Элизабет знала, что это глупо, но все равно чувствовала себя лишней всегда, когда они бывали вместе и она видела, как они любят друг друга. Между ними были какие-то особенные отношения, все остальное по сравнению с этими отношениями как бы не имело значения, отодвигалось на второй план.
– Видишь, и Птичка тоже здесь. Она, как только узнала, сразу села на самолет и прилетела, – сказала Анита, гладя его по голове.
Он медленно перевел взгляд на Элизабет. В его глазах она увидела то, чего никогда не видела раньше. Это был взгляд человека, потерпевшего поражение.
Ей стало страшно.
– Папа, как ты нас напугал, – прошептала Элизабет.
– Оставь нас на минутку одних, мама, я хочу поговорить с дочкой.
Анита наклонилась и поцеловала его в лоб.
– Я люблю тебя, – прошептала она и вышла из палаты.
– А где твой... красавчик? И мои внучки?
– Джек ждет внизу. А Стефи и Джеми скоро подъедут. Эдвард сделал несколько хриплых вдохов и дотронулся до ее руки:
– Я неправильно себя вел, теперь-то мне ясно. Элизабет не могла понять, что он имеет в виду. Она хотела было спросить, но он сам продолжил:
– Анита... Твоя мама... Надо было все сделать по-другому. Но твоя мама чуть не убила меня... Клянусь, я не знал, как тебе все это сказать.
– Папа, о чем ты?
– Я думал, тебе лучше об этом не знать. Вот и все. Хотел защитить тебя. Но Аните пришлось заплатить за это. Да и нам всем тоже.
– Папа...
– Ты у меня замечательная, Птичка. Ты всегда была такой. Надо было почаще тебе об этом говорить.
– Ты и говорил.
Он попытался приподняться, но снова рухнул на подушки.
– Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Но тебе это будет нелегко.
– Я сделаю все, о чем бы ты ни попросил. Ты ведь знаешь.
– Позаботься об Аните. Ты слышишь меня?
– Не надо так говорить, – сказала Элизабет, услышав в его голосе нотки отчаяния. – Ты еще сам позаботишься о ней.
– Не перебивай. Это важно. – Он начал задыхаться. – Пообещай, что позаботишься о ней.
– Обещаю, – сказала Элизабет. Она наклонилась и поцеловала его в лоб. – Папа, я люблю тебя.
Он смотрел на нее. Но взгляд его стал каким-то стеклянным, потухшим. Как будто его покидали последние силы.
– Эта любовь поможет мне войти во врата рая. А теперь позови Аниту.
– Нет... пожалуйста.
– Пора, Птичка. Иди, позови маму.
Элизабет через силу сделала несколько шагов. С порога она в последний раз улыбнулась отцу и вышла.
– Он просит тебя зайти, – сказала она Аните.
У мачехи вырвался не то вздох, не то рыдание. Она поспешила в палату и закрыла за собой дверь.
Элизабет стояла у стекла, вне пространства их любви, и не отрывала от них взгляд. Про себя она заклинала отца: держись, держись, папа.
Вдруг сработал звуковой сигнал одного из аппаратов. Анита ринулась к двери с криком:
– Помогите! Помогите!
В палату вбежали сестры и доктора. Элизабет плотно прижалась к стеклу. Папа, не умирай! Не смей умирать!
В палату влетел Филлип Клоуз и, отстраняя всех со своего пути, подошел к отцу и приложил к его груди стетоскоп. Элизабет закрыла глаза.
Боже, не забирай его. Подожди!
Когда она открыла глаза, врачи и сестры неподвижно стояли вокруг кровати. Анита сидела рядом с отцом и рыдала.
Элизабет медленно вошла в палату, приблизилась к постели отца, положила руку на худенькие плечи Аниты.
– Папа, – прошептала она.
Только через какое-то мгновение до нее дошло, что она ждет от него ответа. Но отец не отвечал.
Его сердце, в котором она занимала такое большое место, перестало биться.
По всему дому были расставлены фотографии отца. Каждый, кто приезжал в Суитуотер, привозил с собой что-нибудь из еды и его снимок. Все присутствовавшие на поминках вполголоса говорили об Эдварде и отмечали, что Птичка "хорошо держится".
Но как она ни крепилась, нервы в конце концов сдали. Элизабет вышла на заднее крыльцо. Более неподходящее место, чтобы успокоиться, трудно было себе представить. Она так часто сидела здесь с отцом, слушая цикад и его рассказы. Здесь они сидели и после похорон мамы.
– Держись, Птичка, – велела она себе и закрыла глаза.
Вернувшись в дом, Элизабет заперлась в ванной. Она опустила крышку унитаза, села на нее и расплакалась, вспоминая время, которого уже не вернешь.
Когда слез больше не осталось, она с трудом встала, умылась холодной водой, причесалась и пошла в библиотеку, где скрывались девочки и Джек.
Стефани сидела на диване. Она, как всегда, была одета подобающим образом – простое черное платье с длинными рукавами обтягивало ее стройную фигуру. На фарфоровых щеках выступали красные пятна, а в серых глазах затаились слезы.
Джеми специально одеваться не стала. Ссутулившись, она сидела на диване, грива светлых спутанных волос падала ей на лицо. Темно-синее платье было помято, глаза опухли от слез и покраснели.
– Я больше не могу слушать воспоминания о нем, – тихо сказала Джеми, и ее глаза снова наполнились слезами.
Элизабет понимала ее. Все любили отца, и все хотели сказать о нем что-нибудь хорошее. Но каждое слово, словно осколок стекла, глубоко ранило сердце.
Джек поднялся с кожаного кресла, подошел к Элизабет и обнял ее.
– Птичка, как бы я хотел помочь тебе, – произнес он, гладя ее по голове.
Элизабет была признательна ему, но помочь в такой ситуации невозможно.
– Мне легче уже от того, что ты рядом, – сказала она. И это было правдой.
Она прижалась к нему, почувствовала, как ей передается сила его рук.
На какой-то миг ей показалось, что они по-прежнему любят друг друга.
Глава шестая
Джек с огромным облегчением вернулся обратно в Нью-Йорк.
Он знал за собой эту слабость – он просто не выносил все, связанное со смертью. Рыдания, толпы родственников и этот ужасный, варварский ритуал прощания с усопшим. Он любил свою жену и дочерей, но провести два дня в этой скорбной атмосфере было выше его сил.
К счастью, Элизабет легко отпустила его со словами: "Возвращайся в Нью-Йорк, тебе с девочками здесь больше нечего делать".
И вот он снова в своем офисе, свободный, как птица.
На столе скопилась целая кипа бумаг и записок с сообщениями о телефонных звонках. Он успел забыть, как много народу тебе звонит, когда ты что-то из себя представляешь.
Руководство обещало назначить ему секретаршу, по-хорошему ему был нужен личный помощник. Кто-нибудь, способный взять на себя каждодневные рутинные дела и помогать в подготовке вопросов для интервью. Для того чтобы на экране блистать остроумием и хорошо смотреться, нужна серьезная подготовка.
Джек взял ручку и начал составлять список требований к будущему помощнику. Он должен быть умным, честолюбивым, преданным работе. Нужен кто-то наподобие... Салли. Как это раньше не пришло ему в голову? Они ведь прекрасно сработались в Портленде.
А насчет того, согласится ли она, у Джека сомнений не было. Салли мечтала сделать карьеру. Конечно, она не упустит шанс получить работу на общенациональном телеканале.
Он руководствовался исключительно интересами дела. А то, что в дополнение к замечательным деловым качествам она еще и очень привлекательна внешне, не имело абсолютно никакого значения.
За последние пятнадцать лет он не раз подвергался соблазнам, однако же ни разу не изменил жене. Все его любовные похождения в прошлом.
Элизабет никак не могла заснуть. Она надела теплый махровый халат, который Анита оставила ей в гостевой комнате, и потихоньку спустилась вниз. Половицы старого дома скрипели у нее под ногами.
Она налила себе чашку чая, потуже затянула пояс халата и вышла на улицу.
Элизабет шла по выложенной кирпичом дорожке, разделявшей сад на две части. Как часто в детстве она приходила сюда одна, как будто что-то разыскивая! Конечно, искала она свою маму, и здесь, среди цветов, за которыми так заботливо ухаживала ее мать, Элизабет чувствовала ее присутствие.
Она пыталась представить маму в саду, представить, как она обрезала кусты роз, но все, что осталось у Элизабет от Маргерайт Роудс, – это черно-белые фотографии, сделанные на свадьбе, на выпускном вечере и прочих торжественных событиях. Благодаря этим снимкам у Элизабет создался смутный, бесцветный образ хорошенькой молодой женщины, которая никогда не смеялась.
Элизабет присела на корточки у клумбы с розами и услышала скрип открывшейся двери, а потом звук шагов.
– Привет, Анита, – сказала она, не оборачиваясь.
– Просто не верится, что эти розы через несколько месяцев зацветут.
– Я как раз тоже думала об этом.
– Знаешь, – тихо сказала Анита, – я все эти годы сама ухаживала за розами, садовника к ним не подпускала.
– Почему?
Анита грустно улыбнулась. Ее густые платиновые волосы вились мелкими кудрями, она куталась в длинный голубой халат. Ей было шестьдесят два года, но выглядела она лет на десять старше.
– Я как-то раз почувствовала здесь запах ее духов. По спине Элизабет побежали мурашки.
– Маминых духов? – прошептала она.
– Это случилось в один из тех дней, когда ты была в плохом настроении и огрызалась, что бы я тебе ни сказала. Я решила отвлечься и пришла сюда заняться розами. И тут до меня донесся аромат ее духов. Ничего сверхъестественного – не то чтобы мне послышался ее голос или еще что-то в этом роде... Я просто... поняла, что ругаюсь с ее маленькой дочкой, которая страшно переживает смерть матери. С тех пор, рассердившись на тебя, я всегда приходила успокоиться сюда, в сад.
Элизабет расслышала в голосе Аниты боль и на этот раз ее поняла.
– Неудивительно, что ты так часто сюда приходила.
– Наверное, мне надо было вести себя по-другому. Я знала, как тебе не хватает мамы, как ты тоскуешь по ней.
– Я тогда уже начала забывать ее. И это было хуже всего. Поэтому я все время расспрашивала о ней папу. Но он всегда отвечал: "Просто вспоминай ее, Птичка". Он, казалось, не понимал, что у меня о ней остались самые смутные воспоминания.
– Наверное, сейчас твоя мама как раз выдает ему все, что она думает по этому поводу.
– Знаешь, Анита, он никого не любил так, как тебя. – Как Элизабет ни старалась, в ее голосе все же прозвучала горечь.
– Спасибо тебе за эти слова. – Анита задумчиво посмотрела вдаль, на вспаханные поля: – А почему ты не полетела в Нью-Йорк вместе с Джеком и дочками?
Элизабет встала, скрестила на груди руки:
– Дело в том, что я и сама этого не знаю. Видимо, я просто была к этому не готова.
Анита сделала шаг ей навстречу.
– Твой отец часто говорил: "Мама, если дочка не расправит крылья, она когда-нибудь совсем разучится летать". Его очень беспокоило, что ты совсем не думаешь о себе, что у тебя нет собственной жизни.
– Я знаю.
Элизабет не хотелось говорить на эту тему. Это было бы слишком больно. Вытерев слезы – она и сама не заметила, как заплакала, – Элизабет взглянула на Аниту:
– А ты? Что будет с тобой?
– Как-нибудь справлюсь.
Эти слова ничего не значили, но других она от Аниты не дождалась.
– Я позвоню тебе из Нью-Йорка, проведаю, как ты здесь.
– Буду очень рада.
Они замолчали. Элизабет вдруг страшно захотелось, чтобы ее отношения с мачехой сложились по-другому, чтобы они могли взяться за руки и утешить друг друга. Но было уже слишком поздно что-то менять.
– Ты считаешь, что мы упустили шанс стать ближе? – спросила Анита.
Элизабет кивнула. Она не знала, как еще среагировать на этот вопрос.
– Как жаль! – сказала Анита. – Но обо мне ты не беспокойся, дорогая. Все будет в порядке. Когда я выходила замуж за человека, который был на четырнадцать лет меня старше, я ведь понимала, что он умрет раньше. Я всегда знала, что когда-нибудь останусь одна.
– Мне так тебя жаль, – проговорила наконец Элизабет. – Позвони, если тебе вдруг станет очень одиноко. – Она сделала шаг в сторону, ей захотелось побыть одной. – Пойду-ка я спать. Завтра в шесть вставать.
Она направилась к дому, пытаясь идти уверенно, не оглядываясь. Оказалось, это не так-то просто.
Поднявшись к себе в комнату, Элизабет выглянула в окно.
Анита по-прежнему стояла в саду, ее плечи дрожали. Даже при тусклом свете луны Элизабет увидела, что по щекам у нее катятся слезы.
Анита смотрела на розы.
Элизабет стояла перед табло в аэропорту Нашвилла.
Рейс на Нью-Йорк отложили на два часа.
Тяжело вздохнув, она зашла в ресторан, села у окна и принялась наблюдать за тем, как взлетают самолеты.
Она изо всех сил гнала воспоминания, но они нахлынули на нее с новой силой. Ты не живешь своей жизнью, она проходит мимо тебя.
Если бы только в ее власти было изменить это. Может, надо сесть в самолет и полететь в совсем незнакомые места? Но куда? В Париж? В Непал? У нее даже не было с собой паспорта. А в целом мире имелось только одно место, где ей хотелось бы сейчас очутиться.
Дома. В ее доме на берегу океана.
А она вот сейчас полетит в Нью-Йорк, где ей опять придется подстраивать свою жизнь к интересам Джека.
– Я не хочу в Нью-Йорк, – прошептала она.
Элизабет посмотрела на часы и приняла решение.
Она встала из-за стола, расплатилась с официантом и направилась к газетному киоску, где купила конверт и пачку почтовой бумаги – единственной, какая там была, с шапкой наверху в виде фотографии поместья Элвиса Пресли и надписи: ЭЛВИС ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС В ПРЕКРАСНОМ ШТАТЕ ТЕННЕССИ.
Элизабет вернулась в ресторан, села на прежнее место и начала писать письмо:
Дорогой Джек!
Я люблю тебя. Мне кажется очень важным начать письмо с этих слов. Мы постоянно говорим друг другу об этом, и я знаю, что говорим искренне. А еще я знаю, что этого уже недостаточно, ты ведь понимаешь, о чем я? Ни тебе недостаточно, ни мне. Мы прожили вместе двадцать четыре года. Когда мы только поженились, я и не хотела ничего другого. А теперь все изменилось, я почувствовала необходимость начать собственную жизнь. Боюсь, не сделав этого сейчас, я не решусь уже никогда. А теперь перехожу к самому главному: я не вернусь в Нью-Йорк, по крайней мере сейчас. За все годы, что мы прожили вместе, только одно место я считала своим домом, и я не хочу покидать его. Я возвращаюсь в Эко-Бич. Мне нужно какое-то время побыть одной, чтобы попытаться понять, кто я такая и какой я могу стать.
Надеюсь, ты поймешь меня. Я люблю тебя, Джек.
Э.
Она даже не стала перечитывать письмо – положила его в конверт и отправила. А потом пошла узнать, когда следующий рейс на Портленд.
Элизабет чувствовала себя помолодевшей, полной сил. Прошло два дня, с тех пор как она вернулась домой, в Эко-Бич. Она вставала поздно и тратила минимум времени на домашние дела. Она лишь позвонила, чтобы ей доставили обратно со склада мебель, и забила холодильник продуктами. Вот и все, что она сделала.
Она не звонила друзьям, не составляла списка неотложных дел. Она не стала возиться с подключением телефона и даже мобильный отключила.
Вместо этого она гуляла по пляжу. Он был всегда рядом, внизу, все два года, что они прожили в этом доме. Однако за исключением того единственного раза, когда она спустилась на берег, завороженная песней китов, Элизабет там никогда не бывала. Крутые ступени и волны пугали ее.
Теперь этого больше не будет. Она взлетала по лестнице, как любой из местных жителей. Во время прогулок она изучила, кажется, каждый кусочек пляжа. У нее уже был свой серый, плоский камень, отполированный прибоем. Иногда она просиживала на нем часами, глядя на волны.
И ей опять стали сниться сны. Она не решалась еще взяться за кисть, но все же достала свой старый альбом и угли. Умение рисовать постепенно возвращалось – линии давались ей нелегко, не то что раньше, но что-то все-таки уже получалось. То, что после такого долгого перерыва она вообще взяла в руки уголь, уже казалось ей победой.
Джек должен был получить ее письмо вчера. Именно поэтому Элизабет и не подключала телефон – она была не готова к разговору с ним. Он каким-то образом всегда ухитрялся подчинить ее своим интересам, а сейчас она этого не хотела.
И вот, сидя на любимом камне, она смотрела в блокнот и думала, что бы нарисовать. Все вокруг вдохновляло ее.
На голой ветке примостилась голубая сойка. Перышки у нее на крыльях выглядели еще ярче на фоне серого дерева. Элизабет вдруг показалось, что у нее с глаз вдруг спала пелена и она теперь видит мир во всем его великолепии. Впервые за многие годы ей непреодолимо захотелось запечатлеть этот миг красками на холсте.
Первая капля холодного дождя упала ей на лоб и сбежала по щеке. Элизабет натянула капюшон, собрала в холщовую сумку художественные принадлежности и побежала домой.
К тому времени как она поднялась по лестнице, дождь разошелся не на шутку. Смахивая капли с лица, она пробежала по лужайке. Когда она открыла дверь и вошла наконец в дом, руки у нее были как ледышки.
Элизабет взяла с дивана плед и завернулась в него, как в шаль. А потом вернулась на крыльцо полюбоваться на разбушевавшуюся стихию. Никогда раньше она не делала ничего подобного. Она всегда боялась грозной непогоды, но теперь очень хотела избавиться от этого страха.
Наблюдая за потопом с крыльца, не спрятавшись в своем уютном доме, она почувствовала в себе перемены, почувствовала, что стала сильнее.
Несколько минут спустя Элизабет взглянула на дорогу и увидела в темноте свет автомобильных фар. Она плотнее закуталась в плед.
Машина остановилась. Фары погасли, а потом открылась дверца. Кто-то вышел из машины и стоял, освещенный лампой с крыльца.
Это был Джек.
Голова у него была совсем мокрая, дождевая вода струилась по его лицу. Он попытался улыбнуться, но глаза его оставались серьезными.
– Привет, Птичка!
Ей бы хотелось, чтобы приезд Джека явился для нее приятным сюрпризом. Но она словно бы ждала его, словно бы была уверена, что он приедет.
– Заходи быстрее, пока тебя не смыло, – сказала она.
Он прошел за ней в дом. С брюк у него лилась вода, так что в коридоре образовалась целая лужа.
– Сними-ка мокрое, а то простудишься, – сказала она. Она всегда себя вела так: главное – позаботиться о Джеке.
– Подожди, я принесу халат.
Элизабет пошла на второй этаж, открыла шкаф и сняла с вешалки халат. А когда обернулась, столкнулась с Джеком.
– Извини, я думал, ты знаешь, что я здесь, – проговорил он.
Они напоминали парочку четырнадцатилетних подростков на первом свидании – так оба нервничали. Он взял из ее рук халат и пошел в ванную переодеться, закрыв за собою дверь. Пока он переодевался, она спустилась в гостиную и разожгла камин.
Когда Элизабет закончила, Джек уже тоже был в гостиной. Она села на диван и посмотрела на него:
– Ты, конечно, получил мое письмо?
– Да.
Он произнес это тихо, едва слышно.
– Так давай поговорим. Джек сел рядом с ней:
– Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Да, я напрасно согласился на работу в Нью-Йорке, не посоветовавшись с тобой.