- Она сказала вам, что дождется моего возвращения из Академии?
- Нет… Она очень торопилась…
- Она спросила вас, в котором часу ей вернуться, чтобы застать меня дома?
- Нет.
- Теперь вы видите?
Но Анжель не унималась.
- Уверяю вас, месье, - сказала она, - ваша дочь очень сожалеет… Она вас очень любит!
- Она меня очень любит, но не испытывает желания меня видеть! Ну что ж, это взаимно! Пусть все будет как есть!
После такого заключения Анжель больше не осмеливалась взывать к снисходительности своего неумолимого хозяина. Предоставленный сам себе, он с каждым днем все больше погружался в суровое уединение. Чтобы освежить мысли, он в какой-то момент решил ознакомиться с книжными новинками. Писать он не мог, вероятно по причине множества забот, так почему бы не развлечься чтением того, что пишут другие? Но все книги, которые ему присылали, с первой страницы вызывали у него неприятие. Одни он ругал за претенциозную угловатость, другие - за то, что слишком хорошо написаны. На смену инстинкту систематического критиканства вскоре пришел другой, который не заставил себя ждать. Большинство книг, попадавших ему в руки, казались теперь в сто раз лучше его собственных. Талант, какой он замечал у молодых авторов, косвенно вызывал у него сомнения по поводу собственных заслуг. Их сюжетные и стилевые находки восхищали его и пробуждали ненависть к тому, что он до сегодняшнего дня "совершил". Арман не осмеливался перелистывать ни одну из своих старых книг, боясь обнаружить в них непоправимые погрешности. Что, если он обманул публику и она заблуждается в отношении качества его произведений? Что, если он оказался шулером славы? Имеет ли он право советовать что бы то ни было, принимать похвалы, которым не верит, находиться рядом с настоящими писателями, которые не крали признания современников, а может быть, и потомков? Как можно вообще быть уверенным в себе или даже быть довольным собой, когда в восемьдесят пять лет занимаешься такой странной, прихотливой, несерьезной, счастливой профессией, как профессия мастера словесной игры и охотника за фантазиями? В припадке слепой ярости он клеймил весь мир и Господа Бога за то, что тот после долгого покровительства отправлял его в отставку. Чтобы Арман мог держаться в курсе литературных событий, Анжель покупала ему все газеты и журналы. И он искал там не столько заметку о себе (Арман уже давным-давно перестал интересовать журналистов), сколько сведения о жизни Санди и ЖВД, которые были любимчиками парижской прессы. Однако вот уже целый месяц, как ни одна газета и ни один журнал не упоминали о том, чтобы они появились на светской вечеринке, на экстравагантном фестивале или на демонстрации солидарности с одной из незащищенных категорий граждан. Вероятно, они устали от шумихи вокруг своей жизни и приняли мудрое решение побыть какое-то время в тени. Самое большее, что удалось узнать Арману, читая "Новости книгоиздания", это то, что Жан-Виктор Дезормье готовил новый роман под названием "В последнюю минуту". Говорили, что он несет в себе разрушительную силу бомбы с замедленным действием. А потом больше ничего, тишина, забвение…
Однажды утром, когда Арман тихо радовался такому молчанию, ему на глаза попала газета, известная своими злобными разоблачениями. В разделе "Слухи" красовался броский заголовок: "Над знаковой парой нашей литературы сгущаются тучи". Арман был заинтригован и пробежался по статье. Речь действительно шла о ЖВД и Санди. По словам автора материала, "ЖВД, известный тем, что за пять лет сменил три издательства, столь же непостоянен и в любви. Ходят слухи, что его новый роман "В последнюю минуту" выйдет не в издательстве "Дю Пертюи" и что ЖВД состоит в наилучших отношениях с одной очаровательной актрисой. Называть ее имя мы не станем… пока оно не будет у всех на устах…" Под статьей стояла подпись: Паскаль Ботийель. Арман немного знал этого разносчика сплетен. Обычно малый был хорошо осведомлен. Так ли верны его сведения об отношениях Санди и ее любовника? Что бы там ни было, его раздражала мысль о том, что незнакомые люди, читая эту едкую газетную сенсацию, могут посмеяться над Санди и над ее отцом. Арману казалось, что стены дома дали трещину под действием подземного толчка. Однако нужно смиренно склониться и продолжать жить, как в прошлом. И эта необходимость сохранять достоинство еще более усугубляла жестокость пытки.
Был четверг, день Академии. Арман стеснялся пойти на набережную Конти из страха заметить вокруг себя намеки и улыбки. В конце концов он решил не бояться того, что скажут люди. Его боевой настрой оказался напрасным. Академики были людьми из приличного общества. Никто не произнес при нем имени ЖВД. К тому же они могли и не знать о коварных намеках Паскаля Ботийеля. Но сплетни такого рода распространяются с ураганной скоростью. Если не все еще знают сегодня, то узнают завтра.
Вернувшись к себе, Арман ощутил, что не может больше молчать. Нарушая запрет, который он сам на себя наложил, он позвонил Санди. Телефон был занят. Он набирал номер снова. Десять раз. И все тот же короткий сигнал пронзал его слух. Арман подумал, что телефон дочери вышел из строя или она сняла трубку, чтобы избавить себя от необходимости отвечать на звонки журналистов. Единственный выход: пойти к ней! Но если ЖВД все еще там, может произойти скандал! И вот тогда Армана осенила блестящая мысль, которая вернула ему бодрость. Как он раньше об этом не подумал? Анжель была в прекрасных отношениях с Мануэлой, португальской горничной Санди. Ей стоило только украдкой зайти к своей подруге, на улицу Висконти, выманить ее из дома и потихоньку выспросить о любовных похождениях хозяйки. Кто лучше Мануэлы мог знать о том, куда зашли отношения Санди и ЖВД? И кто лучше Анжель мог вывести Мануэлу на откровенность в этих вещах? Воодушевленный такой перспективой, Арман направился на кухню, где Анжель готовила картофельное пюре на ужин. Хозяин сообщил ей об ответственной миссии, которую хотел на нее возложить. Такой рискованный замысел поначалу испугал Анжель.
- А что, если мадам Санди об этом узнает? Вы представляете? Такие вещи за ее спиной! Некрасиво получится! Она рассердится на Мануэлу! И уволит ее за… служебный проступок!..
Арман успокоил сомнения горничной, уверив ее в том, что, успешно справившись с этой задачей, она окажет услугу всем и что Санди и он сам найдут способ, как ее отблагодарить. После такого утешения Анжель подавила последние опасения и на следующий день, в девять часов утра, вышла из дома и приступила к действиям. Арман готовился к ее возвращению с нетерпением воздыхателя, поджидающего посредницу, которой поручил свое дело. Увидев ее снова, когда она входила в кабинет в своем старом, измятом макинтоше, с корзинкой в левой руке, с зонтом - в правой, с походной сумкой через плечо, он тотчас же понял, что она потрудилась не напрасно. Увядшее лицо Анжель светилось тайным ликованием.
- Ну, что? - спросил он.
- Мануэла мне все рассказала! Это правда, что пишут в газетах: дела у мадам Санди с месье Жаном-Виктором не ладятся. Они все время ссорятся. Месье Жан-Виктор выходит сам по себе, и мадам Санди тоже. Она даже часто остается дома одна. Они больше не спят вместе. Оказывается, месье Жан-Виктор ночует дома через раз!
Каждая фраза Анжель разжигала негодование Армана и пробуждала в нем сочувствие к несчастью дочери. В то же время он радовался тому, что эта абсурдная связь вот-вот разорвется. Как только Анжель закончила рассказ, Арман попросил ее уточнить некоторые подробности. Как зовут актрису, которая заняла место Санди в сердце ЖВД? Знакома ли Санди со своей соперницей? Возможно ли, что между Санди и ЖВД вышла простая размолвка, из тех, какие часто случаются между влюбленными и заканчиваются трогательным и страстным примирением в постели? Да нет! По словам Анжель, которая лишь повторяла то, что сказала ей Мануэла, соперница Санди по-настоящему прибрала ЖВД к рукам. Это двадцатидвухлетняя актриса, очень развязная, ее зовут Аврора Бюгатти. Сейчас она играет в спектакле по комедии Фейдо "В западне", в театре Буфф-Паризьен. Санди никогда с нею не встречалась и даже отказывалась пойти посмотреть ее на сцене. Что же до будущего нашей пары, то все зависит, по словам Анжель, от желания месье Жана-Виктора, который "еще тот донжуан", и от терпения мадам Санди, а она "просто святая". Но даже настоящая святая, говорила она, может не выдержать!
- Вы же понимаете, месье, - поясняла Анжель, - в сердечных делах все может произойти! Люди надоедают друг другу, ругаются, расходятся, собрав чемоданы, дерутся в постели и снова целуются! Может быть, это просто легкое облачко над домом. Глядишь - и завтра месье Жан-Виктор попросит руки у мадам Санди!
Такое предположение испугало Армана, но он ничего не сказал Анжель. Он даже попросил ее через несколько дней снова справиться о новостях с улицы Висконти.
С тех пор каждое утро его прислуга, в новой должности частного детектива, направлялась к Мануэле для пополнения сведений. Под предлогом покупок в ближайших магазинах горничная Санди встречалась с горничной Армана в бистро и шепотом передавала ей последние события конфликта, который вел ее хозяев к разрыву. Незадолго до обеда Анжель входила к хозяину "с докладом" и сообщала о переменах в настроении дочери. Она рассказывала о перипетиях угасающей любви с увлечением читательницы современных романов. Видя ее воодушевление при описании чужих злоключений, Арман вдруг понял, что ничего не знал о ней, хотя та проработала у него уже девять лет. Конечно, ему было известно, по документам и сплетням консьержки, что Анжель - старая дева, что у нее нет детей, что ей под шестьдесят лет и она живет у матери, где-то в двенадцатом округе. Но больше он ничего не знал! Как тоскливо, однообразно, бесплодно ее существование! Могло ли столь ограниченное существо понять, что он, знаменитый романист, ощущал при мысли, что судьба дочери разыгрывается вдали от его глаз, что он бессилен защитить ее от происков профессионального ловеласа? Как бы там ни было, он понимал, как ему повезло, что рядом находится столь преданный человек. Благодаря Анжель у него достаточно средств, чтобы ответить на бесчестные поступки противника. Для очистки совести он решил отблагодарить ее в конце месяца небольшим вознаграждением.
Два дня спустя, по окончании очередного заседания в Академии, пожизненный секретарь давала ежегодный прием в залах Института Франции. Поначалу Арман думал пропустить эту традиционную церемонию - в нынешнем положении он предпочитал не показываться на публике. Но в порыве гордости он поборол неуверенность и пошел с таким чувством, будто принимал вызов. Большинство коллег, их близкие, друзья, журналисты, незнакомые люди толпились у стойки с бокалами в руках. В этой разнородной толпе Арман мог одним взглядом распознать настоящих писателей, преданных читателей, собирателей литературных сплетен и вездесущих зевак, которые ходят на приемы в Академию, как на передвижную выставку. Они идут взглянуть на тот или иной шедевр из тех, что завтра запакуют и увезут в своих ящиках организаторы. Хотя Арман и критиковал этот маленький кружок интеллектуалов, столь жаждущих увидеть академиков во плоти и пощеголять в их обществе, он не мог не признать, что нигде не чувствовал себя так свободно, как в этой обители традиций. Наверное, потому что многие люди, собравшиеся здесь в эту минуту, помнили, благодаря своему возрасту, о былой славе Буазье. Каждый раз, когда Арман переступал порог этого почтенного учреждения, он ощущал себя помолодевшим. Он даже приходил к мысли, что лучший способ остаться молодым - это общаться со стариками. Элен Каррер д'Анкосс с доброжелательным и уверенным видом наблюдала за светским собранием, посреди которого раздавался негромкий женский смех, звенели бокалы, а любители бесплатных угощений жевали в молчании. Прохаживаясь между группами, Арман обменялся незначительными фразами со случайными собеседниками, после чего к нему подошел некий субъект, лицо которого показалось ему знакомым. Когда Арман уже собирался повернуться к нему спиной, субъект произнес, приятно улыбаясь:
- Мэтр, вы меня не узнаете?.. Позвольте представиться: Паскаль Ботийель.
Услышав это имя, Арман насторожился: перед ним был автор злобной статейки об отношениях ЖВД и Санди, очень "раскрученных" в прессе. Арман замкнулся в презрительном молчании, и Ботийель почтительно спросил его:
- Я вас чем-то обидел, мэтр?
- Никоим образом, - ответил Арман сухо. - В конце концов, вы просто выполняете свою работу, роясь в помойном ведре. Каждому свое ремесло!
Паскаль Ботийель был обесцвеченный блондин, он носил маленькое золотое колечко в левом ухе, но компенсировал свой женоподобный вид тем, что курил огромную сигару, с большой палец толщиной, и говорил басом.
- Я никогда не писал о вашей дочери ничего обидного, - сказал он. - Я даже был скорее любезен…
- Есть любезности, которые стоят самых гадких оскорблений!
- Можете вы привести хотя бы одно недоброжелательное замечание или выражение?
- Я подобных глупостей не запоминаю! Напротив, стараюсь забывать, из сострадания к тем, кто их выдумал. Сожалею, что с вашим талантом журналиста, который неоспорим, вы унижаетесь до ремесла сборщика сплетен! Вы повсюду суете свой нос! Вы черните все! Это недостойно! Я бы попросил вас воздержаться от намеков на мою дочь в будущих статьях.
Не моргнув и глазом Ботийель бойко ответил:
- Я вам это обещаю и с тем большей охотой, что эта скверная история огорчает не только вас!
- Ах вот как! - воскликнул Арман с кислой иронией. - И кого же еще?
- Очень многие люди, с которыми я общаюсь, считают, что ЖВД заходит слишком далеко! А если бы я вам сказал, что…
- Не говорите мне ничего, - отрезал Арман.
Он вдруг подумал, что вышел из роли, когда согласился отвечать Ботийелю. Это он, Арман, должен задавать вопросы. Но Ботийель разошелся:
- Не поймите в дурном смысле, мэтр! Если бы вы немного больше знали о том, что происходит, вы бы поняли, что ваша дочь очень нравится публике своим очарованием, своей простотой. Она стала жертвой фокусов Дезормье. Я хорошо знаю нашего "всенародного" ЖВД! У него есть талант, но он, прежде всего, - рекламная штучка… Постоянно выпрашивает лестного намека в светской хронике, лезет в первый ряд перед фотографами! Он способен на все, чтобы заполучить статью. Он заговорил зубы вашей дочери. А сейчас заговаривает зубы Авроре Бюгатти! Только Аврора не проста, хоть ей всего двадцать два года! Она не даст собой манипулировать, как Санди…
Пока Ботийель нашептывал все это, в стороне от других гостей, Арман бросал вокруг тревожные взгляды, опасаясь, как бы их беседа не коснулась чужого нескромного слуха. Однако в этом гуле голосов люди были заняты только тем, что пили, ели хрустящее печенье и решали свои личные дела. Конечно, в словах Ботийеля не было ничего нового. Все, что он говорил теперь, Арман сотню раз повторял себе без всякой пользы. И все же мнение постороннего о характере и поведении Санди внезапно поразило его, как открытие, проливающее свет на него самого.
- Зачем вы мне все это рассказываете? - спросил он с остатком раздражения. - Собираетесь написать об этом статью для вашей газетенки?
- Уверяю вас, нет!
- Тогда чего вы ждете от меня?
- Да ничего, мэтр! Мне просто приятно высказать вам то, что я чувствую в отношении интересующего вас дела… И все!
Гнев Армана сменился удивлением. Никогда еще слово "мэтр" не казалось ему столь неуместным и смешным. Он даже удивился, как мог терпеть такое обращение в прошлом. Может быть, Паскаль Ботийель и в самом деле заговорил с ним, чтобы облегчить свою совесть? Может быть, и среди собирателей парижских сплетен есть порядочные люди? Не чувствуя себя в безопасности в этом обществе, где он больше не мог отличить друзей от врагов, Арман натянуто улыбнулся и пробормотал:
- Мне нужно идти…
Когда он тяжелым шагом направился к выходу, Жан Дютур догнал его в дверях:
- Вы еще не уходите?
- Нет, ухожу. Я устал!
- Одну секунду! Я бы хотел сказать вам пару слов о романе Дезормье, который недавно получил нашу премию… Вы помните, "Пощечина"… До обсуждения мне удалось прочесть только половину книги, и ваш энтузиазм меня убедил! Я проголосовал "за" с закрытыми глазами! Так вот, вчера я закончил книгу и разочаровался! Между нами говоря, это и выеденного яйца не стоит!
Арман выпрямился во весь рост, принял важный вид. Сначала Паскаль Ботийель, теперь Жан Дютур! И тот и другой, сами того не зная, оказали ему бесценную поддержку в трудную минуту. Волна радости захлестнула его. Он по-приятельски похлопал Жана Дютура по плечу, не простился ни с кем, кроме него, и вернулся домой, полный новых сил. В этой необычной эйфории он пребывал до самого вечера. Он даже спал хорошо и видел бессмысленные, спокойные сны. Поутру, сразу как только Анжель принесла ему завтрак, он послал ее на улицу Висконти с наказом "выжать из Мануэлы все до последней капли, как из лимона".
Полтора часа спустя Анжель вернулась подавленной. Можно было подумать, что она пришла с похорон. Глаза у нее покраснели, и она потихоньку шмыгала носом.
- Это ужасно, ужасно! - вздохнула она.
Арман испугался не на шутку и едва осмеливался спрашивать ее.
- Что случилось? - наконец произнес он. - Объяснитесь же, ради Бога!
Анжель перевела дух, окинула скорбным взглядом комнату и выпалила на одном дыхании:
- Месье Жан-Виктор уехал!
- Как уехал! - воскликнул Арман. - Куда? В путешествие?
- Нет. Насовсем, месье! - ответила Анжель. - Этого было не миновать! Мануэла говорит, а ведь она наблюдала за всем этим, что у мадам Санди и месье Жана-Виктора дела не ладились уже больше двух недель! Споры, крики, плач! Настоящая драма! И все из-за этой дрянной актрисульки! Мы хотели узнать побольше. Мануэла достала билеты в театр, где играет эта Бюгатти! Она видела ее на сцене и сказала, что та ничуть не лучше мадам Санди! Помоложе, конечно! Но для мужчины, у которого есть совесть, это не должно быть так важно! Но этот… У него же камень в груди! И вот результат: вчера, после бурного объяснения, он забрал свои пожитки - и тю-тю!
Она изобразила рукой летящую птицу. Поборов волнение, Арман снова спросил:
- Как отреагировала дочь?
- Очень плохо, месье, - пробормотала Анжель. - Мануэла сказала, что с тех пор она плачет, не переставая!
- Я пойду к ней!
- Только не это, месье! - вскричала Анжель. - Я и с Мануэлой сейчас говорила. Она, как и я, считает, что нужно переждать два-три дня…
- Почему?
- Потому что, кто знает… Месье Жан-Виктор может вернуться…