Он хотел оставить это ожерелье ей. Он хранил его много лет, как свидетельство первого своего самостоятельного шага по дороге в ад. Ему было двенадцать лет, и он был достаточно взрослым и достаточно высоким для того, чтобы стеснять свою мать и тетю Сесиль, которые сами себе представлялись по крайней мере на десяток лет моложе. Дело было в Монте-Карло, они обе играли рискованно и глупо, и в результате мать была вынуждена продать свое бриллиантовое ожерелье. Она рвала и метала, плакала и жаловалась, и маленькому Бастьену, который никогда не видел мать в таком расстройстве, совершенно по-детски пришла в голову мысль о том, как решить эту проблему. Он не мог вернуть ее ожерелье, но он мог заменить его другим.
Это оказалось довольно легко - никто не подозревает детей, даже высоких и долговязых. А он был проворным, как мартышка, и совершенно не знал страха. Женщина, которой принадлежало это ожерелье, была настолько старой и толстой, что оно терялось в складках на ее шее. Красавица мать была бы гораздо более достойной его владелицей.
Когда он вошел в ее гостиничный номер, она лежала в кровати. Он подождал, пока выйдет ее партнер на ночь, торговец вином средних лет, который, как Бастьен искренне надеялся, не собирался становиться ее очередным мужем, а затем на цыпочках прокрался внутрь.
Шторы были задернуты, защищая ее от убийственного солнечного света; комната пропахла сигаретами, духами и виски. И сексом. Она дремала, ее волосы с искусственно выбеленными прядями стекали по узкой спине. Он прошептал:
- Мама?
Она не шевельнулась Он позвал ее вновь, но она только немелодично захрапела. Он дотянулся до ее плеча и тихонько потряс, и тогда она повернулась к нему, слепо щурясь, пытаясь сфокусировать зрение.
- Какого черта ты здесь делаешь, маленький паршивец? Я тебе говорила, чтоб не высовывался, когда я приглашаю друзей!
- Я тебе кое-что принес. - Она уже ничем не могла напугать его примерно с тех пор, как ему исполнилось девять лет, но гнев в ее рассерженном голосе чуть не заставил его развернуться и уйти.
- Что? - Она села на постели, не потрудившись прикрыть себя простыней. Он привык видеть тело матери. Стыдливостью она не страдала, и он хладнокровно ее рассматривал. Она постарела. - С какой стати ты меня разбудил?
Он протянул грязную ладошку, на которой лежало ожерелье, блестевшее даже в сумраке.
- Это подарок. Я принес это для тебя.
Она села прямее, взяла сигарету и закурила.
- Дай сюда.
Он вложил ожерелье ей в руки. Она недолго рассматривала его, потом издала легкий смешок.
- Где ты это взял?
- Нашел…
- Где ты это взял?!
Он сглотнул.
- Я украл его.
Он не знал, чего ожидать: гнева или слез. Вместо этого она расхохоталась:
- Приобщаешься к преступному миру, да, Бастьен? Наверное, твоим отцом был все-таки вор-карманник, а не американский бизнесмен. - Она отдала ему ожерелье обратно, погасила сигарету и легла опять.
- Ты его не хочешь? Ты так горевала, когда у тебя не стало бриллиантов. - Наверное, это было самое откровенное выражение чувств в ее адрес, какое он когда-либо себе позволил.
Она повернулась и посмотрела на него опухшими глазами, вокруг которых размазался макияж.
- Оно принадлежит Гертруде Шондхайм, а у нее скверные связи. Я бы никогда не осмелилась его надеть. Эти бриллианты слишком легко узнать. Кроме того, Джордж уже выкупил мое ожерелье, и я надеюсь, что он расщедрится и на прочие безделушки. А теперь уходи отсюда и дай мне поспать.
Он сжал ожерелье в кулаке и пошел было к двери, но голос матери его остановил.
- Его тоже можешь оставить, - сказала она. - Не знаю, можно ли тут найти перекупщика, но рано или поздно я найду кого-нибудь, кто сможет разобрать его на части и продать камни по отдельности.
Он взглянул на ожерелье, которое держал в руке. Это была роскошная вещь, старинная, очень изящная, и он специально выбирал ее, чтобы увидеть на прекрасной шее матери.
Он повернулся, готовый излить всю свою злость, любовь и боль, но она опять провалилась в тяжелое забытье, вызванное снотворным, и забыла о своем сыне.
А потому он положил бриллиантовое ожерелье в карман и вышел из комнаты, и больше у них не было о нем разговора.
Он так и не узнал после, вспоминала ли она хотя бы его бесполезный дар. Это не имело значения. Он не собирался отдавать его ни ей, ни даже тете Сесиль, которая относилась к нему самую чуточку нежнее.
Не собирался он и возвращать это ожерелье. Оно стало символом, талисманом власти и независимости. Пока он владел этим ожерельем, у него было нечто настолько ценное, что он мог больше не зависеть от капризов своей матери.
И все-таки странно, что он хранил его все эти годы. Были времена, когда можно было его продать; он должен был его продать, но так и не смог с ним расстаться.
Оно могло стать легкой добычей вора, как когда-то и произошло. Но темный мир преступности слишком тесно соприкасался с Комитетом, и никто не пустился бы на такой рискованный шаг, какова бы ни была цена приза. За двадцать лет, прошедших с тех пор, как он похитил проклятую драгоценность, он не видел ее ни на чьей шее, пока не застегнул на шее Хлои.
Он быстро обошел дом, внимательно оглядывая уязвимые точки - двери и окна. Система безопасности была стандартной, а это означало, что любого агента, нацелившегося на этот дом, она задержит не более чем на пять минут. У него было достаточно времени, чтобы укрепить внешнюю линии обороны, а сейчас он торопливо делал все, что мог, чтобы обезопасить дом изнутри. Забаррикадироваться.
Он взглянул на часы. Не было никакой гарантии, что информация Йенсена точна, хотя его безошибочный инстинкт подсказывал, что тому следует доверять. Однако планы могут меняться, транспорт может задерживаться, как и случилось на его памяти во время бойни в отеле "Дени". Если бы Андервуды приземлились вовремя, Хлоя была бы избавлена от малейшей опасности еще до того, как началась стрельба.
Его могли убить, но заплатить эту небольшую цену он был согласен. Жизнь и смерть давным-давно потеряли для него значение.
Он вернулся в захламленную комнату, где лежала на диване крепко спящая Хлоя. На кресло было наброшено пестрое стеганое одеяло; он взял его и укрыл девушку. Ее волосы стали длиннее, но никто не позаботился отвести ее к профессиональному стилисту. Его тренированный взгляд отметил все те же неровно срезанные пряди, которые она пыталась выровнять собственноручно, когда он потихоньку наблюдал за ней. И черт его возьми, это ему по-прежнему нравилось.
Ему пришлось признать тот факт, что ему многое нравится в ней. Именно поэтому последнее, что ему хотелось сделать, - это вернуться в ее жизнь. Но у него не осталось выбора.
Он подошел к окну и всмотрелся в сумрачный вечерний пейзаж. Предварительно обследовав местность, он установил, что она проживала в одном из гостевых домиков в стороне от основной усадьбы. Он включил там свет, телевизор, опустил жалюзи, устроив для пришельцев небольшой сюрприз. Это не задержит их надолго, но оповестит его заранее, а каждая лишняя минута могла лечь на чашу весов жизни или смерти.
Они высадились в Канаде - пятеро, включая главное действующее лицо. Йенсен умудрился передать ему эти сведения до того, как операция началась, но сейчас он был отрезан от всех. Ему придется разбираться с ними самому.
По всему дому были понатыканы компьютеры, но у него хватило ума их не трогать. Без должных защитных средств его сможет найти кто угодно. Его мобильный был защищен, хотя и не полностью. Поразмыслив немного, он решил, что на то, чтобы добраться сюда, у них уйдет еще часов восемь, не меньше. Неожиданные выходки погоды не могли остановить людей, с которыми он вступил в сражение.
Достаточно времени, чтобы увезти ее отсюда? Вопрос в другом: вероятно, им безопаснее будет находиться в этой мини-крепости, особенно после того, как он внес некоторые изменения в систему безопасности. А вот снаружи, на дороге, совсем другое дело: им пришлось бы просто спасаться бегством, пока хватит сил. Рано или поздно родные Хлои должны вернуться, и если он не собирается втягивать их в это дело, то она непременно втянет. Поэтому ради нее ему придется заботиться и об их спасении. А это означает, что проблему придется решать здесь и сейчас.
Убежище было слишком ненадежным, а она еще много часов будет без сознания. Может быть, если очень сильно повезет, не придет в себя до самого конца и никогда ничего об этом не узнает. К тому времени, как она очнется, он уже будет далеко, и опасность минует.
Единственное, что мешало, - ему все-таки придется забрать ожерелье, а он чувствовал, что ему необходимо, чтобы оно оставалось у нее. Но если оставить ожерелье ей, она всю жизнь будет гадать, когда же он вновь объявится. Нельзя так рисковать из-за простого сентиментального жеста.
Лучшей точкой оказалась спальня на втором этаже в задней части дома. Окна, выходящие на склон, находились достаточно близко к земле на случай, если им придется прыгать, но в то же время открывали ему достаточно хороший обзор обширного окружающего пространства. Преимущество незначительное, но единственное, какое у них было. Он поднял Хлою с дивана, вновь поразившись тому, как мало - чертовски мало! - она весит, и отнес ее наверх. Свет из прихожей освещал его путь. Устроив ее на кровати королевских размеров, он подошел к окну и приоткрыл щелочку. Хлоя была бледна и явно мерзла, несмотря на надетые на нее бесформенные тряпки не по размеру, каких не наденет ни одна француженка, а потому он откинул одеяла, уложил ее, накрыл и старательно подоткнул.
Довольно долго он просто стоял и глядел на нее сверху вниз. Потом, повинуясь импульсу, отодвинул с ее лба спутанные волосы. Она выглядела все такой же упрямой и нежной - тогда как в его жизни не было места нежности. И опять повинуясь импульсу, он склонился к ней и тихонько поцеловал, пока она спала.
Теперь ему оставалось только одно: смотреть в оба. И ждать.
Ждать, когда придет Моника, чтобы убить Хлою.
Глава 23
Очнувшись, Хлоя первое время никак не могла сориентироваться в пространстве. В комнате было темно, только яркая луна светила сквозь раздвинутые шторы, и сначала она просто не поняла, где находится. Постепенно до нее дошло… Она в тыльной комнате для гостей, которую обычно занимали ее старший брат с женой. Она лежала на кровати, закутанная в одеяло, в темноте, и ей снилось, что она опять увидела Бастьена.
В кресле у окна кто-то сидел. Хлоя разглядела только очертания фигуры, но ей стало ясно, что это не сон.
Она не поднялась с постели, даже не пошевелилась. И когда заговорила, голос ее был еле слышен:
- Зачем ты приехал сюда? Ведь не из-за ожерелья же?
Должно быть, он знал, что она проснулась. Во всем, что касалось ее, он как будто отличался неким обостренным звериным чутьем. Господи, взмолилась она, только бы не во всем! Только бы он не узнал о той бешеной буре противоречивых чувств, которые он в ней возбуждает! Он все не отвечал ей, достаточно долго не отвечал, чтобы вообразить самое немыслимое - что он не мог без нее жить, что он должен был еще хотя бы раз увидеть ее, что он любит…
- Кое-кто собирается тебя убить, - спокойным, бесстрастным голосом произнес Бастьен.
Ничего большего она и не ожидала, а то безумное мгновение надежды было слишком кратким, чтобы глубоко ее ранить.
- Ну разумеется, - сказала она. - Разве могло быть по-другому? А ты здесь, чтобы спасти мою жизнь? Я думала, что ты уже выполнил свой долг. Ты помог мне убраться из Франции в целости и сохранности. Дальнейшее касается уже только меня. И наверное, еще американских копов, цэрэушников и кого там еще…
Бастьен ничего не ответил. Хлоя в растерянности села на постели.
- Да зачем, черт возьми, кому-то надо меня убивать? Ты гораздо более привлекательная мишень. Я ничего никому не сделала - просто оказалась не в том месте и не в то время. Я не представляю угрозы никаким вашим безумным планам по завоеванию мирового господства.
- Ты слишком много смотришь телевизор, - заметил он.
С тех пор как внешность Бастьена изменилась, его акцент также заметно уменьшился. Хлое подумалось, что теперь он должен был называться другим именем.
- Кто хочет меня убить и почему? И какое тебе до этого дело? - "Пожалуйста, - взмолилась она, - скажи что-нибудь. Хоть что-нибудь, что я смогла бы хранить в глубине души. Хоть что-нибудь, что доказало бы, что я не просто обуза".
Но она знала, что именно он собирается сказать. Он говорил это слишком много раз. Ему нет до нее дела - он просто чувствует свою ответственность. Она не хотела этого слышать.
Он поднялся, силуэт его в лунном свете на мгновение обрисовался очень четко, и она испугалась, что кто-нибудь выстрелит в него. Но свет был странно рассеянным - должно быть, пока она была без сознания, опять пошел снег. Даже если было можно разглядеть что-то снаружи, внутрь - поскольку свет был выключен - не мог бы проникнуть ничей взгляд. Бастьен подошел к ней, держась подальше от окон, и, к ее удивлению, сел на пол рядом с ее кроватью.
- Моника уцелела, - тихо сказал он.
- Ты же сказал мне, что она мертва. Что ей выстрелили в лицо.
- Это то, что я видел. Но там творился такой хаос - должно быть, я ошибся. Все, что я знаю, - она уцелела, выжила и сейчас направляется к тебе.
- Но ты ведь можешь защитить меня от одной-единственной женщины, разве нет? Раньше это у тебя получалось. - Тут же всплыло слишком яркое воспоминание о теле Морин, уткнувшейся в снег лицом, истекающей кровью, и Хлоя вздрогнула.
- Она придет не одна.
Бастьен прислонился спиной к прикроватной тумбочке, сложив руки на коленях.
- Но почему? - поразилась Хлоя. - Если ей так хочется кого-нибудь убить, почему она не убивает тебя? Я-то была всего лишь невинным свидетелем…
- Ты им и осталась. А меня она и вправду собирается убить - если отыщет. Просто меня не так-то легко выследить. Поэтому она решила начать с тебя.
- Везет мне, - пробормотала Хлоя. - Вечно меня выбирают вместо другого человека.
- А ты хотела бы, чтобы за тобой гналось пол-Европы? Это достаточно легко устроить.
- Ну и как ты это устроишь?
- Просто останусь с тобой.
Хлоя повернулась и посмотрела на него. Он выговорил эти слова так небрежно, и она прекрасно знала, что он не собирается оставаться рядом с ней ни на секунду дольше, чем ему будет нужно. Если он сочтет, что с него достаточно, он больше никогда с ней не встретится. Разве он не говорил этого раньше?
- Так зачем же все-таки ей понадобилось меня убивать? Ну, кроме того, что я назвала ее вонючей шлюхой. Зачем ей трудиться, ведь я не представляю для нее никакой ценности?
- Не представляешь, - согласился он.
- Тогда почему?..
- Потому что ты представляешь ценность для меня.
Его лицо нельзя было разглядеть в лунном свете, голос звучал бесцветно, и она почти поверила, что расслышала неправильно.
- Не понимаю…
- Чего ты не понимаешь? Моника достаточно хорошо знает меня, чтобы определить, что лучший способ причинить мне вред - это причинить вред тебе. Простая логика. Она будет здесь через несколько часов.
- Несколько часов? Почему мы тогда все еще здесь?
- По одной простой причине: снег завалил все дороги. Это не остановит Монику, но может ненадолго ее задержать. В любом случае здесь и сейчас самое безопасное для нас место. Я усовершенствовал систему сигнализации, и у нас есть преимущество. Они окажутся на незнакомой территории, тогда как у меня было время все здесь тщательно осмотреть. Я даже сумел устроить несколько сюрпризов, так что они получат горячий прием. Я рассматривал возможность вытащить тебя отсюда до того, как события развернутся, но тебе безопаснее будет здесь со мной.
- Ты мне всегда так говоришь.
- Так оно и есть, разве нет? - устало проговорил он. - Когда с Моникой будет покончено, тебе не придется больше меня видеть. Считай это вознаграждением за то, что будешь исполнять мои приказы.
- Ты собираешься убить ее? Если так выйдет?
- Я убью ее, как бы оно там ни вышло. А потом уеду.
- Куда?
Бастьен пожал плечами:
- Туда, где мне следует быть, я полагаю. Обратно в распоряжение Комитета. Это все, что я знаю и умею, и хорошо умею, надо сказать. Стыдно растрачивать впустую такие таланты и такую дорогостоящую подготовку. - Он как будто шутил.
- Стыдно растрачивать впустую тебя, - сказала Хлоя. - Тебе не кажется, что ты - это несколько больше, чем пара-тройка крутых и довольно специфических навыков?
Он уставился на нее. Неверный лунный свет полосой лег на его лицо, обнаружив слабую ироническую усмешку.
- Не кажется, - ответил он. - Давай ложись обратно и спи. Я думал, что подсыпал тебе достаточно, чтобы вырубить часов на двенадцать, но ты всегда была упряма как черт.
- Ты подсыпал мне снотворное?
- В первый раз, что ли? Я еще и не на такое способен, если будешь меня доставать. Будь паинькой и дай мне поразмыслить. Я постерегу, так что тебе пока что не о чем беспокоиться. Поверь мне, когда они явятся, мы услышим предупреждение.
- А когда они явятся?
- Если бы не помешала погода, оказались бы здесь около полуночи. А сейчас, думаю, доберутся сюда где-то между четырьмя и пятью часами утра. Темнота будет еще достаточно густой, чтобы скрыть их передвижения. Возможно, они планируют просто взять нас штурмом - быстро прорваться внутрь, сделать свое дело и скрыться, потратив на все не больше двадцати минут. Моника всегда нанимает лучших специалистов.
- А ты сможешь остановить их в одиночку?
- Да. А теперь ложись и спи.
- Сколько сейчас времени?
- Одиннадцать с минутами.
- И еще пять часов их не будет?
- Шесть, если нам повезет. Четыре - если не повезет.
- Тогда почему бы тебе не лечь и не попытаться немного отдохнуть? Кровать огромная. Не надо бояться, что случайно меня коснешься. - Хлоя ожидала, что он ответит язвительной отповедью, но он без единого слова встал, обошел кровать и лег с другой стороны, сбросив ботинки. Он не забрался под одеяло, но все равно был здесь, рядом, только руку протянуть.
- Ты плохо спала с тех пор, как вернулась? - Голос его, тихий, точно шепот ночного ветра, прозвучал ближе, чем она ожидала.
- Да. А ты?
- У меня не бывает проблем со сном. И сейчас я просплю ровно один час и проснусь отдохнувшим и бодрым. Не забывай: в том, что произошло в Париже, для меня ничего нового не было.
В ней не было ничего нового для него, подумала Хлоя. А она идиотка, которая думает про такие вещи, когда всего несколько часов отделяют ее от возможной гибели. Но смертельная угроза только подчеркнула, насколько важна жизнь. И насколько важна любовь. И все попытки разумных объяснений и психологических обоснований оказались бессмысленными, когда это подступило прямо к порогу ее души.
- Никакого стокгольмского синдрома не было, - глухо проговорила она, уткнувшись в покрывало и повернувшись к нему спиной. Между ними лежало огромное пространство королевской постели. С тем же успехом между ними мог лежать океан.
- Я знаю, - странно осторожным голосом сказал он. - Я говорил тебе, что стокгольмский синдром - это миф.