Андрей сел за дощатый стол, заляпанный краской, и начал есть блины, запивая их кофе из термоса. Татьяна присела на кровать. Она устала и от хлопот, и от длинной дороги и, наверное, уснула бы сейчас прямо на этой кровати, но тогда Даша осталась бы без присмотра. Татьяна заставила себя встряхнуться. Она встала, налила из термоса полстакана кофе, выпила. А Даша неутомимо ходила по вагончику и разглядывала развешанные по стенам этюды.
– Папа, а кто эта тетя? – спросила девочка, показывая на портрет Оксаны.
– Кхм! – закашлялся Андрей. – Это просто натурщица.
– Ну что ты так смутился? – не преминула подколоть его ревнивая Татьяна. – Это Оксана, моя племянница. Папа хотел писать с нее образ Девы Марии, но потом передумал, так как она слишком молода.
– И написал с вас? – спросила смышленая Даша. Теперь пришла очередь смутиться Татьяне.
– Не буди лихо, пока оно тихо, – посмеивался Андрей.
Он поблагодарил мастериц за вкусную стряпню, отправил их купаться на речку, а сам поспешил к своей росписи. Татьяна с тяжелым вздохом посмотрела ему вслед и пошла по тропинке за Дашей, которая уже спускалась к реке.
– Тетя Таня, а вы любите папу? – вдруг спросила Даша, когда они уже вышли из воды и загорали на поляне.
– Ой, Дашенька, ты меня застала врасплох таким вопросом. Я об этом даже наедине с собой боюсь думать.
– А почему?
– Почему? Потому что мне уже много лет. Нет, не то я говорю. Ты должна это знать. В любом, запомни, в любом возрасте человек любит и хочет быть любимым. Поняла?
– Да. Но мама разлюбила папу. Теперь у нее другой муж. Дядя Слава. Он толстый, с белыми ресницами. У него свой дом на Кипре.
– А с папой ты часто видишься?
– Раз в месяц. Или два. Он в школу за мной заходит.
– Ты разве не просилась поехать вместе с мамой?
– Нет. Мы с бабушкой на дачу собрались. А тут вы с папой пришли. Классно! А вдруг вы бы опоздали и мы с бабушкой уехали? Что тогда?
Татьяна взглянула на лицо девочки, спрятала улыбку. Даша свое предположение, что она могла бы разминуться с отцом и не поехать в Кармаши, сопроводила гримасой страха, даже ужаса. Ее большие незабудковые глаза округлились, рот открылся, а брови поднялись "домиком". Татьяна не выдержала, рассмеялась. Даша тоже залилась переливчатым смехом.
– А мне можно в вашу компанию? – неожиданно раздался голос Андрея. – Уж больно весело тут у вас.
– Папа! Ура! Пошли скорей в речку, я тебе покажу маленьких мальков! Это детки каких-то рыбок. Они плавают почти у самого берега. Пойдем скорее, пока они не уплыли!
– Пойдем, пойдем. – Андрей разделся и пошел за дочерью. – Смотреть мелких малышей маленьких рыбешек по имени "мальки".
– Ну папа! – смеялась Даша. – Не дразнись. Я серьезно с тобой говорю. Это мальки. Потому что маленькие. Понял?
Татьяна смотрела на них и испытывала сложное чувство. "Неужели я его ревную даже к дочери? – спрашивала она себя. – Но это же по меньшей мере глупо. Ведь она его плоть и кровь, его главное сокровище. Но тогда она и главная его любовь. А что остается мне? Я-то призналась ему в своем чувстве, а он промолчал. Говорил разное – и нежное, и ласковое, но ни разу этих самых важных для женщины слов. А может, все это предрассудки? Или он боится ошибки? Обжегся на молоке, теперь на воду дует? Неужели он до сих пор любит бывшую жену? А со мной у него лишь очередное приключение? Вот, пожалуй, самое простое объяснение!" Татьяна даже зажмурилась от этой мысли и перевернулась на спину.
С реки доносились счастливый смех Даши и короткие реплики Андрея.
Татьяна лежала на поляне и нянчила свою обиду: "Даже не подумали позвать с собой. Им и вдвоем хорошо. Кто я для Даши? Очередная подруга отца, и только. Я тоже хороша. Бегаю за ним собачонкой, путаюсь у них под ногами, пытаюсь угодить. Дура!"
– Тетя Таня! – звонко прозвучал голос Даши. – Ну что вы так долго? Здесь такая классная вода! Правда же, папа? Мы заплыли на самую середину. Плывите к нам!
Обиды как не бывало! Татьяна вскочила и побежала в воду.
Потом они обсыхали под солнышком, играли в "города", дурачились. К ним на покрывало уселся огромный шмель. Даша вскрикнула, но Татьяна успокоила ее:
– Он безобидный. Ты только его не трогай, и все.
– А что с ним можно делать?
– Любоваться его внешностью, – ответила Татьяна. – Видишь, какой он важный? Ну-ка опиши его! Каким ты его видишь?
– Он толстый и пушистый.
– Так. А еще?
– У него толстые ноги и рог.
– Это хоботок. Он им собирает взятки с цветов.
– Совсем как наши чиновники, – заметил Андрей.
– Взяток – это цветочная пыльца, медовый нектар. А чиновники разные бывают, – одернула Татьяна Андрея.
– Извини, не подумал.
– Ладно. Видишь? – обратила она внимание Даши на шмеля, который в этот момент перелетел на цветок клевера и зарылся в него с головой.
– Угу. Какой он смешной!
– Деловой мужчина, – подтвердил Андрей. – Не валяется кверху пузом, как некоторые. Все, милые дамы! Пора на работу. Домой вернусь не раньше десяти. Пока!
– Пока, пока! – ответила Даша и помахала рукой.
А Татьяна еще долго хранила в душе его слова, легко слетевшие с губ: "Домой вернусь…" Сколько в них тепла, до сих пор не познанного ею!
На следующий день Татьяна с Дашей отправились на рынок за продуктами. Но вначале Татьяна решила зайти в администрацию. Она усадила Дашу в приемной, где та сразу же нашла общий язык с юной секретаршей, и вошла в кабинет Симакова.
– У меня очень важное дело, – сказала Татьяна после приветствия.
– Слушаю вас, – уставился он своими водянистыми глазками, в которых сквозило беспокойство.
– Я начну без предисловий. Дело в том, что опорочено честное имя моего деда, Федора Николаевича Кармашева. И насколько мне известно, вы приняли в этом самое непосредственное участие. Так вот, господин Симаков, я требую публичной реабилитации. Вы должны пойти к Авдотье Колчиной и честно признаться в оговоре Федора Кармашева. Кроме того, в местной газете необходимо напечатать соответствующую статью. Я понятно изложила суть дела?
– Нет. Не совсем понятно. – Симаков полез за платком, чтобы вытереть пот, градом льющийся, казалось, отовсюду, даже с ушей.
– Что вам не ясно?
– С какой стати я должен идти к какой-то Авдотье Колчиной? Я ее плохо знаю, практически совсем не знаю. Никаких дел с ней я не имел. При чем тут Колчина?
– Разумеется, другой реакции от вас я не ожидала. Поэтому заранее подготовилась. У меня с собой копия с одного старого документа, который, если его опубликовать, откроет односельчанам глаза на истину. Наверное, вы полагали, что переписать историю села заново можете единолично, причем в выгодном для вас свете? Достаточно лишь пролезть в народные депутаты, затем на место главы администрации, и дело в шляпе? Но факты, подтвержденные подлинными документами, уже не изменить. Взгляните на эту бумагу!
Симаков, вытирая физиономию платком, испуганно и торопливо начал читать протокол собрания партячейки. Когда он поднял глаза на Татьяну, она поняла: он совершенно деморализован. И такое ничтожество стоит у руля ее родного села, где родились и прожили жизнь дед с бабушкой, появились на свет ее родители!
– Что скажете, Симаков? Когда я показала этот документ своему дяде, Павлу Федоровичу, он с сомнением покачал головой, мол, с помощью шантажа действуешь, племянница. Но ведь это как посмотреть. Если это рассматривать не как шантаж, а как последнюю для вас возможность совершить благородный поступок? Кстати, вы можете возразить, мол, фамилия вашего деда в протоколе еще ни о чем не говорит. Но ведь я побывала лишь в областном архиве, где хранятся общедоступные документы. А если копнуть поглубже, например, в архивах НКВД?
Симакова будто током ударило. Он отшатнулся, побледнел, тяжело задышал. Татьяна мысленно обругала себя: "Кажется, переборщила. Еще не хватало инфаркта. Вот грех на душу!"
– Где у вас аптечка? – взволнованно спросила она.
Симаков вяло махнул рукой в сторону шкафа. Татьяна подошла к шкафу, открыла его и на верхней полке нашла коробку с лекарствами. Быстро накапав в стакан с водой валокордина, подала его Симакову. Тот жадно выпил, глубоко вздохнул, расслабленно откинулся на спинку стула.
– Я пойду, – сказала Татьяна, подходя к двери, – но разговор не окончен. Через день мы встретимся, и вы доложите, какие шаги предприняли для реабилитации Федора Кармашева. До свидания!
После семи, когда они с Дашей пекли оладьи прямо во дворе, поставив электрическую плитку на стол, пришел Виталий.
– Привет, хозяюшки! У-у, какая вкуснятина! Да еще со сметаной!
– Садись за стол, сейчас будем пить чай, – пригласила Татьяна.
– Но сначала вымойте руки! – строго сказала Даша.
– Ты прям как Мальвина, – расхохотался Виталий.
– Тогда вы – пес Артемон, – не задумываясь парировала Даша.
– Даша, это невежливо, – сделала замечание Татьяна, сама с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
– Эх, женщины, женщины! Чего, кроме насмешек, от вас ждать?
– Тебе чай с молоком или с лимоном? – спросила Татьяна, взглянув на Виталия.
– С лимоном, – ответил он и опустил глаза.
– А вам оладьи с вишневым вареньем или земляничным? – спросила, в свою очередь, Даша, держа наготове блюдце и ложку.
– С земляничным, – улыбнулся Виталий. – Ну-у, меня давно таким вниманием не баловали. Я сейчас растаю от удовольствия.
Он взял румяный оладушек, положил на него немного сметаны, а сверху ложку земляничного варенья и отправил в рот целиком.
– М-м! Вкуснотища! А можно мне еще и на блины напроситься?
– Можно. Мы как раз завтра хочем, ой, то есть хотим печь блины с мясом и творогом, правда же, тетя Таня?
– Правда. Так что приходи. Всегда рады, – сказала с улыбкой Татьяна, прихлебывая чай.
После чая Даша убежала с мячом в сад, а Татьяна с Виталием сидели на крыльце, от которого вкусно пахло нагретым на солнце деревом. Они говорили о делах, которым сами же дали необратимый ход, и отступать назад теперь не имели права.
– Я ведь накануне вечером дежурил в Красном бору. Там есть куча валежника, в нее-то я и зарылся с фотоаппаратом. Гляжу: приехали два "зилка", с интервалом в сорок минут, вывалили мусор, а когда разворачивались, я и успел заснять их сзади. Номера видно четко, а также местность вокруг легко определяется. Пока еще не знаю, чьи это машины, но это дело времени. Узнаем.
Своим ребятам, в комиссии которые, поручил сходить на предприятия насчет документации. Пока результатов нет.
– Я думаю завтра съездить к прокурору. Объясню ситуацию, заручусь его помощью.
– Если, конечно, он не в одной связке с этими волками.
– Ты не исключаешь и это?
– А что сейчас можно исключить? Коррупция-то проросла во все ветви власти. Чем наш прокурор лучше своих более высоких коллег?
– И все же будем надеяться на то, что честных людей больше, чем преступников.
– Будем.
Татьяна, поправляя подол сарафана, нечаянно задела ладонь Виталия. Она отдернула руку, отвернулась, чтобы скрыть смущение.
– Вообще-то я не кусаюсь, – сдавленным голосом произнес он.
– Да я… Это случайно получилось.
– Ты, наверное, не простила меня за тот случай в бору? Таня, я обещаю тебе: больше такое не повторится.
– Я верю.
– Ты его любишь?
– Да, – после паузы едва слышно ответила Татьяна.
– Что ж. Я желаю тебе только счастья.
– Спасибо. И ты, если сможешь, тоже прости.
– За что?
– За все. Тогда, в молодости, я не должна была…
– Глупости! Ничего ты не "не должна"! Если бы не ты… Если бы тебя не было, то ничего бы не было. Понимаешь? Я вспоминаю то лето как лучшую пору в своей жизни. Лучше уже никогда и ничего не будет.
Он резко встал и, не оглядываясь и не прощаясь, быстро ушел.
Через час пришел Андрей. Он помылся в бане, переоделся в выглаженную Татьяной чистую рубашку, сел за стол. Даша, расставляя на столе посуду, щебетала без умолку:
– А завтра мы блины заведем. Ты, папа, какие больше любишь – с творогом или с мясом?
– Да я бы и от тех, и от других не отказался, – говорил Андрей, любуясь маленькой хлопотуньей.
– Она молодец сегодня. – Татьяна ласково потрепала по плечу девочку. – Сама поставила дрожжевое тесто и пекла почти без моей помощи.
– Ничего себе "без помощи"! Я только десять штук сама испекла. У меня, знаешь, папа, сначала вместо оладий какой-то огромный пирог получался, во всю сковороду, – смеялась над собой Даша.
– Как говорится, первый блин комом, – резонно заметил Андрей, помешивая ложкой горячий чай.
– Ой, папа! Ты что? Без варенья же не вкусно. Давай я тебе земляничного положу в блюдце! Знаешь, как дядя Виталий сегодня ел оладьи? Вместе со сметаной и земляничным вареньем.
Андрей замер, не донеся чашку до рта. Потом посмотрел на смутившуюся Татьяну, которая покраснела, как школьница, и с нескрываемой иронией произнес:
– Да у вас тут, как я погляжу, нескончаемые чаепития.
– Он приходил по делу, Андрей.
– Кто бы сомневался! Он вообще родственник. И волен приходить сюда хоть каждый день.
– Андрей!
– Папа, а ты уже закончил образ Девы Марии?
– Почти. Завтра я начинаю писать Марию в детстве, и ты будешь мне позировать. Хорошо? Так что пойдем вместе рано утром. Поэтому сейчас ложись спать, а то сонная натурщица мне не нужна.
Андрей, так и не попробовав оладий, встал из-за стола и пошел в дом. На Татьяну он не взглянул.
Она постирала в бане Дашины платья и шорты, умылась и пошла в дом. Андрей и Даша уже давно спали. Татьяна постояла в комнате, где спал Андрей, а потом направилась к Даше и легла на "свою" кровать. Она долго лежала с закрытыми глазами, но сон не шел. На душе было муторно. Как он может так, легко и безжалостно, все разрушить? Неужели не понимает, что она не каменная и не железная, что ей больно, невыносимо больно и одновременно стыдно? Стыдно за себя, за него, стыдно перед ни в чем не повинной Дашей, которая, как ей показалось, что-то почувствовала и даже пожалела ее. Татьяна печально улыбнулась, вспомнив, как девочка помогала ей мыть посуду. Она бережно брала из рук Татьяны чашки, чтобы протереть их полотенцем, и заглядывала ей в глаза с надеждой, что та улыбнется, как прежде, весело и непринужденно. Но Татьяна была расстроена поведением Андрея и не нашла в себе силы улыбнуться.
За окном забрезжил рассвет. Татьяна отвернулась к стене, тяжело вздохнула и начала считать рыжих коров. В ее воображении возникло целое стадо буренок с круглыми боками, тяжелым выменем, влажными розовыми носами и почему-то грустными глазами. Татьяна считала, сбивалась и снова начинала подсчет. Вдруг скрипнула половица. Татьяна напряглась, прислушалась. Послышались осторожные шаги Андрея. Он остановился возле ее кровати, помедлил, затем дотронулся до ее плеча:
– Таня, ты не спишь, я знаю. Из-за меня? Я, конечно, сволочь, но…
– Никакая ты не сволочь, – повернулась она к нему. – Я тебя вполне понимаю.
– Тогда зачем легла на эту жесткую койку? Пойдем на нашу, а?
– Нет, я так не могу.
– Как?
– Вот так, сразу. Я уже не сержусь на тебя, но что-то произошло. В общем, пусть пройдет немного времени, чтобы снова стало легко, как прежде. Ладно?
– Неужели тебе не жаль меня? Ведь мне скоро на работу, а я полночи не сплю. Подумай о моих невосстановленных силах.
– Эгоист.
– Я знаю.
– Себялюбец.
– Ты повторяешься.
– Самовлюбленный…
– Осел?
– Нет.
– А кто? Жираф?
– Нет.
– Гусь?
– А мне эта игра нравится.
– Еще бы! Я униженно перечисляю фауну, стараясь похлеще обозвать себя, а ты и рада.
– Тише, разбудим Дашутку. Ладно, пойдем в ту комнату, – прошептала Татьяна, поднимаясь с кровати. – Я вспомнила. Знаешь, кто ты? Самовлюбленный индюк!
– Что?!
Он подхватил ее на руки. Татьяна взвизгнула от неожиданности, обхватила руками его шею и прильнула к нему, вдыхая уже ставший родным и любимым аромат его кожи.
Утром она не разрешила будить Дашу, пообещав, что через два часа приведет ее в мастерскую. Андрей, крепко поцеловав ее возле калитки, ушел. Татьяна долго не могла успокоиться, ходила как потерянная. "Надо ему сказать, чтобы не целовал так чувственно. Ни о чем не могу думать, кроме этого поцелуя и его объятий. Вот дурочка! Бабе пятый десяток пошел, а до сих пор будто девственница, у которой либидо пробудилось", – посмеивалась она над собой, но сердце ныло сладкой болью.
После полудня она надела строгий полотняный костюм и туфли на гвоздиках, волосы зачесала в пучок, скрепив его широкой пластмассовой заколкой, слегка подкрасилась и, перед тем как выйти из дома, оглядела себя в большом зеркале старого шифоньера. Вдруг ей пришло в голову, что в таком виде она вряд ли понравилась бы Андрею. Встреть он ее где-нибудь на улице, наверное, прошел бы мимо, не удостоив взглядом. Слишком деловая, слишком современная, слишком обыденная. Но именно такой она вновь станет после отпуска, когда вернется на службу. Ее даже охватил озноб от этой мысли. Он разочаруется в ней. Это точно! Или она надоест ему. Или… Татьяна тряхнула головой. Пусть будет так, как уготовано судьбой! Она не в силах что-то изменить. Играть какую-то роль? Казаться, а не быть? Но это уж никуда не годится. А ведь он до сих пор толком не знает, где и в какой должности она работает. Еще в начале их отношений она туманно намекнула, мол, в городском управлении культуры отвечает за музейную деятельность, а он и не расспрашивал больше, очевидно, посчитав недостойной внимания ее рутинную работу. Но рано или поздно придется открыть правду. Татьяна всячески оттягивала этот момент. В глубине сознания сидела мысль: "Мужчины побаиваются высокопоставленных дам. Тем более люди творческие, самой природой освобожденные от любых оков и всяческой бюрократии. Пусть он узнает об этом, но позже, когда…" Что было за этим "когда", она не могла вразумительно объяснить даже себе.
Татьяна шла по Береговой улице на своих гвоздиках, то и дело проваливаясь в песчаный грунт дорожки. Неожиданно ее окликнули.
Возле недостроенного кирпичного дома стоял "КамАЗ", в кабине которого сидел Александр, муж Оксаны.
– Смотрю, вроде родственница идет, – улыбался Александр. – Далеко направились? Может, подвезти?
– Вообще-то далеко, в Привалово. Не подбросите до автобусной остановки?
– Зачем же до остановки? Я вас до самого Привалово довезу. Нам по пути. Садитесь!
– Спасибо. А я и ста метров не прошла, как уже все на свете прокляла. И зачем, спрашивается, такие туфли надела?
– И то верно. На нашей неасфальтированной окраине другая обувь нужна, не модельная.
Они выехали из села на шоссе и помчались по его ровной глади к далекому горизонту. По обе стороны дороги бесконечно тянулись поля чередой зеленых и желтых полос. За ними едва виднелся лес, прятавшийся в голубой дымке жаркого июльского дня. Июль пришел со зноем и ночными грозами, обильными, но короткими дождями, густыми утренними туманами.
Татьяна радовалась, что едет не в душном трясучем автобусе, а в быстроходном автомобиле, на мягком сиденье, с ветерком. Александр всю дорогу развлекал ее разговорами о работе, семейных делах, жене Оксане.