…За столом среди женской половины общества преобладало насторожившееся молчание. Громко говорили мужчины. Можно было подумать, что это заседание сельскохозяйственного общества. Хозяйка старалась поддерживать общий разговор. Она восхваляла свой новый деревенский дом. Не всякий имеет возможность строиться по планам архитектора Колышко. Этот дом представляет из себя нечто вроде большой финляндской мызы. На будущей неделе, в четверг, они проведут там целый день, и только, к сожалению, нельзя остаться переночевать, потому что там нет постельного белья. Колышко увидит, с каким вкусом подобрана мебель. Там нет ничего излишнего. Она сама приобрела вещи в финляндском магазине. Всюду преобладает снаружи красный, а внутри белый цвет.
- В самом деле? - спросил звонкий голос Веры Николаевны.
Смеясь и вздрагивая худенькими плечами, она смотрела исподлобья, нагнувшись над тарелкой.
- Вы должны непременно меня взять с собою.
Биорг густо откашлялся. Можно было подумать, что ему что-то попало в горло.
- Матвей, - спросила его через стол жена, - рессоры у коляски выдержат по этой дороге троих седоков?…
- С трудом, - сказал Биорг.
Лицо его сделалось озабоченным. Он все еще никак не мог справиться с горлом.
- Нет-нет, - говорила Вера Николаевна, - я поеду.
Это уже был совершенный скандал. Колышко ловил на себе насмешливые взгляды.
- Вы не забыли, что пригласили меня? - спросила вызывающе Сусанночка.
Губы ее подергивались.
- Все, все уедем, - говорила хозяйка, - пожалуйста, господа, не волнуйтесь.
Колышко сказал:
- Да, но вопрос, буду ли в состоянии я поехать.
Биорги обменялись выразительным взглядом. Хозяин сказал:
- Мы перенесем нашу поездку на тот день, когда вы будете свободны.
Вера Николаевна громко смеялась. Она вела себя как расшалившаяся девочка. Глазами она просила у Колышко прощения: да, она ведет себя бестактно, но это только для него. Почему он ее отталкивает? Зачем он такой колючий и жеманный? Она влюблена в него просто и откровенно. Она не хочет никого решительно стесняться, она бросает вызов им всем, и в том числе и ему. Он за что-то дуется на нее, но тогда он пусть скажет, каких еще надобно ему жертв с ее стороны. Может быть, он хочет, чтобы она поцеловала ему руку при всех? Хорошо, она поцелует.
Ее красноречивые взгляды вызывают кое-где откровенный смех. Колышко кажется, что голоса доходят до него откуда-то издали. Почему-то он вспоминает, как она провела вечер у него в кабинете. Он мог бы ее уложить на диван и целовать. И она бы долго и радостно смеялась. У нее есть ум, темперамент, внешность. Она для него притягательнее всех женщин и девушек, сидящих здесь, а он почему-то, в самом деле, дуется на нее и торгуется сам с собой. Он должен казаться ей неотесанным и смешным. У него такой вид, точно он боится ее.
Вдруг он почувствовал острую боль в коленке. Это ущипнула его Сусанночка.
- Если ты будешь смотреть… туда, я устрою тебе скандал, - услышал он ее хриплый голос.
Лицо ее готовилось заплакать.
Раздраженный, он вскочил и, подойдя к хозяйке, поцеловал ей руку.
- Я извиняюсь, но я должен спешить, - пробормотал он неясно.
На него глядели с состраданием. Пожавши руку хозяину и неловко сделав общий поклон, он торопливо выбежал, не зная, куда спрятать руки.
В передней, всовывая руки в рукава пальто, он говорил себе, стараясь сдерживать мучительное колыхание сердца и задыхаясь: "Довольно, не хочу. Она глупа, как пробка".
XII
- Сусанна Ивановна вам звонили несколько раз по телефону, - доложил Гавриил.
Тотчас же прозвонил телефон. Это, наверное, опять она.
- Кто говорит? - спросил он, намереваясь говорить с нею, если это она, строго, без уступок. Она должна научиться вести себя прилично, когда бывает в обществе вместе с ним.
- Это я, Нил, - сказал жалобный голос Сусанночки. - Я не оправдываюсь, я виновата, но ты все-таки не сердись на меня, потому что я тебя люблю.
У него был слишком мягкий характер: он не мог больше сердиться, слыша ее голос, покорный и прежний.
- Ты вела себя невозможно, - сказал он, - я отказываюсь вместе с тобою бывать в обществе.
- Прости меня, Нил.
Он решил ее наказать.
- Да, но где гарантия того, что это не повторится в другой раз? Например, когда мы поедем вместе с Верой Николаевной в Ульевку?
- Я не желаю, чтобы она ехала. Я этого не допущу. Слышишь, Нил?
Он бросил телефонную трубку. Это вышло непроизвольно, и он сам испугался своего движения.
"Нет, - говорил он себе, - я больше не хочу. Это ужасно. Она ведет себя как горничная".
Телефон позвонил опять. Он не подошел. Телефон звонил беспрерывно. Он снял и бросил трубку. Лежа на столе, она характерно пощелкивала это пыталась говорить Сусанночка.
"Разрыв? - спрашивал себя Колышко, и отвечал себе: "Конечно, разрыв. Довольно".
Он пытался сосредоточиться на деле. Но трубка щелкала.
Василий Сергеевич сегодня на занятия не явился. Вероятно, опять попал на Хитровку. Его золотые часы лежали на письменном столе: это он сам вчера снял и положил их сюда, сознавая за собой слабость. Надо было поехать и разыскать его. Но сейчас была только злоба.
"Пусть, - думал он, - съезжу завтра или послезавтра. Это будет для него хороший урок".
Василия Сергеевича он обыкновенно находил на Хитровом в ночлежном доме "Кулаковка", избитого или полураздетого, в так называемой "сменке" (лохмотьях). Каким-то чудом на нем сохранялись его дымчатые очки: по ним он его и находил Барина в темных очках знала вся "Кулаковка". Приходилось его выкупать, одевать во вновь привезенное свежее платье.
Колышко повесил трубку на место и велел Гавриилу записывать, кто будет звонить. Он решил отправиться на постройку. Пока он одевался в передней, телефон продолжал беспрерывно звонить. Колышко чувствовал облегчение и даже радость. Он удивлялся себе, как мог так долго возиться с Сусанночкой. Как счастливо она обнаружила свой характер! Нет, нет, теперь уже ни за что. Он знал, что вечером поедет к Ядвиге. Жизнь приобрела для него внезапную простоту. Он должен жить один. Деловой человек должен научиться обходиться без постоянной женщины. Весь день у него сегодня разбит. С тоской он подумал о проекте на конкурс. Благодаря телефону, он чувствовал себя арестованным в собственной квартире. Снять где-нибудь комнату, положить в ней бумагу и тут и работать, чтобы никто не знал, не видел.
Уже совсем в сумерки он вернулся домой. В передней пахло острыми духами.
- А вас дожидаются Зинаида Ивановна, - сказал Гавриил.
- Давно?
- Да будет уже часа два.
По телефону звонили из целого ряда учреждений. Нет, решительно он не может так запускать своих дел. Что нужно от него этой женщине?
Спокойный и трезвый, он вошел в гостиную, где дожидалась Зина. Глаза ее были, как всегда, неподвижны, и лицо деревянно:
- Вы что, хотите свести ее с ума? - сказала она.
Ему была смешна эта элементарная форма разговора. Он брезгливо усмехнулся:
- Не запугаете. Сусанна Ивановна сама этого желает.
- "Ивановна". Скажите, как строго. Шутки в сторону. Она не переставая сидит и плачет. Позвоните ей и скажите, что все это вздор. Я вас прошу.
"Она его просит". Можно подумать, что он существует специально для удовольствия этих дам.
- Нет, я не буду звонить, - сказал он, - я вообще… вообще, я разрываю с Сусанной Ивановной.
Его охватил восторг бешенства.
- Я это твердо обдумал. Все разговоры по этому поводу будут бесполезны.
Он ненавидел сейчас эту сидевшую перед ним старую девушку. Ее неприятное, эгоистическое лицо, спокойные злые глаза, ее путаный кружевной костюм, со многими оборками и воротниками, в котором она походила на капусту, ее отвратительные резкие духи. Он удивлялся, как был долго с ними обеими знаком. Неужели он не заслуживал лучших женщин? Нельзя, даже деловому человеку, безнаказанно пренебрегать этой стороною жизни.
Зина положила ногу на ногу, вынула маленький серебряный портсигар с монограммой и не торопясь закурила. Он отвернулся к окну, давая этим понять, что считает ее визит оконченным.
- Это сумасбродство, - сказала она. - Я не могу передать такого ответа Сусанночке. Вы должны помнить, что ради вас она разошлась со своим мужем.
- Ради меня?
Его смешила эта дурно сфабрикованная ложь. Неужели он в самом деле так прост, или это только они способны его считать за дурака?
- Я считаю наш разговор оконченным, - повторил он.
Ему хотелось попросить ее уйти, но было неприятно быть грубым. Он молча смотрел в окно, она курила. Наконец она сказала подчеркнуто-спокойным голосом:
- Я взяла у нее из рук стакан с опиумом.
Он откровенно рассмеялся:
- Пожалуйста.
На этот раз молчание водворилось надолго. Когда же она уйдет? Он услышал звуки перелистываемой книги. Обернувшись, он увидел, что она читает.
- Вы извините, - сказал он, дрожа, - я должен уехать.
- Что такое? - спросила она.
- Я спрашиваю, долго ли продлится ваш визит?
Она внимательно посмотрела на него.
- А по всей вероятности, довольно долго.
- Вам угодно глумиться надо мной?
- Я считаю, что вы невменяемы. Вы поднимаете скандал из-за пустяков. Скажите, наконец, чем Сусанночка заслужила такую кару? Что она приревновала вас к Симсон? Так у нее для этого были все основания.
- Какие? - спросил он и почувствовал, что лжет.
- Такие, что вы, несомненно, вели себя нечестно по отношению к Сусанночке. Если вы увлеклись другой женщиной, вы должны были это сказать ей честно и безбоязненно. Она проводит у вас вечера, вы ездите к ней.
- Вы убеждены, что я езжу к ней? - спросил он, чувствуя краску в лице.
Неужели Вера Николаевна рассказывала об этом у Биоргов?
- Ну положим, что вы даже к ней не ездите, а принимаете ее у себя.
Он почувствовал облегчение. Ему было приятно убедиться, что Вера Николаевна умеет быть скромной.
- Я считаю излишним оправдываться, - сказал он.
- Стыдно, Нил Григорьевич.
Она опять погрузилась в чтение.
Не желая продолжать этой нелепой сцены, он ушел в кабинет. У телефона стоял Гавриил, держа возле уха трубку.
- Они только что приехали, я сейчас передам им трубку, - сказал он. - Это Сусанна Ивановна.
Колышко взял трубку и приказал ему выйти.
- Боже мой, Нил, я тебя потеряла. Я не смею надеяться, что ты ко мне вернешься. Я этого заслужила. Мое солнце навсегда ушло из моей жизни. Я несчастна, Нил, потому что знаю, что недостойна тебя. Я ни о чем тебя не прошу. Я только хочу услышать твой милый голос. Ау, Нил! Отзовись твоей глупой Сусанночке, которая не успела освободиться от одних грехов, как уже погрязла на самое дно. Ты не хочешь отвечать, Нил? Может быть, ты опять бросил трубку? Ты научился быть со мной жестоким. Я тебя не упрекаю. Я сама заслужила все это. Я сварлива, зла, бестактна. Я не умела ценить тебя. Что я давала тебе? Ничего. Ты справедливо переменил меня на другую женщину. Да, я разглядела ее. Она в тысячу раз умнее и интереснее меня. На ней перчатки от Картье. Но любит ли она тебя так, как я? Будешь ли ты в ее жизни солнцем, как в моей? Нет, дорогой Нил, ты не будешь.
Он улыбнулся.
- Нил, ты слушаешь меня? Ау, Нил, ау! Нет, не слушает. А может быть, ты и слушаешь? Я ведь не знаю. Я сижу одинокая во всем мире. Я ничего не знаю. Может быть, я виновата, может быть, нет, но я почувствовала в ней своего смертельного врага.
Колышко молчал.
- Я знаю, - говорила Сусанна, - что Вера Николаевна отнимет тебя у меня. Почему? Не знаю. Она ловкая и сильная. Она найдет дорогу к твоему сердцу. А я уже ее потеряла. Как только она подошла к тебе, я сразу потеряла эту дорогу. Я это почувствовала, как только она вошла к Биоргам. Ты изменился, Нил, в лице. Мне стало страшно, мне захотелось кричать: "Уведите отсюда эту женщину, она закрывает от меня мое солнце".
Колышко слышал, как она плакала.
- Нил, Нил, неужели это правда? Я покорюсь, Нил, я покорюсь всему, но я буду любить тебя вечно. Я не изменю тебе ни на час, ни на минуту. Я не забуду тебя. Каждое утро и каждый вечер я буду молиться, чтобы Бог спас тебя от этой женщины. О Нил, дорогой Нил, прощай, моя радость, мое счастье, моя единственная любовь, моя греза, моя мечта! Прощай, Нил, прощай, прощай!
Может быть, она сказала что-нибудь еще, но он осторожно положил трубку. Ему хотелось остаться одному со своими чувствами. В горле у него щекотали слезы. Конечно, она говорит под свежим впечатлением боли, но минута пройдет, и ее дурной, некультурный характер опять себя покажет. Все это хорошо, но это не прочно. Чувство раздражения не покидало его. Она должна быть наказана.
- Не пора ли кончить, Нил? - услышал он за спиной голос Зины.
Он молчал. Раньше он не думал, что способен на такую холодность и жестокость. Наконец он сказал:
- Это гадко… то, что сделала Сусанночка.
Он опять замолчал надолго. Конечно, она должна быть наказана. С чувством мстительного удовольствия он подумал о том, что она должна встретиться и примириться с Верой Николаевной. Впрочем, даже сейчас ему это казалось жестоким, но, повернувшись к Зине, он сказал:
- Прекрасно, раз вы настаиваете и обвиняете меня, то пусть будет так. Передайте Сусанночке, что в четверг мы поедем в Ульевку.
- А эта особа?
- До этой особы мне дела нет. Она меня не касается. Она может ехать или не ехать. Ее действиями я не намерен управлять.
- Это жестоко, Нил.
- К сожалению, это только тактично.
- Вы так думаете, Нил?
- Да, я так думаю.
Она протянула ему руку. Он нагнулся, чтобы поцеловать и почувствовать твердое пожатие ее руки. В этой девушке было много здравого смысла и умения отделять важное от неважного.
"Что же, так будет во всех отношениях лучше, - подумал он. - Было бы смешно прятаться от Веры Николаевны. Все должно быть открыто и ясно. Да, несмотря на все, я продолжаю любить Сусанночку. Я охотно прощаю ей, но она должна быть наказана и научиться корректно себя держать".
Вскоре она позвонила ему.
- Ау, Нил, ты?
- Ау! - сказал он строго, но примирительно. - Я.
Она помолчала, вероятно, вздохнула.
- Хорошо, - сказала она, - я согласна на все, что ты хочешь. Ты хочешь, чтобы я здоровалась с этой госпожой, - я буду здороваться. Я сделаю все. Боже, как я счастлива. Милый, милый Нил, не обращай внимания: я плачу сейчас от радости. Ах, как я счастлива! Когда же ты придешь? Может быть, сегодня вечером?
- Нет, я занят.
Ему было тяжело, что он пойдет к Ядвиге после ссоры с Сусанночкой.
"Может быть, она могла бы прийти ко мне"? - спросил он себя.
Он испугался мысли, что это было бы возможно. Неужели она уже перестала для него быть тем, чем была?
- Нет-нет, я сегодня решительно не могу, - сказал он строго.
- Отчего?
- Нет-нет, я сегодня не могу, не могу. Всего хорошего. Я тороплюсь.
- Ну хорошо, - сказала она покорно.
И ему сделалось ее болезненно жаль, но по-особенному, по-новому, точно он не смел ее жалеть.
Положив трубку, он долго сидел, не зажигая огня. Ему было жаль, что из чувства к Сусанночке как будто навсегда ушло что-то тонкое, нежное, такое хрустальное.
Он приказал Гавриилу приготовить ванну и свежее белье и говорить всем по телефону, что его нет в Москве.
Собственно говоря, интимная сторона жизни вообще могла бы быть гораздо проще. С раздражением он подавил эту мысль.
XIII
Эти дни Колышко и Василий Сергеевич упорно сидели над конкурсным проектом. Василий Сергеевич, желтый, похудевший, одновременно злой и очень спокойный, в новой коричневой пиджачной паре, работал в кабинете Колышко. Это была не работа, а священнодействие. Обед и чай Гавриил подавал им прямо в кабинет. Впрочем Василий Сергеевич почти ничего не ел. Он пил крепкий чай и курил. Папиросы разных величин стояли тут же в больших коробках. Иногда в награду за хорошо исполненную деталь они выкуривали по гаване. Оба чертили без пиджаков. В комнате было сине от табачного дыма.
Иногда разгорался спор. Колышко склонен был всегда вносить крупные изменения во время работы. Василий Сергеевич был старовер. Он находил, что первый абрис всегда бывает самый верный. Карандашный набросок Колышко, созданный им в бессонную ночь, был им прикноплен к стене. Грубо и наскоро сделанный, он казался Василию Сергеевичу недосягаемым идеалом. С крупно наморщенным лбом и щетинистыми желтыми бровями, нахохлившись, он сидел против повешенного рисунка, беспрестанно на него взглядывая и стремясь воплотить его в приемлемые реальные формы. Иногда оба начинали кричать друг на друга Василий Сергеевич доказывал, что академия только портит людей. Он давал волю языку:
- Вас академии маринуют, - кричал он, стуча костяшкой согнутого пальца по чертежу. - В вас убивают там последние остатки творчества, отучают от всякой инициативы. Вашим профессорам никто не решается доверить мало-мальски приличной постройки. Сторонники коробочного стиля, бездарность на бездарности сидит, бездарностью погонят. Кто, как не вы, обесславили русский стиль? Благодаря кому, как не вам, стыдно ходить по Москве и Петрограду? Слыхали мы и о составах жюри. Если бы не эти жюри, вашими проектами, извините за выражение, вы знаете, что бы делали?
Глаза его наливались кровью. Он хохотал, показывая два зуба, третируя своего патрона, как бездарность.
Потом они мирились. Просиживали подолгу рядом, влюбленные в эскиз портала или в дерзкий набросок архитрава.
- Погибший вы человек, - говорил Василий Сергеевич, - а был талант, несомненно, был.
Однажды вздумала зайти Сусанночка с Зиной. Василий Сергеевич рассвирепел:
- Гоните, вы их к… Еще теперь не хватало баб!
Он свирепо вращал красными белками, пока Колышко надевал сюртук.
Сусанночка весело щебетала в гостиной. Ей было смешно, что портьеры не выбивались от пыли с прошлой осени. Она засовывала палец за спинку дивана и вынимала его серым. Гавриил, высокого роста, худой, мрачный, рябой, в белом переднике с желтыми пятнами, вызывал в ней судороги смеха. Зина должна была ее удерживать. Они сидели в шляпках, и от них пахло уличным движением, скучною праздностью и весною.
- Итак, в четверг? - спросила Сусанночка.
Она старалась сделать невозмутимое лицо, но глаза ее смотрели чересчур пытливо. Она постарела за эти дни. Глаза у нее были сухие, точно после долгих слез. В них было новое умоляющее выражение. Коротконогая, толстая Зина казалась еще неподвижнее, чем обыкновенно, и у Колышко было такое чувство, что он женится не на Сусанночке, а именно на Зине и что именно эта женщина собирается распоряжаться его судьбой.
Провожать их вышел и Василий Сергеевич. Коричневый пиджак был ему не совсем по плечу. Он старался быть галантным.
- Вы, mesdames, внесли очаровательное расстройство в наши нервы. От вас чересчур пахнет фиалками. Благодаря вашему любезному посещению я пролил тушь. Ей-богу! Теперь мы будем работать заново.
- Отчего вы всегда такой злой? - спрашивала Сусанночка.