Она устроилась на месте, согласно билету, и сидела с видом премного оскорбленным до самого отправления. Студиозус, также обиженный, правда, не на кузину, а на самое жизнь во всем ее многообразии несправедливостей, устроился напротив, с тощею книженцией в руках.
Этак они и молчали, с выражением, с негодованием, которое, впрочем, некому было оценить.
Первой сдалась панна Зузинская.
Она сняла шляпку, устроив ее в шляпную коробку, оправила воротник и манжеты машинного кружева, и сердоликовую брошь с обличьем томной панночки, быть может, даже самой панны Зузинской в младые ея годы.
Из корзины появилась корзинка, прикрытая платочком, и с нею, кроткая, аки голубица, панна Зузинская направилась к соседям.
- Не желаете ли чаю испить? - обратилась она вежливо ко всем и ни к кому конкретно.
Девица помрачнела еще больше, верно, живо представив себе посуду, из которой придется потреблять рекомый чай. А кузен ее отложил книженцию и кивнул благосклонно.
- Учись, Дуся, - произнес он, когда на откидной столик скатерочкой лег белый платок, ко всему еще и расшитый незабудочками. - Путь к сердцу мужчины лежит через желудок…
На платочек стала фарфоровая тарелочка с пирожками, и другая, где горкой высились творожные налистники, рядом лег маковый пирог…
- Ах, какие ее годы, - панна Зузинская от этакого нечаянного комплименту зарделась по - девичьи. - Все придет, со временем… вы пробуйте, пробуйте… пирожки сама пекла…
Себастьян попробовал, надеясь, что поезд не настолько далеко от Познаньску отбыл, чтобы уже пора пришла от пассажиров избавляться.
Пирожок оказался с капустой да грибами, явно вчерашний и отнюдь не домашней выпечки, скорее уж из тех, которые на вокзале продавали по полдюжины за медень.
- Вкусно, - пану Сигизмундусу этакие кулинарные тонкости были недоступны, разум его смятенный занимали проблемы исключительно научные или же на худой конец, жизненно - финансовые. И оный разум нашептывал, что отказываться от дармового угощения неразумно.
Евдокия пирожок пробовала с опаской.
Но ела, жевала тщательно…
- А что, позвольте узнать, вы читаете? - панна Зузинская сама и за чаем сходила.
Принесла три стакана в начищенных до блеску подстаканниках.
- Сие есть научный труд по сравнительной морфологии строения челюстей упыря обыкновенного, - важно произнес Сигизмундус и, пальцы облизав, потянулся за новым пирожком.
Так уж вышло, что обличье это отличалось просто‑таки поразительной прожорливостью.
- Как интересно! - всплеснула руками панна Зузинская. - И об чем оно?
- Ну… - труд сей, как по мнению Себастьяна являл собой великолепный образец научного занудства высочайшей степени, щедро сдобренный не столько фактами, сколько собственными измышлениями вкупе с несобственными, к месту и не к месту цитируемыми философскими сентециями. - Об упырях…
- Да неужели? - пробормотала Евдокия и, во избежание конфликту, самоустранилась, переключив внимание свое на маковый пирог.
Ела она медленно, тщательно прожевывая каждый кусок, чем заслужила одобрительный взгляд панны Зузинской.
- Женщине незамужней, - сказала она, на миг позабыв и про книжку, и про упырей, - надлежит питаться одною росиночкой, аки птичка Ирженина…
Правда, потом вспомнила про голубей, тварей доволи‑таки прожорливых, и вновь обратилась к Сигизмундусу.
- Значит, нонешняя наука и до упырей добралась?
- А то, - Сигизмундус загнул уголок страницы. - Упырь, чтоб вы знали, панна Зузинская, это вам не просто так, человек прямоходячий сосучий… это - интереснейший объект для наблюдений!
Говорил он, не прекращая жевать, и пирожки один за другим исчезали в ненасытной студенческой утробе. Панна Зузинская мысленно прикинула, что этак ей для сурьезного разговору может и ресурсу не хватить.
- Упыри бывют разные. Вот пан Лишковец, - Сигизмундус поднял книжицу, взывая к академическому авторитету ея автора. - Утверждает, что собственно упырей имеется семь разновидностей. Иные, конечно, относят к упырям и валохского вомперуса, но по мнению пана Лишковца сие неразумно ввиду полной мифологичности означенного вида…
- Вы так чудесно рассказываете… - панна Зузинская подвинула корзинку с недоеденными пирожками поближе к студиозусу. - Я и не знала, что их столько… а у вас, значит, только кузина из всей родни осталась?
Сигизмундус кивнул, поскольку ответить иначе был не способен. Рот его был занят пирожком, на редкость черствым, с таким сходу не способны были справиться и тренированные челюсти Сигизмундуса.
- Бедная девочка! - панна Зузинская похлопала Евдокию по руке. - Женщине так тяжело одной в этом мире…
- Я не одна. Я с кузеном.
Глаза панны Зузинской нехорошо блеснули.
- Конечно, конечно, - поспешила заверить она. - Однако я вижу, что ваш кузен, уж простите, всецело отдан науке…
- С этой точки зрения, - Сигизмундус говорил медленно, ибо зубы его вязли в непрожаренном тесте, - представляется несомненно актуальным труд пана Лишковца, каковой предлагает использовать для систематики и номенклатуры упырей специфику строения их челюстного аппарата…
- Не обижайтесь, дорогая, - прошептала на ухо панна Зузинская, - но ваш кузен… вряд ли он сумеет достойно позаботиться о вас. Такие мужчины ценят свободу…
- И что же делать?
- …особое внимание след уделить величине и форме верхних клыков.
Панна Зузинская коснулась камеи, тонкого девичьего лика, который на мгновенье стал будто бы ярче.
- Выйти замуж, милочка… выйти замуж.
Глава 2. Все еще дорожная
С того первого разговора и повелось, что панна Зузинская не отходила ни на шаг, будто бы опасаясь, что, если вдруг отлучится ненадолго, то Евдокия исчезнет.
- Видите ли, милочка, - говорила она, подцепляя крючком шелковую нить, - жена без мужа, что кобыла без привязи…
Кобылой Евдокия себя и ощущала, племенною, назначенною для продажи, и оттого прикосновения панны Зузинской, ее внимательный взгляд, от которого не укрылся ни возраст Евдокии, ни ее нынешнее состояние, точнее, отсутствие оного.
- Куда идет, куда бредет… а еще и каждый со двора свести может, - продолжала она, поглядывая на Сигизмундуса, всецело погруженного в хитросплетения современной номенклатуры упырей.
- Тоже полагаете, что женщина скудоумна? - поинтересовалась Евдокия, катая по столику яйцо из собственных запасов Сигизмундуса. Выдано оно было утром на завтрак, со строгим повелением экономить, ибо припасов не так, чтобы и много.
Впрочем, себя‑то Сигизмундус одним яйцом не ограничил, нашлась средь припасов, которых и вправду было немного, ветчинка, а к ней и сыр зрелый, ноздреватый, шанежки и прочая снедь, в коей Евдокии было отказано:
- Женщине следует проявлять умеренность, - Сигизмундус произнес сию сентенцию с набитым ртом, - поелику чрезмерное потребление мясного приводит к усыханию мозговых оболочек…
Яйцо каталось.
Панна Зузинская вязала, охала и соглашалась, что с Евдокией, что с Сигизмундусом, которого подкармливала пирожками. Откуда появлялись они в плетеной корзинке, Евдокия не знала и, честно говоря, знать не желала. За время пути пирожки, и без того не отличавшиеся свежестью, вовсе утратили приличный внешний вид, да и попахивало от них опасно, но Сигизмундус ни вида, ни запаха не замечал. Желудок его способен был переварить и не такое.
- Ой, да какое скудоумие… - отмахнулась панна Зузинская, - на кой женщине ум?
И крючочком этак ниточку подцепила, в петельку протянула да узелочек накинула, закрепляя.
- Небось, в академиях ей не учиться…
- Почему это? - Евдокии было голодно и обидно за всех женщин сразу. - Между прочим, в университет женщин принимают… в королевский…
- Ой, глупство одно и блажь. Ну на кой бабе университет?
- Именно, - охотно подтвердил Сигизмундус, ковыряясь щепой в зубах. А зубы у него были крупными, ровными, отвратительно - белого колеру, который гляделся неестественным. И Евдокия не могла отделаться от мысли, что зубы сии, точно штакетник, попросту покрыли толстым слоем белой краски.
- Чему ее там научат?
- Математике, - буркнула Евдокия и сделала глубокий вдох, приказывая себе успокоиться.
Аглафья Прокофьевна засмеялась, показывая, что шутку оценила.
- Ах, конечно… без математики современной женщине никак не возможно… и без гиштории… и без прочих наук… Дусенька, вам бы все споры спорить…
Спорить Евдокия вовсе не собиралась, и тут возражать не стала, лишь вздохнула тяжко.
- А послушайте человека пожилого, опытного… такого, который всю жизнь только и занимался, что чужое счастие обустраивал… помнится, мой супруг покойный… уж двадцать пять лет, как преставился, - она отвлеклась от вязания, дабы осенить себя крестом, и жест этот получился каким‑то неправильным.
Размашистым?
Вольным чересчур уж?
- Он всегда говаривал, что только со мною и был счастлив…
- А имелись иные варианты? - Сигизмундус отложил очередную книженцию. - Чтоб провести, так сказать, сравнительный анализ…
Панна Зузинская вновь рассмеялась и пальчиком погрозила.
- Помилуйте! Какие варианты… это в нынешние‑то времена вольно все… люди сами знакомство сводят… письма пишут… любовь у них. Разве ж можно брак на одной любови строить?
- А разве нет?
- Конечно, нет! - с жаром воскликнула Аглафья Прокофьевна и даже рукоделие отложила. - Любовь - сие что? Временное помешательство… потеря разума… а как разум вернется, то что будет?
- Что? - Сигизмундус вперед подался, уставился на панну Зузинскую круглыми жадными глазами.
- Ничего хорошего! Он вдруг осознает, что супружница не столь и красива, как представлялось, что капризна, аль голосом обладает неприятственным…
- Какой ужас, - Евдокия сдавила яйцо в кулаке.
- Напрасно смеетесь, - произнесла Аглафья Прокофьевна с укоризною. - Из‑за неприятного голоса множество браков ущерб претерпели… или вот она поймет, что вчерашний королевич - вовсе не королевич, а младший писарчук, у которого всех перспектив - дослужиться до старшего писарчука…
- Печально…
Почудилось, что в мутно - зеленых, болотного колеру, глазах Сигизмундуса мелькнуло нечто насмешливое.
- А то… и вот живут друг с другом, мучаются, гадают, кто из них кому жизню загубил. И оба несчастные, и дети их несчастные… бывает, что и не выдерживают. Он с полюбовницей милуется, она - с уланом из дому сбегает… нет, брак - дело серьезное. Я так скажу.
Она растопырила пальчики, демонстрируя многоцветье перстней.
- Мне моего дорогого Фому Чеславовича матушка отыскала, за что я ей по сей день благодарная… хорошим человеком был, степенным, состоятельным… меня вот баловал…
Агафья Прокофьевна вздохнула с печалью.
- Правда деток нам боги не дали… но на то их воля…
И вновь перекрестилась.
Как‑то…
Сигизмундус пнул Евдокию под столом, и так изрядно, отчего она подскочила.
- Что с вами, милочка? - заботливо поинтересовалась Аглафья Прокофьевна, возвращаясь к рукоделию.
- Замуж… хочется, - процедила Евдокия сквозь зубы. - Страсть до чего хочется замуж…
- Только кто ее возьмет без приданого…
- Дорогой кузен, но ведь папенька мне оставил денег!
- Закончились…
- Как закончились?! Все?
Сигизмундус воззарился на кузину с немым упреком и мягко так произнес:
- Все закончились. Книги ныне дороги…
- Ты… - Евдокию вновь пнули, что придало голосу нужное возмущение. - Ты… ты все мои деньги на книги извел?! Да как ты мог?!
- И еще на экспедицию, - Сигизмундус к гневу кузины отнесся со снисходительным пониманием, каковое свойственно людям разумным, стоящим много выше прочих. - На снаряжение… на…
- Ах, не переживайте, милочка, - Агафья Прокофьевна несказанно оживилась, будто бы известие об отсутствии у Евдокии приданого было новостью замечательной. - Главное приданое женщины - ее собственные таланты… вот вы умеете варенье варить?
Евдокия вынуждена была признать, что не умеет.
И в подушках ничего не смыслит, не отличит наощупь пуховую от перьевой… в вышивании и прочих рукоделиях женского плану и вовсе слаба… каждое подобное признание Агафья Прокофьевна встречала тяжким вздохом и укоризненно головой качала.
- Вашим образованием совершенно не занимались… но это не беда… выдадим мы тебя замуж… поверь тетушке Агафье.
Сигизмундус закашлялся.
- Что с тобою, дорогой кузен? - Евдокия не упустила случая похлопать кузена по узкой спине его, и хлопала от души, отчего спина оная вздрагивала, а кузен наклонялся, едва не ударяясь о столик головой.
- П - поперхнулся… - он вывернулся из‑под руки.
Агафья Прокофьевна наблюдала за ними со снисходительною усмешечкой, будто бы за детьми малыми.
- Значит, ее можно сбыть? - он ткнул пальцем в Евдокиин бок. - Ну, то бишь замуж выдать…
- Можно, - с уверенностью произнесла панна Зузинская. - Конечно, она уже не молода, и без приданого… и по хозяйству, как я понимаю, не особо спора…
- Не особо… - согласился Сигизмундус.
- Приграничье - место особое, - крючок в пальчиках Агафьи Прокофьевны замелькал с вовсе невообразимой скоростью, отчего еще более сделалась она похожей на паучиху, правда, паучихи не носили золотых перстней, но вот… - Мужчин там много больше, чем женщин… нет, есть такие, которые с женами приезжают, но и холостых хватает. И каждому охота семейной тихой жизни…
С оным утверждением Себастьян мог бы и поспорить, но не стал.
- А где найти девицу, чтоб и норову спокойного, и не балованная, и согласная уехать в этакую даль?
Красивая речь.
Вдохновенная.
- Мы подумаем, - ответил Сигизмундус, когда панна Зузинская замолчала. - Быть может, сие и вправду достойный выход…
Кузина так не считала.
Сидела с несчастным яйцом в руке, поглядывала мрачно, что на сваху, что на Сигизмундуса…
- Что тут думать‑то? - Агафья Прокофьевна всплеснула ручками. - Свататься надобно… сватовство, ежели подумать, дело непростое… у каждого народу свой обычай. Да что там, народ… в каждой волости по - свойму, что смотрины ведут, что свадьбу играют…
…она щебетала и щебетала, не умолкая ни на мгновенье.
- …вот, скажем, у саровынов заведено так, что жениха с невестою ночевать в сарай спроваживают аль еще куда, в овин, амбар… главное, что не топят, какие б морозы не стояли… и дают с собою одну шкуру медвежью на двоих… а у вакутов наутро после свадьбы сватья несет матери невесты стакан с водою. И коль невеста себя не соблюла, то в стакане оном, в самом донышке, дырку делают. И сватья ее пальцем затыкаеть. А как мать невесты стакан принимает, то из той дырочки и начинает вода литься, всем тогда видно… позор сие превеликий…
Евдокия вздыхала.
И слушала.
И проваливалась в муторную полудрему, которая позволяла хоть и ненадолго избавиться от общества панны Зузинской. Но та продолжала преследовать Евдокию и во снах, преображенная в огромную паучиху, вооруженная десятком крючков, она плела кружевные ловчие сети и приговаривала:
- …а в Залесской волости после свадьбы, ежели девка девкою была, то собираются все жениховы дружки, и родичи его, и гости, какие есть. И все идут ко двору невесты с песнями, а как дойдут, то начинают учинять всяческий разгром. Лавки ломают, ворота, окна бьют… и от того выходит ущерб великий. А уж после‑то, конечне, замиряются…
После этаких снов Евдокия пробуждалась с больною тяжелой головой.
- Терпи, - прошептал Себастьян, когда поезд остановился на Пятогурской станции. Остановка грозила стать долгой, и панна Зузинская вознамерилась воспользоваться ею с благой целью - пополнить запас пирожков.
После ее ухода стало легче.
Немного.
- Что происходит? - Евдокия потерла виски, пытаясь унять ноющую боль. И в боли этой ей вновь слышался нарочито - бодрый, но все ж заунывный голос панны Зузинской.
- Колдовка она, - Себастьян обнял, погладил по плечу. - Правда, слабенькая. Пытается тебя заговорить. Не только тебя, - уточнил он.
Колдовка?
Сия назойливая женщина со звонким голоском, с крючком своим, салфеткою и корзинкой да пирожками, колдовка?
- От таких вреда особого нет, - на миг из‑под маски Сигизмундуса выглянул иной человек, впрочем, человек ли? - Заморочить могут, да только на то сил у них уходит изрядно… помнится, была такая Марфушка, из нищенок… у храмов обреталась, выискивала кого пожалостливей из паствы храмовой, цеплялась репейником да и тянула силы, пока вовсе не вытягивала.
Он убрал руки, и Евдокия едва не застонала от огорчения.
Ей отчаянно нужен был кто‑то рядом.
И желание это было иррациональным, заставившим потянуться следом.
- Это не твое, - Себастьян покачал головой. - Марфуша была сильной… много сильней… намаялись, пока выяснили, отчего это на Висловянском храме люди так мрут… вот… а эта… у этой только на головную боль и хватит.
- И что ты собираешься делать? - за внезапный порыв свой было невыносимо стыдно, и Евдокия прикусила губу.
- Пока - ничего. Она не причинит действительно вреда. А вот посмотреть… присмотреться…
Евдокия отвернулась к мутному окну.
Присмотреться?
Да у нее голова раскалывается. Охота сразу и смеяться, и плакать, а паче того, прильнуть к чьей‑нибудь широкой груди… даже и не очень широкой, поскольку Сигизмундус отличался характерною для студиозусов сутуловатостью.
Это не ее желание.
Не Евдокии.
Наведенное. Наговоренное. Но зачем? И вправду ли она, Евдокия, столь завидная невеста? Нет, прошлая‑то да при миллионном приданом - завидная. А нынешняя? Девица неопределенного возрасту, но явно из юных лет вышедшая? При кузене странноватом в родичах, при паре чумоданов, в которых из ценностей - книги одни…
- Правильно мыслишь, Дуся, - Сигизмундус кривовато усмехнулся. - Мне вот тоже интересно, зачем оно все?
Он замолчал, потому как раздался протяжный гудок, а в проходе появилась панна Зузинская, да не одна, а с тремя девицами, на редкость скучного обличья.
Круглолицые, крупные, пожалуй, что чересчур уж крупные, одинаково некрасивые.
Смотрели девицы в пол и еще на Сигизмундуса, при том, что смотрели искоса, скрывая явный и однозначный свой интерес. В руках держали сумки, шитые из мешковины.
- Доброго дня, - вежливо поздоровалась Евдокия, чувствуя, как отступает назойливая головная боль.
Вот значит как.
Заговорить?
Убедить, что ей, Евдокии, и жить без замужества неможно? А без самой панны Зузинской света белого нет?
- Доброго, Дусенька… доброго… идемте, девушки, обустроимся…
- Ваши…
- Подопечные, - расплылась Агафья Парфеновна сладенькою улыбочкой. - Девочки мои… сговоренные ужо…
Девочки зарделись, тоже одинаково, пятнами.
- Едем вот к женихам… идемте, идемте… - она подтолкнула девиц, которые, похоже, вовсе не желали уходить. Оно и верно, где там еще эти женихи? А тут вот мужчинка имеется, солидного виду, в очках черных, с шарфом на шее. Этакого модника на станции, да что на станции, небось, во всем городке не сыскать. И каждая мысленно примерила на руку его колечко заветное…
Вот только Агафья Парфеновна не имела склонности дозволять всякие там фантазии.