Когда невыносимый ленч закончился и Шиффер ехала домой по бульвару Сансет, с ней случилась истерика: она разрыдалась и не могла успокоиться несколько часов. Ее охватило жуткое отчаяние и чудовищный стыд. Люди ее склада обычно не подвержены депрессии, но она была морально сломлена и не представляла, как заставить себя собраться. Из жалости агент прислал ей сценарий телесериала. Шиффер отказалась встречаться со сценаристом в ресторане, но разрешила ему прийти к ней домой. Автора идеи звали Том. Это был совсем молодой человек, увлеченный, энергичный, но деликатный. Его не оттолкнула ее слабость. Том сказал, что хочет помочь, и Шиффер позволила ему это сделать. Вскоре они стали любовниками, и Том переехал в Лос-Фелис. За ту роль Шиффер не взялась, но сериал получился удачным и принес сценаристу много денег. Том остался с Шиффер, они поженились. Она снова начала работать и снялась в трех полнометражных картинах, одну даже номинировали на "Оскар", - словом, актриса напомнила о себе. У Тома дела тоже шли хорошо - его новый сериал вновь стал хитом, но ему приходилось очень много работать, и вскоре они с Шиффер начали раздражать друг друга. Она хваталась за любую роль, которую ей предлагали, лишь бы не видеть Тома и не вспоминать о своем браке. Так продолжалось три года, а потом выяснилось, что у Тома роман, и дальше все было просто. Они прожили вместе шесть лет, на протяжении которых Шиффер сотни раз пыталась не вспоминать о Филиппе и не думать, как повернулась бы жизнь, если бы они с ним были вместе.
Глава 5
В последнее время Минди часто думала о сексе. Они с Джеймсом слишком редко занимались любовью, вернее, вообще не спали друг с другом. По самым оптимистическим подсчетам, они делали это раз или два в год. Это было чудовищно, неправильно и заставляло Минди чувствовать себя плохой женой, не выполняющей своих обязанностей, но в то же время приносило огромное облегчение - как гора с плеч.
Дело в том, что с возрастом во время секса Минди начала ощущать сильную боль. Она слышала, что подобная проблема возникает иногда у зрелых женщин, но думала - чаще это бывает после климакса. Вначале, когда они с Джеймсом только начали встречаться, и даже на четвертый-пятый год брака, Минди откровенно гордилась своей сексуальностью и навыками в постели. Несколько лет после рождения Сэма они с Джеймсом занимались сексом раз в неделю, устраивая настоящую ночь любви и давая волю своим желаниям и фантазиям. Минди любила лежать связанной, а иногда связывала мужа (у них для этого были специальные путы - старые галстуки от Brooks Brothers, которые Джеймс носил в колледже). Привязав супруга к кровати, она прыгала наездницей на его пенисе, как неистовая баньши. Спустя какое-то время сексуальная жизнь начала затихать, что нормально для давно женатых пар, но они все еще спали друг с другом раз или два в месяц. А два года назад начались боли. Минди пошла к гинекологу, но та не обнаружила ничего тревожного, заверила, что это не начало климакса, и выписала крем. В кремах и смазках Минди разбиралась не хуже врача, но они ей не помогали. Тогда она купила вибратор. Никаких излишеств, простая тонкая трубка из бледно-голубой пластмассы (Минди не могла бы вразумительно объяснить, почему выбрала именно этот цвет, - просто он показался ей пристойнее розовых и красных). Как-то раз в воскресенье, когда Джеймс ушел гулять с Сэмом, она попыталась ввести себе вибратор, однако продвинулась не больше чем на дюйм и ей сразу стало очень больно. С тех пор Минди вообще избегала секса. Джеймс никогда не заговаривал об этом, но отсутствие интимной жизни еще больше отдалило супругов друг от друга. Минди сгорала от стыда и ощущала свою вину, хотя и уговаривала себя, что раздувает проблему из ничего.
Теперь, когда все шло к тому, что Джеймс вновь станет известным и состоятельным, проблема секса вновь выдвинулась на первый план. Минди не была дурой и знала: вокруг успешных мужчин всегда вьется рой поклонниц; в отсутствие секса с женой Джеймс сможет легко найти его на стороне. Вернувшись домой во вторник, Минди была твердо настроена заняться с мужем любовью. Любой ценой. Однако жизнь, как известно, вносит в планы свои коррективы.
- Вы пойдете на церемонию? - спросил Роберто, едва Минди вошла в холл внизу.
- На какую церемонию? - спросила она, занятая своими мыслями.
- Служба по миссис Хотон. Завтра в церкви Святого Амброзия, - засмеялся вечно улыбавшийся Роберто. - Говорят, церемония будет закрытой.
- Поминальные службы не бывают закрытыми, это не судебные слушания.
- Точно вам говорю, пускать будут только по приглашениям.
- Где вы это слышали? - нахмурилась Минди.
- Не помню, говорил кто-то, - рассмеялся Роберто.
Минди затрясло. Не заходя к себе, она поднялась к Инид Мерль.
- Что там с похоронами миссис Хотон? - спросила она.
- С поминальной службой, милая. Миссис Хотон уже упокоилась с миром.
- Вы пойдете?
- Конечно.
- Почему меня не пригласили? Я же глава домового комитета!
- О, у Луизы было столько знакомых… Это же Нью-Йорк, нельзя пригласить всех.
- Можете достать мне приглашение? - попросила Минди.
- Не понимаю, с какой стати вам туда рваться, - отрезала Инид и закрыла дверь. Ей совершенно не хотелось общаться с Минди, не поддержавшей ее план продать триплекс поэтажно.
Минди увидела Джеймса за письменным столом.
- Мне нанесли огромное оскорбление, - заявила она, плюхнувшись в старое кожаное кресло. - Все в этом доме приглашены на поминальную службу по миссис Хотон, кроме меня.
- Наплюй на это, - ответил муж тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
Это было неожиданно и очень не похоже на Джеймса. Минди поинтересовалась, что случилось.
- Почему ты не сказала мне, что пишешь блог? - спросил он.
- Я говорила.
- Нет, не говорила.
- Говорила, ты забыл.
- Ну, поздравляю, ты попала в Snarker.
- Это хорошо или плохо?
- Сама-то как думаешь?
Минди встала и, подойдя к столу, замерла, уставившись на монитор из-за плеча мужа. В глаза бросился заголовок: "Интернет-царица ("Не-е-ет!") и корпоративная медиашлюха Минди Гуч насилует мир своими химерами", а ниже помещалась отвратительная цветная фотография, сделанная в момент, когда она выходила с работы. На снимке Минди выглядела неухоженной, растрепанной и чуть ли не оборванкой в своем старом черном тренчкоте с практичной коричневой сумкой на плече. Рот был некрасиво приоткрыт, а нос и подбородок из-за выбранного фотографом ракурса казались карикатурно заостренными. У Минди промелькнула мысль, что снимок уничтожает ее полностью, он хуже любой статьи. Большую часть жизни она всячески избегала греха тщеславия, презирая тех, кто слишком трясется над своей внешностью, и считала ухоженность признаком ограниченности. Но эта фотография перевернула все ее представления. Невозможно продолжать считать себя хорошенькой и надеяться, что выглядишь не старше двадцати пяти, когда убедительное доказательство обратного красуется на мониторе каждого любопытного. Причем оно доступно всем и каждому двадцать четыре часа в сутки, отныне, ежедневно и навсегда - в лучшем случае пока не истощатся мировые запасы нефти, не растают полярные льды и/или мир не погибнет в ядерной войне, от столкновения с метеоритом или его смоет мегацунами.
- Кто это написал? - с трудом произнесла она, вглядываясь в две короткие строчки текста под снимком. - Тайер Кор. Кто это такой, черт побери?
- Даже не начинай, - сказал Джеймс.
- С какой стати я должна ему спускать? Как он смеет?!
- Да какая разница? - повысил голос Джеймс.
- Большая, - заявила Минди. - На карту поставлена моя репутация и имидж. Я не такая, как ты, Джеймс. Когда меня оскорбляют, я не отсиживаюсь в уголке, а что-нибудь делаю!
- Что тут можно сделать? - посмотрел на супругу он.
- Я добьюсь, чтобы этого типа уволили.
Джеймс лишь презрительно хмыкнул в ответ.
- Ты просто не в курсе, что все сайты принадлежат каким-то корпорациям, - горячилась Минди. - Или скоро будут принадлежать. А у меня есть связи в этом мире. Я не позволю называть меня "корпоративной медиашлюхой". Нет, я должна включить Моцарта.
С недавних пор Минди находила музыку Моцарта успокаивающей - еще один признак приближающейся старости, считала она.
Удалившись в свой кабинет - в соседнюю комнату, из груды дисков Минди выбрала "Волшебную флейту". При звуках увертюры - рокот огромных барабанов и пение гобоев, а потом нежные звуки струнных - ей на секунду стало легче. Но тут же она невольно взглянула на свой монитор - на рабочем столе фотография Сэма, наряженного динозавром на Хэллоуин, - сыну тогда было три года, и он обожал динозавров. Минди отвернулась, но компьютер будто притягивал ее. Snarker бросил ей вызов. Она открыла веб-сайт и перечитала статью.
- Минди, - укоризненно произнес Джеймс, входя в комнату. - Чем ты занимаешься?
- Работаю.
- Неправда. Ты сидишь и читаешь о себе. - И он разразился тирадой: - Настоящий невроз третьего тысячелетия! Это уже не просто эгоцентризм, это какая-то зависимость от собственной особы! Вот поэтому, - он сбился на скороговорку, - вот поэтому я написал книгу о Дэвиде Бушнелле.
- Да? - рассеянно отозвалась Минди.
- Дэвид Бушнелл думал не только о себе, - говорил Джеймс, присаживаясь на диван. О своих романах он мог распространяться часами. - В отличие от подонков, заполонивших мир, всех этих публицистов, брокеров, адвокатов, которые так и пытаются заработать лишний доллар за счет других…
Минди смотрела на мужа, не понимая, к чему он ведет, и решила сменить тему, вновь переключив разговор на себя.
- Я не могу это так оставить, - перебила она. - Как они посмели?! Почему я? Почему именно меня надо было выставить на посмешище?
И снова Джеймс отметил, что Минди не хочет говорить о его книге. Обычно он не настаивал, но сегодня ему не хотелось щадить чувства супруги. Поднявшись, он небрежной рукой развалил груду компакт-дисков.
- А почему над тобой нельзя смеяться? - спросил он, рассматривая "Лучшие хиты "Роллинг стоунз"", где значился неизвестный ему "Маленький мамин помощник". Взять послушать, что ли…
- Что?!
- Потому что ты особенная и лучше других? - небрежно спросил Джеймс.
- Но меня чудовищно унизили, меня это задевает, - повысила голос Минди, испепеляя мужа взглядом.
- Неужели за двадцать лет работы журналистом ты не задела чьих-то чувств?
- По-твоему, это мне такое воздаяние? - уточнила Минди.
- А что, вполне может быть. Законы кармы.
Минди насмешливо фыркнула:
- Скорее, нынешняя молодежь испорченна, завистлива и никого не уважает! Что я им сделала?
- Тебя можно отнести к разряду людей, чего-то достигших в жизни. По крайней мере многим так кажется, - ответил Джеймс. - Ты что, до сих пор не поняла, Минди? Мы давно стали частью истеблишмента. - Сделав паузу, он направил на супругу указательный палец и добавил: - Мы. Ты и я. Так называемые взрослые люди. Те, кого молодежи положено ниспровергать. В двадцать лет мы были точно такими же.
- Ничего подобного!
- Помнишь очерки, которые ты писала о том миллиардере? Ты еще издевалась над его руками? "Короткопалый парвеню" - так ты его пригвоздила?
- Это не одно и то же!
- Да то же, Минди, то же. Тебе кажется, что другое, поскольку те статьи писала ты. Всякий раз, припечатывая очередную жертву, ты говорила: "Так им и надо, они разбогатели, значит, они козлы и негодяи". Все считали тебя очень умной, ты грелась в лучах всеобщего внимания. Это же самый простой способ засветиться, Минди, - высмеивать лучших. Облей грязью известных людей - и попадешь в фокус их славы. Так просто, даже примитивно.
По мнению Джеймса, любой нормальный человек был бы уничтожен подобной тирадой. Но только не Минди.
- А ты, значит, в белом фраке?
- Ну, такого, как ты, я никогда не делал.
- Нет, Джеймс, - возразила Минди, - тебе просто не приходилось этого делать. Ты мужчина. Ты писал нескончаемые длинные статьи о… гольфе. На создание одной уходил целый год, кажется? А я работала, Джеймс. Приносила в семью деньги. Это было моей работой!
- Правильно, - согласился он. - А теперь такая же работа у этих сосунков.
- Браво, Джеймс! - сказала Минди. - Я просила тебя о поддержке, а ты на меня ополчился. На свою родную жену! И ты, Джеймс!
- Я хочу, чтобы ты увидела ситуацию в целом, - возразил Гуч. - Как ты не понимаешь, сегодняшняя молодежь - это мы два десятка лет назад! Они еще не знают, что через двадцать лет проснутся и поймут: они стали нами, хотя никак этого не ожидали! О, сейчас они запротестуют, будут кричать, что с ними этого никогда не случится, что они пробьются, не изменив себе, не превратятся в уставших посредственностей, апатичных пессимистов. Но жизнь их не спросит. И тогда они поймут, что превратились в таких, как мы. И это будет их наказанием.
Минди вытянула вперед длинную прядь и принялась внимательно ее рассматривать.
- К чему ты все-таки клонишь? Тебе кажется, с нами что-то не так?
Но Джеймс уже выдохся. Он тяжело опустился на диван.
- Не знаю, - буркнул он.
- Что случилось? - раздался мальчишеский голос. Минди и Джеймс обернулись. В дверях стоял Сэм. Ни отец, ни мать не слышали, как он вошел в квартиру.
- Мы разговариваем, - ответила Минди.
- О чем?
- Про твою маму написали в Snarker, - сказал Джеймс.
- Я в курсе, - пожал плечами Сэм.
- Сядь, - сказал Джеймс. - Что ты чувствуешь в связи с этим?
- Ничего, - ответил мальчик.
- Ты не чувствуешь себя… травмированным?
- Нет.
- Твоя мама оскорблена в лучших чувствах.
- Таковы все взрослые. Дети не думают об оскорблении чувств. Это же просто шум, спецэффекты. Каждый ведет свое реалити-шоу. Чем больше шума, тем больше зрителей, вот и все.
Джеймс и Минди Гуч переглянулись, думая об одном: их сын гений! Откуда у тринадцатилетнего мальчика столь глубокое знание человеческой натуры?
- Инид Мерль просит помочь ей с компьютером, - сказал Сэм.
- Нет, - ответила Минди.
- Почему?
- Я сердита на нее.
- Не впутывай в это Сэма, - велел Джеймс.
- Так я пойду? - спросил мальчик.
- Да, - позволил Джеймс. Когда сын вышел, он продолжил: - Реалити-шоу, блоги, комментарии - вся эта паразитирующая субкультура… - Джеймс осекся, задумавшись, отчего у него нет желания приветствовать все новое, "младое и незнакомое" - хомо сапиенса с ярко выраженными чертами эгоцентриста и оголтелого потребителя.
Сэм Гуч воплощал в себе брутальные приметы созревающей юности и невидимые шрамы от жизни в мегаполисе. Он не был наивным, растеряв цветную пыльцу с крылышек в возрасте от двух до четырех лет, когда его не по годам умные замечания встречались дружными аплодисментами. Минди часто повторяла сыновние афоризмы коллегам по работе, всякий раз завершая их одной и той же репликой с подобающим случаю придыханием: "Откуда он все это знает? Ему всего лишь…" Далее следовало указание на возраст Сэма.
Теперь, в тринадцать лет, Сэму начинало казаться, что он действительно знает слишком много. Порой он ощущал какую-то усталость и часто задумывался о будущем. Разумеется, в его жизни будут важные этапы, потому что в Нью-Йорке у детей без судьбоносных этапов не обходится, но вместе с тем он отлично понимал, что лишен многого из того, что есть у его друзей-сверстников. Сэм жил в Виллидже в одном из лучших домов, но в самой худшей квартире; его никогда не забирали из школы, чтобы всей семьей съездить на три недели в Кению; его день рождения не отмечали на Челси-Пирсе; он никогда не видел, как его отец солирует на гитаре на рок-концерте в "Мэдисон-сквер-гарден". Когда Сэму случалось выбраться отдохнуть, он всегда жил в загородных домах более богатых товарищей. Джеймс Гуч настаивал, чтобы сын набирался жизненного опыта, верный старомодным представлениям о том, что писательская профессия требует знаний во всех сферах (самому Гучу-старшему в основном удалось счастливо избежать приобретения подобного "опыта"). И Сэм действительно получил кое-какой опыт, которого лучше бы не было, в основном насчет девчонок. Они хотели чего-то, что он не умел им дать. А хотели они, как казалось Сэму, постоянного внимания. Когда он уезжал на выходные в чей-нибудь коттедж, вся компания, как правило, была предоставлена сама себе - родители считали деток вполне самостоятельными. И начинался форменный бедлам - мальчишки корчили из себя невесть что, девчонки тоже не отставали, и в какой-то момент начинались слезы. Домой Сэм возвращался совершенно вымотанным, словно отсутствовал два года, а не два дня.
Дома его встречала мать, которая через час или два обязательно спрашивала:
- Сэм, ты написал открытку с благодарностью?
- Мам, это как-то неудобно.
- Нет ничего неудобного в том, чтобы поблагодарить хозяев в письменной форме.
- Ну, мне неловко.
- Почему?
- Потому что больше никто не пишет письма с благодарностями.
- Остальные не так хорошо воспитаны, как ты, Сэм. Вот подожди, однажды кто-нибудь вспомнит тебя как мальчика, не поленившегося поблагодарить за гостеприимство, и даст тебе работу.
- Я не собираюсь быть у кого-то на побегушках.
Тут мать всегда обнимала его и сюсюкала:
- Ты у меня такой умница, Сэмми! Когда-нибудь ты будешь править миром!
Сэмми действительно подавал большие надежды и уже стал крутым компьютерщиком, чем заслужил глубокое уважение родителей и других жителей Земли, появившихся на свет до 1985 года.
- Сэм разбирался в Интернете, когда еще говорить не умел! - хвасталась Минди.
Поступив в шесть лет в одну из самых престижных нью-йоркских школ - бонус, обеспеченный твердой и нередко бесцеремонной материнской решимостью направить сына на верный путь (про таких, как Минди Гуч, говорят: "Легче убить, чем отказать"), Сэм понял, что ему придется самому заботиться о карманных деньгах, чтобы выжить и соответствовать своему новому, искусственно завышенному статусу, и в десять лет открыл собственный компьютерный бизнес - в доме, где жил.
Дело Сэм поставил жестко, но справедливо. С жильцов вроде Филиппа Окленда, солидных врачей, юристов и менеджера рок-группы он брал по сто долларов в час, а швейцарам и носильщикам помогал бесплатно, как бы извиняясь за свою мать. Швейцары недолюбливали тех, кто скупился на чаевые в Рождество, а уж Минди была настоящей миссис Скрудж. Когда перед праздником она отрывала от сердца двадцати- и пятидесятидолларовые банкноты, уголки ее губ опускались, придавая лицу несчастное выражение. Она проверяла и перепроверяла конверты с двадцатью пятью долларами по списку швейцаров и носильщиков и, если выясняла, что ошиблась и сняла в банкомате лишнюю двадцатку или полтинник, прилюдно выхватывала банкноту из конверта и прятала в бумажник. Усилия Сэма не пропали даром: в доме его любили, и к Минди тоже начали относиться сносно, сойдясь во мнении, что она не так плоха, как кажется.
- В конце концов, у нее прекрасный сын, а это многое говорит о женщине, - твердили швейцары.
Сейчас Сэму предстояло выступить в роли буфера между Минди и Инид Мерль.