- Заезжай с тыла, - сказал он, когда они поравнялись с "Хилтоном", и она покорно послушалась. По крайней мере, он возьмет ее с собой в отель, прежде чем прогонит. Если еще одна ночь с ним - это все, на что она может надеяться, она примет дар и будет благодарна.
- Остановись здесь, - сказал он, указывая на служебный вход.
- Тут негде припарковаться.
- Делай, как я сказал.
У нее не было ни сил, ни желания возражать ему. Она прижалась к бордюру и поставила машину на нейтральную передачу, зафиксировав стояночный тормоз.
- Теперь что?
- Теперь можешь выходить. - Бастьен протянул руку и выключил зажигание. Рука его тоже была в крови. Оставалось надеяться, подумала Хлоя, что это все та же фальшивая кровь, пропитавшая его рубашку.
Хлоя открыла дверь и вышла наружу. Дорогу от снега расчистили, но тонкий слой смерзшейся слякоти под ее легкими вечерними туфельками холодил ноги. Платье было испорчено безнадежно - оно промокло от виски и снега; вокруг свистел ледяной ночной ветер, закручивая легкую поземку.
Из тьмы возникли два силуэта, и на какое-то безумное мгновение ей почудилось, что он попросту привез ее сюда для того, чтобы ее убил кто-нибудь другой, но тут она осознала, что фигуры людей, приближающихся к ней, до боли знакомы. Это были ее родители.
Она испустила вопль и рванулась по заснеженному бетону навстречу их распахнутым объятиям. Какое-то время ее хватало только на то, чтобы, вцепившись в них изо всех сил, пытаясь отдышаться, погрузиться во внезапно окутавшее ее ощущение родного, реального, безопасного уголка в сошедшем с ума мире оружия и крови.
- Что вы здесь делаете? - выговорила она непослушным языком, едва переведя дух. - Как вы узнали, где меня найти?
- Твой друг сумел нас разыскать, - ответил ее отец. - Мы услышали про Сильвию и уже отправлялись во Францию, когда он нам позвонил. Предполагалось, что мы встретимся с тобой в отеле, но наш самолет задержался.
Она обернулась. Бастьен приблизился к ним и встал в двух шагах, наблюдая с бесстрастным лицом.
- Ты сказал им приехать в отель, зная, что там должно произойти? Их могли убить!
Он сухо пожал плечами:
- Главное было - сохранить жизнь тебе. О цене этого я особо не задумывался.
- Ты сукин…
- Ну успокойся, Хлоя, - сказала ее мать. - Он же спас тебе жизнь.
Джеймс Андервуд выпустил Хлою из объятий и протянул руку Бастьену:
- Хочу поблагодарить вас за заботу о моей дочери. Иногда с ней бывает очень трудно.
- Она была наименьшей из моих проблем, - спокойным ровным голосом произнес Бастьен.
- Хотите, я осмотрю ваши раны? Не знаю, говорила ли вам Хлоя, но мы оба - врачи…
- Я в порядке, - отмахнулся Бастьен. - Но вы должны спешить. Увезите ее из Франции и не позволяйте вернуться по крайней мере еще лет десять. И пожалуй, неплохо будет, если лет пять вы вообще не будете выпускать ее из виду.
- Легче сказать, чем сделать, - вздохнул ее отец.
В свете уличного фонаря Хлоя увидела, что Бастьен слабо улыбается. Не сказав больше ни слова, он развернулся и пошел обратно к машине, а она стояла, охваченная дрожью, вызванной не одним лишь холодом, зная, что он сейчас так же молча уедет навсегда.
Он открыл дверцу машины, поколебался, потом сунул руку за сиденье и что-то вытащил, а затем вернулся к ней, неся эту штуку в руках.
Она дрожала по-прежнему, но отец с матерью почему-то отступили в стороны, оставив ее одну.
- Почему ты хромаешь? - спросила она, когда Бастьен подошел поближе. Она старалась говорить светским тоном.
- Подвернул лодыжку, когда мы выпрыгнули. - В руках у него было его черное кашемировое пальто, и он накинул его ей на плечи и плотно закутал в теплую ароматную мягкость. - Выполняй все, что скажут тебе родители, - попросил он. - Позволь им о тебе позаботиться.
- Я никогда не была послушной.
Тут Бастьен улыбнулся простой и открытой улыбкой, разорвавшей ей сердце.
- Я знаю. Сделай это для меня.
Хлоя была слишком измучена, чтобы бороться. Она просто кивнула, ожидая, пока он разожмет руки, придерживающие обернутое вокруг нее пальто.
- Я хочу поцеловать тебя, Хлоя, - тихо сказал он. - Просто поцеловать на прощание. А потом ты сможешь забыть все, что связано со мной. Стокгольмский синдром - всего только миф. Возвращайся домой и найди кого-нибудь, кого ты полюбишь.
Она не пыталась объясняться с ним. Она просто стояла там, когда он заключил ее лицо в свои ладони, твердые, теплые ладони, которые обороняли ее, убивали ради нее. Его губы нежным дуновением коснулись ее губ. Он поцеловал ее веки, ее нос, ее брови, ее щеки, по которым ползли слезы, он опять поцеловал ее рот глубоким, медленным, нежным поцелуем, сдержав все обещания, которые они никогда друг другу не давали. Это был поцелуй любви, и на мгновение Хлоя растаяла, исчезла, потерялась в совершенной красоте соединения их губ.
Он отпустил ее.
- Дыши, Хлоя, - прозвучал в последний раз его шепот. А потом он исчез. Его БМВ растворился в парижской ночи еще прежде, чем она, всплеснув руками, успела подхватить его черное кашемировое пальто, падавшее с ее плеч.
- Скажи на милость, где тебе удалось найти такого интересного молодого человека? - Ее мать подошла к ней и обвила рукой за талию. - Ты раньше всегда выбирала довольно обыкновенных бойфрендов.
Бойфренд, оцепенело подумала Хлоя. То самое слово, которое она громко выкрикнула последним и с которого начались хаос и смерть.
- Это он нашел меня, - ответила она. Ее голос звучал странно напряженно.
- Ну и отлично. - Это включился в разговор отец. - Похоже, что он сумел выручить тебя в очень опасной ситуации. Я все-таки хотел бы, чтобы он позволил мне осмотреть эту его огнестрельную рану.
- На самом деле он не ранен, - пояснила Хлоя. - Это просто бутафория, которую мы… которую он прикрепил еще раньше вечером. Фальшивая кровь и крохотное взрывное устройство, которое симулирует попадание пули.
- Хлоя, дитя мое, терпеть не могу тебя поправлять, но я больше десяти лет проработал врачом неотложки в Балтиморе и хорошо знаю, как выглядят огнестрельные раны.
- Но это не… - И тут ее мгновенно охватила тошнотворная слабость. Рана была на его левом боку. Приспособление для симуляции было укреплено на правом.
- Господи! - вскрикнула она, пытаясь вырваться из рук родителей. - Ты прав! Мы должны найти его…
- Ничего из этого не выйдет, сердечко мое. Он давно уехал. Я уверен, что он направился прямиком в госпиталь…
- Нет. Он умрет. Он хочет умереть. - В ту же секунду, как эти слова сорвались с ее губ, она осознала, что сказала правду. Бастьен хотел умереть, он, по существу, сам накликал на себя смерть еще прежде, чем она, Хлоя, встала на его пути. А теперь, когда он так удачно от нее отделался, ему уже ничто не могло помешать. - Папа, мы должны найти его!
- Мы должны успеть на самолет, Хлоя. Мы обещали.
Она ничего не могла сделать. Он уехал прочь, умчался по заледеневшей дороге, и никак нельзя было последовать за ним, и никак нельзя было его отыскать. Получит он помощь или нет, в любом случае ее это уже не могло коснуться. Он ушел из ее жизни. Ушел навсегда.
Дыши - говорил он ей всякий раз. Она сделала глубокий судорожный вдох и как можно туже стянула на себе его пальто. И молчала всю дорогу, когда родители на удивление беспрепятственно препроводили ее от заднего входа в отель в зал ожидания международных рейсов, а затем посадили на самолет.
Они летели первым классом, но Хлое было не до роскоши, и она не замечала ничего вокруг. Откинувшись на сиденье, она закрыла глаза, отказавшись снять пальто и отдать его заботливой стюардессе. Она уже не плакала, она уже вообще ничего не чувствовала. На руке у нее осталась кровь - его кровь, вдруг поняла она, настоящая, а не фальшивая. Нет, она не будет ее смывать. Это все, что у нее осталось от него.
Стокгольмский синдром, напомнила она себе. Заблуждение, или легенда, или просто она на какое-то время совершенно сошла с ума. Не важно, все это уже закончилось. Незабываемым поцелуем.
Не надо было ему этого делать. Ей, наверное, легче было бы справиться, если бы он просто ушел. Тогда бы она ничего не узнала о том, как это может быть сладко. О том, что может быть нечто за гранью безумной жажды секса, от которой вскипает кровь.
Они были на полпути над Атлантикой, когда она открыла глаза и увидела, что ее родители наблюдают за ней с одинаково тревожным выражением на лицах.
- Со мной все в порядке, - сказала она, и это было чудовищной ложью. Но ее родители согласно кивнули, ведь с их младшей дочкой почти всегда и почти все было в порядке. - Только одно…
- Да, милая? - откликнулась ее мать, и в ее голосе звучала тревога, что доказывало, что она ничуть не обманулась.
- Никогда в жизни не поеду в Стокгольм. - И она вновь закрыла глаза, отгородившись от мира.
Глава 21
Стоял апрель - теплый, влажный, исполненный новых весенних надежд. Париж был наводнен туристами. После августа апрель был здесь самым многолюдным месяцем. Но Бастьена в Париже не было, он к нему даже не приближался и не планировал приближаться еще долго.
Он лучше любого другого знал, как исчезать из виду. Он прошел лучшее в мире обучение. И как только смог вытащить из руки капельницу и выбраться из палаты в частной клинике, куда его упрятали, он, несмотря на физическую слабость, ухитрился раствориться так, что никто, даже Комитет, не сумел бы его найти.
Именно от Комитета он больше всего и скрывался. Все прочие просто хотели его убить, и такую смерть он встретил бы с невозмутимым спокойствием. Но Комитет не хотел отпускать его, и ответ "нет" во внимание не принимался. Если он не вернется, Томасон опять отдаст приказ его убить, а он не хотел чувствовать себя последним подонком, которого убивают свои. Он был слишком горд, чтобы безропотно принять такую позорную судьбу.
Он проводил время на крохотной вилле в Итальянских Альпах, ожидая, когда затянется рана. Попавшая в него пуля задела печень, и какое-то время исход был неизвестен, особенно потому, что нашли его далеко не сразу - он потерял сознание, доехав на своем БМВ до заднего двора заброшенного дома. Его нашли, нашли и Морин, но для нее было уже слишком поздно.
Но Комитет не был готов потерять то, во что были вложены такие крупные капиталы, и его дважды с большим трудом возвращали к жизни. Ему не собирались позволить умереть, и он прекратил сопротивление, предоставив им колдовать над ним до тех пор, пока не ощутил, что уже может справляться с болью без их таблеток. Таблеток, которые снимали боль, таблеток, которые держали его в повиновении, таблеток, которые убеждали его делать все, чего от него требовали. Он не нуждался в их таблетках.
За дверями его палаты круглые сутки дежурила охрана. Время от времени он приходил в себя достаточно, чтобы заметить охранников, хотя понятия не имел, что они там делали - защищали его или, наоборот, следили, чтобы он не сбежал. Никто из Комитета не показывался, да он и не ожидал, что Гарри Томасон явится собственной персоной и предъявит ему ультиматум. Он ждал, когда сможет пройти самостоятельно хотя бы несколько шагов, практиковался, когда поблизости не было медсестер, а потом выдернул из руки капельницу, нокаутировал охранника, снял с него одежду и растворился в ночи.
Сначала Итальянские Альпы, затем Венеция, город, который он изучил так же подробно, как большинство людей изучили свое собственное жилье. Никому не под силу отыскать его в путанице кривых улочек и перекрестков Венеции, и он мог бы затеряться здесь навсегда, если бы хотел.
Но он этого не хотел. Ему было тревожно, он выздоравливал медленнее, чем выздоравливал бы на его месте обычный человек, и нервы его были опасно напряжены, слишком напряжены. Он оставил позади очередной кусок жизни, как делал до того много раз. Годы скитаний с матерью и тетей Сесиль, годы самодовольного себялюбия, когда он переходил от женщины к женщине, используя их и бросая навсегда. А затем страшные годы, нескончаемая вечность, когда его нанял и им управлял Комитет, который считал, что цель оправдывает средства, какими бы чудовищными они ни были.
И вот он опять вернулся к скитальческой жизни, но на этот раз он одинок. Переезжает с места на место, не останавливаясь нигде надолго и не оставляя следов. После безумия венецианского карнавала он покинул Венецию и отправился на запад. Азорские острова подарили ему тепло и покой, и только однажды он вспомнил о Хлое - когда ушей его мимолетно коснулась мелодичная португальская речь, он подумал, что этот язык тоже мог бы принадлежать к числу тех, которыми она овладела.
Она жива, с ней все хорошо, она заключена в горах Северной Каролины, и это все, что ему нужно было знать. Ей больше ничего от него не требовалось - ни пищи, ни тепла, ни секса, ни самой жизни. К этому времени одна только мысль о нем должна была приводить ее в ужас. Если она вообще о нем думала.
Он мог только надеяться, что таких мыслей у нее не возникало. Она была плохо подготовлена для тех нескольких дней, которые они провели вместе: смерть и насилие - не самый обычный жребий, выпадающий молоденьким девушкам, особенно американкам. Если бы она сама не сумела стереть все это из памяти, ее умные и опытные родители - он был в этом уверен - возили бы ее от врача к врачу до тех пор, пока она не исцелится. Исцелится от воспоминаний. Исцелится от него.
Он лежал на солнце, позволяя своему разуму бездействовать, а своему телу - набираться сил. Он не знал, куда направится отсюда дальше - Греция отпадала, Дальний Восток был не лучшей идеей. Якудза не слишком радостно восприняла потерю Отоми, а их разведывательная сеть соперничала с агентурой Комитета. Едва его нога ступит на японскую землю или хотя бы приблизится к ней, его найдут и уничтожат, даже если вокруг будет миллион человек. А он обнаружил, что больше не стремится к смерти, хотя не мог еще понять почему.
Он не собирался ехать в Штаты - это было совершенно исключено. Америка - страна огромная, но если он появится в ее обширных пределах, ему придется остерегаться одной, но очень опасной встречи. Одной женщины. С этим ничего не поделаешь: он не смог бы сосредоточиться ни на чем другом, пока не уехал бы вновь. Даже Канада могла оказаться слишком близко.
Швейцария - вот неплохой вариант. Страна, соблюдающая строгий нейтралитет. Или Скандинавия - возможно, Швеция.
Боже, нет! Он уже никогда больше не сможет вспомнить о Стокгольме, не подумав… дьявол, он даже не знал, о чем думает. Она заполонила его мир, отравила его мир. Ему некуда было бежать, никуда не скрыться от мысли о ней. Может быть, в конце концов он опять захочет умереть.
А может быть, это просто часть ниспосланного ему возмездия.
Он выпил слишком много, но что еще он мог делать, лежа на солнышке и пытаясь не думать?
Пить, курить, спать с миленькой официанткой, когда напьется до того, что обо всем забудет. Хорошая жизнь, сказал он себе, поправляя на носу солнцезащитные очки и щурясь сквозь них на яркое португальское солнце. Остаться, что ли, здесь навсегда…
Солнце зашло за тучи, и он терпеливо ждал, закрыв глаза, когда оно вновь появится. А когда открыл их, то обнаружил, что рядом с его шезлонгом стоит Йенсен.
Он очень изменился с тех пор, как Бастьен последний раз видел его на противоположном конце зала в отеле "Дени", где тот поддерживал Рикетти. Его волосы стали длиннее, и цвет их теперь был иссиня-черным, он был одет в дизайнерский джинсовый костюм, и, хотя глаза его были прикрыты солнцезащитными очками, Бастьен не сомневался, что их естественный голубой цвет тоже сменился каким-то другим.
- Ты пришел, чтобы убить меня? - лениво поинтересовался он, не шевельнувшись в своем шезлонге. - Здесь довольно людное местечко, а мне очень не хочется, чтобы тебя схватили. Мы с тобой всегда хорошо понимали друг друга. Почему бы тебе не подождать, пока я вернусь в свою комнату или останусь в одиночестве на пустынной улице?
- Ты слишком мелодраматичен, - ответил Йенсен, занимая соседний с ним шезлонг. Оружия при нем, по видимости, не наблюдалось, но Бастьена было не обмануть. Ни один агент не ходит без оружия. Вокруг слишком много неизвестных и невидимых врагов. - Если бы я хотел тебя убить, я бы сделал это еще тогда, в Париже, когда Томасон отдал мне приказ. А я вместо этого тебя отпустил.
Бастьен слабо улыбнулся:
- Так и думал, что это должен был сделать ты. Почему же ты изменил решение?
- Томасон - дерьмо. Но он не вечно будет главным, а ты слишком ценный инструмент, чтобы попросту от тебя избавиться.
Бастьен улыбнулся той же слабой улыбкой:
- Прости, Йенсен. Я уже никуда не годный инструмент. Давай, избавься от меня.
Йенсен мотнул головой.
- Я убиваю только тогда, когда мне за это платят, - сказал он. - А ты не хочешь ли спросить, зачем я здесь?
- Если не затем, чтобы меня убить, тогда, полагаю, ты должен уговорить меня вернуться к родным пенатам. Но ты зря тратишь время. Скажи Томасону, пусть он трахнет себя в задницу.
- Томасон не знает, что я здесь, а если бы узнал, это не доставило бы ему удовольствия.
Бастьен поднял темные очки на лоб и пристально уставился на своего товарища:
- Тогда кто тебя послал?
- Мы с тобой не были единственными членами Комитета на тех собраниях.
- Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. Вроде того, кто еще числился в нашей платежной ведомости.
Йенсен покачал головой:
- Это закрытая информация, а поскольку ты выпал из обоймы, то подобные сведения слишком опасны, чтобы их распространять.
- Прекрасно, - сказал Бастьен, вновь опуская на глаза солнцезащитные очки. - Я не вернусь, можешь так им и передать. Теперь либо убивай меня, либо убирайся.
- Я здесь не для того, чтобы вернуть тебя. Я хочу тебя предупредить.
- Я не нуждаюсь в предупреждениях, Йенсен. Если уж я сумел остаться в живых до сих пор, то и дальше сумею, пока мне это будет угодно.
- Речь не о тебе, Бастьен. Мы оба знаем, что ты всегда находишься в опасности. Речь о твоей маленькой американке. Похоже, они ее нашли.
Весна в горы Северной Каролины пришла рано, но Хлое было не до весны. Родители потакали ей во всем, братья и сестра нянчились с ней, племянники и племянницы восхищались ею, но незаживающая рваная рана в душе по-прежнему кровоточила. Всякий раз, когда она думала, что рана уже зарубцевалась, что-нибудь всплывало в памяти, и ее опять начинало трясти.