень возвышенным характером. Он отдается порыву желаний, но он не всегда бывает глух к голосу рассудка: он признает долг и умеет ему подчиниться.
Варшава, 11 августа, 1769 г.
XVIII.
Софья кузине.
В Белу.
Вчера я отправилась с Люцилой и ее милым рано утром смотреть охоту сетями в полях Даско. Сказать по правде, я не имела никакой охоты; я хотела только, чтобы Густав пришел меня будить.
Хотя мне не приходится жаловаться на мою наружность и хотя одной привлекательности моих прелестей было бы вполне достаточно, все же я хотела быть красивой, как только могла. Я вскочила с постели на рассвете, привела себя в порядок, не забыв конечно приятных ароматов; потом снова улеглась в ожидании милого мальчика, озаботившись все же открыть занавеси, чтобы пропустить свет.
Я мечтала с открытыми глазами, когда слуга пришел мне доложить, что время вставать. Немного спустя я услышала стук в дверь дома: Густав!
Уже Люцила кончала одеваться и думала, что я тоже уже готова; чтобы не ждать, она послала Потовского меня поторопить. Слышу, как он поднимается - и тотчас сдвигаю одеяло к ногам, выставляю ногу; одна рука венчала голову, грудь была открыта, и небрежно наброшенная простыня прикрывала остальное.
Так почти изображают художники прекрасную Ариадну, когда ее нашел Вакх.
Дверь моей комнаты отворяется. Он подходит тихо, раздвигает занавеси кровати.