Я лежала на спине с закрытыми глазами. Дженис и... Генри. Ну что ж, было бы просто замечательно для обоих. Если, конечно, сестра не заблуждается. Для Генри - лучшего и не придумаешь. Он - прекрасный человек, она - милая, прелестная девушка, живая и веселая. Именно такая жена нужна Генри. Я удивилась, обнаружив, что новость о возможной женитьбе Генри на Дженис задела меня не больше, чем признание Рейн о любви к Алану. Оба мужчины мне нравились, но мое сердце - на радость или на горе - принадлежало Коннору. Я не могла отдать его никому другому, хотя, быть может, Коннор в моем сердце совсем не нуждался.
Затем, забот о Генри, Дженис, Рейн и Алане, я стала размышлять о том, что скажу Коннору, когда увижу его послезавтра. Необходимость встречать пароход явно ему не по душе, но я нисколько не сомневалась, что он придет - та несчастная телеграмма заставит его. Он должен явиться на пристань, потому что я - его жена, а он - мой официальный "ближайший родственник".
Внезапно я почувствовала себя очень одинокой, и мне сделалось страшно. Корабль мерно резал морские волны, неумолимо приближая меня к роковой черте - к Сиднею и к Коннору, а я еще не придумала ни одного слова, чтобы сказать человеку, за которого вышла замуж и для которого олицетворяла клетку...
Наконец таблетки, которые дала мне медсестра, подействовали. Я крепко заснула и проснулась, лишь когда наш пароход уже покинул Мельбурн.
Вскоре меня осмотрел полковник Джемс и предупредил, что мне придется провести в больнице Сиднея по меньшей мере две недели. Он подтвердил слова сестры относительно содержания телеграммы и сообщил, что я могу, если желаю, этим вечером в течение получаса принимать посетителей.
Это был угрюмый, прямолинейный человек, который, кажется, воспринимал мою болезнь как личное оскорбление. Тот факт, что мне, присланной на вверенный ему корабль в качестве выздоравливающей после несчастного случая, вдруг ни с того ни с сего вздумалось заболеть малярией, как видно, выводил его из себя. Прочитав мне короткую желчную нотацию, он, к моему несказанному облегчению, отправился осматривать других больных, которые, подобно мне, поступили на корабль с неточным диагнозом. Лишь позднее я узнала, что, когда температура достигла критической отметки и я находилась между жизнью и смертью, полковник Джемс просидел у моей кровати почти всю ночь, не позволяя мне умереть. Я простила ему и угрюмость, и желчность, понимая, что из-за меня ему пришлось пережить.
Однако мне так и не удалось лично поблагодарить его, так как я его больше не встречала.
Этим вечером меня навестила Дженис. Она робко, на цыпочках вошла в каюту, на лице застыла растерянная улыбка, в глазах - странная, немного конфузливая настороженность, которой я прежде у нее не видела. У меня сразу же возникло опасение, что Генри, чего доброго, рассказал ей о своих былых чувствах ко мне, и мне захотелось, насколько в моих силах, рассеять ее подозрения на этот счет. Но она не дала мне и рта раскрыть. Поздоровавшись и заботливо осведомившись о моем здоровье, она с места в карьер принялась описывать различные сцены, которые происходили на пристани при выгрузке первой партии военнопленных.
- Родственники и друзья ожидали у трапа, а сзади собралась огромная толпа. Почти все женщины плакали, некоторые мужчины тоже, хотя и пытались скрыть слезы. Сперва все держались довольно спокойно, а когда стали спускать людей на носилках, их стали громко приветствовать. Ты ничего не слышала? Я знаю, ты лежишь у противоположного борта, но они подняли такой гвалт, должно быть, слышно было в Сиднее.
Я сказала, что крепко спала, потому ничего не слышала, и она удивленно вскинула брови.
- Боже мой, просто поразительно! Они так громко пели "Вперед, Австралия", "Танцуй, Матильда" и другие песни, даже "Будь верным мне". Ты должна была проснуться! Пели все: и на пристани, и мы - на корабле. Буду помнить всю жизнь, и, уж конечно, этого не забудут бывшие военнопленные Мельбурна. Встреча получилась теплой, непринужденной, они должны были почувствовать - им действительно рады. Генри сказал...
Дженис внезапно замолчала и зарделась от смущения, словно имя Генри нечаянно сорвалось с ее губ и ей было стыдно, что это случилось в моем присутствии. Я попыталась заговорить, но она почти невежливо перебила меня и заторопилась продолжить рассказ, захлебываясь словами.
Говорила она, перескакивая без разбора с одной темы на другую, и я, наблюдая за быстроменяющимся выражением ее лица, подумала, что она быстро, почти за одну ночь, повзрослела и приобрела черты почти зрелой женщины. До сих пор она была ребенком, непосредственным и ласковым котеночком, вся, как на ладони, теперь же между нами вырос барьер, которого не существовало раньше. У Дженис появился секрет, и он мог быть связан только с Генри. Когда она собралась уходить, пробыв у меня положенные полчаса, мне страстно захотелось, чтобы она своим секретом поделилась со мной, вместе с тем я чувствовала, пожимая ей на прощание руку, что она не склонна вверять мне свои сокровенные мысли. Она пришла только потому, что я больна и мы служили в одной команде, однако время истекло, и можно с легким сердцем уйти. Вероятно, Дженис с удовольствием бы распрощалась навсегда, просто у нее язык не повернулся.
Я удержала ее за руку.
- Дженис, - сказала я, - пожалуйста, подожди, не уходи. Мне нужно тебе кое-что сказать.
В ее глазах мелькнуло что-то, похожее на панику.
- Но, Вики, я... я не могу оставаться дольше. Сестра предупредила, что ради твоего здоровья тебя не следует слишком утомлять и позволять тебе много говорить. Вики, мне жаль, но, право же, я должна уйти.
Она попыталась высвободить руку, и я отпустила ее.
- Хорошо, Дженис, как хочешь, - произнесла я устало. - Извини, что задержала тебя.
- Если бы могла, Вики, я бы осталась, честное слово, - заверила она вполне серьезно, хотя глаза изобличали ее во лжи.
Внезапно мне все опротивело, и я была слишком измочаленной - духовно и физически, - чтобы спорить.
- Давай отчаливай. Спокойной ночи и спасибо, что навестила.
- Спокойной ночи, - прошептала она с несчастным видом и остановилась в нерешительности. - О чем ты собиралась мне сказать?
- Не суть важно. Только о том, что они известили моего мужа телеграммой. Он, вероятно, встретит меня, когда мы причалим в Сиднее. Подумала, может, тебе будет интересно узнать.
Дженис уставилась на меня своими большими карими глазами, в которых изумление смешивалось с явным облегчением. Она с трудом сглотнула.
- Почему ты так подумала?
- О, мне просто показалось. Я нисколько не претендую на Генри О'Малли, абсолютно ни капельки.
Дженис густо покраснела.
- Разве? А он думает, что у тебя в отношении его определенные планы. Он... - Девушка запнулась и прикусила нижнюю губу. - Прости, Вики, я вовсе не хотела заводить разговор об этом... расстраивать тебя и вообще упоминать имя Генри. Он страшно рассердится, если узнает, что я не удержалась.
- И почему же?
- Да потому... - Она оборвала фразу, с силой снова прикусив крепкими зубами нижнюю губу.
- Дженис, - проговорила я, - скажи мне правду. Я хочу знать.
- Разумеется, - охотно согласилась она, - я всегда говорила тебе только правду. Постараюсь и сейчас, если смогу.
- Думаю, что сможешь... если захочешь.
- Ну, ты... - Дженис изо всех сил старалась унять дрожавшую нижнюю губу, и мне было ее ужасно жаль. Ведь она, по существу, была все еще ребенком и не знала, как реагировать на мои слова. - Что ты хочешь знать? - в конце концов с трудом произнесла она.
- Ты любишь Генри? Любишь по-настоящему? На этот раз она ни секунды не колебалась, только вся кровь отлила от лица.
- Да, - сказала она просто и в подтверждение кивнула головой, - люблю его, Вики.
- А Генри? - продолжала я. - Он любит тебя?
- Не знаю, - призналась Дженис с грустью. - Честное слово, не знаю. Иногда мне кажется, что любит, а иногда - нет. Он очень привязан к тебе, Вики. Если бы я не знала, что ты замужем, то непременно предположила бы, что он по уши влюблен в тебя. Прости, - добавила она смущенно, - если я задела тебя чем-то. Но ведь Генри ничто не мешает любить и замужнюю женщину. Даже без повода и без надежды.
- Я никогда не давала ему ни малейшего повода, - напомнила я.
- Это правда, - быстро согласилась она. - Я знаю: ты на такое не способна, Вики. Только... - она судорожно вздохнула. - Все время, пока ты болела, Генри не находил себе места, тревожась за тебя. Именно поэтому я проводила много времени в его обществе. Понимаешь, он все время хотел говорить о тебе, а я единственный человек, с кем можно разговаривать на эту тему, ведь только я была достаточно близка с тобой. А потому, полагаю, он... ну, выбрал меня в собеседники. Его не пускали к тебе, и это его сильно огорчало… То есть он ведь доктор, а они обращались с ним, как с рядовым военнопленным. Ну и он... ну, в какой-то мере стал нуждаться во мне. А однажды... - Дженис недоговорила.
- Ну-ка, так что однажды? - подсказала я.
- Ничего особенного не произошло, - продолжала она. - Просто поцеловал меня - и все. На прощание, перед сном, когда сообщили, что кризис у тебя миновал. Тут нас и увидела медсестра, такая голубоглазая, которая дежурила у тебя по ночам. Она еще подшучивала надо мной из-за Генри.
- Понимаю, - сказала я.
- Вики, - наклонилась ко мне Дженис, - ты счастлива замужем, правда? И верно, что у тебя будет ребенок?
- Да, - ответила я, считая в данной ситуации полуправду вполне оправданной.
Карие глаза Дженис сияли.
- А можно сказать об этом Генри? - спросила она наивно. - Конечно, это ничего не изменит, хотя, с другой стороны, чем черт не шутит. Мне показалось, что целовать меня ему было приятно. - Дженис потупилась. - И еще мне показалось, он этому удивился, ну, что испытал такое удовольствие, понимаешь?
- Я понимаю, о чем ты, - заверила я. - Во всяком случае, так думаю.
- Я очень рада, - искренне проговорила она. - А еще я рада, что мы откровенно друг с другом поговорили, Вики. Надеюсь, я ничем не расстроила тебя...
- Нисколько, даю слово, - улыбнулась я и с облегчением увидела ответную улыбку на ее лице. - Мне значительно лучше.
- Ты выглядишь еще больной, - сказала Дженис. - Возможно, отчасти виновата беременность. Сестра сказала, температуры у тебя нет.
- О ребенке тоже сообщила она? - поинтересовалась я.
- Да, она, - призналась Дженис. - Вики, можно я расскажу Генри о ребенке и о том, что твой муж придет тебя встречать в Сиднее? Ты не против?
- Нет, - ответила я, - ничего не имею против, если ты, моя дорогая, сообщишь ему об этом. Более того, можешь сказать, что я попросила тебя передать ему эти новости, а также попрощаться с ним от моего имени. Он, я уверена, поймет.
- Ты хочешь сказать, что не собираешься снова встречаться с ним, - подняла удивленно брови Дженис. В голосе прозвучал легкий испуг, сама мысль, что кто-то может отказаться от встречи с Генри и от возможности лично попрощаться с ним, была для нее невыносима.
- Я не намерена встречаться с Генри, - покачала я головой. - Насколько это зависит от меня. А теперь, мне кажется, тебе лучше уйти. Я немножко устала и постараюсь уснуть.
Дженис пожелала мне спокойной ночи. Я смотрела ей вслед, когда она легкой походкой направлялась к двери. На пороге она оглянулась и, улыбаясь, помахала рукой. Она выглядела такой юной и очень, очень счастливой.
Глава двенадцатая
а следующий день наш корабль вошел в сиднейскую гавань. Как только стали видны красные кресты на бортах, он сразу же привлек к себе всеобщее сочувствие и внимание. Я отчетливо слышала хриплые гудки, которыми приветствовали нас другие пароходы.
В свой иллюминатор я мало видела из того, что происходило снаружи, но время от времени в поле моего зрения попадали различные суда, проходившие вблизи нашего судна. Однажды мимо проплыл даже большой морской паром. На палубах вдоль перил толпились пассажиры, они махали и криками приветствовали нас, до меня донеслись ответные радостные возгласы с нашей стороны. Чуть позже я увидела небольшую яхту, бесшумно и изящно скользящую по волнам, подобно маленькому крылатому насекомому, и смогла разглядеть команду - трех загорелых юношей.
Я пропустила тот момент, когда мы вошли в гавань, но по топоту многочисленных ног над головой и взволнованным восклицаниям догадалась, что путешествие наше закончилось. Однако прошло немало времени, прежде чем мы встали на якорь. Я поняла это, когда увидела, как два буксира, которые подтягивали нас к причалу, вдруг отвалили в сторону, выпуская густые клубы черного дыма из своих коротких прокопченных труб.
Медсестра, дежурившая у моей постели по ночам, - ее звали, как мне стало известно, Элизабет Даньелс - один или два раза заглянула в мою каюту спросить, не желаю ли я чего, но наверху было слишком много дел, чтобы часто уделять мне внимание. Приветливый стюард, который позаботился обо мне, когда я впервые взошла на борт корабля, принес завтрак и ловко пристроил поднос у меня на коленях.
- Этого недостаточно даже, чтобы накормить досыта воробья, - скорчил он гримасу. - Вы небось на диете?
Я высказала предположение, что, по-видимому, дело обстоит именно так. Я не помнила, чтобы мне пришлось есть с момента погрузки на корабль, а потому отварная рыба выглядела очень аппетитно. Но, проглотив несколько кусочков, я почувствовала, что желудок больше не принимает, и под укоризненным взглядом стюарда отставила в сторону поднос.
- Вам не понравилось? - спросил он. - Может быть, вам принести что-нибудь другое? Порцию цыпленка, например?
- Вы очень добры, - отрицательно покачала я головой, - но я не голодна. Вероятно, мне лучше воздержаться.
- Пожалуй, - кивнул он с видом знатока. - Выпейте, по крайней мере, ячменный отвар, он вам никак не повредит.
Я послушалась, и он забрал у меня поднос.
- Они сказали, когда понесут вас на берег, мисс?
- Нет, не говорили. Мы уже у причала?
- О да, стоим целых полчаса. Некоторые парни уже выгружаются. И как же их принимают! - ухмыльнулся он. - Так же, как и в Мельбурне, только еще громче. Здесь вы ничего не слышите. Играет оркестр, и толпа надрывается до хрипоты, никогда не видывал ничего подобного. А девушки - их несколько десятков - раздают сигареты и чай. И все такие хорошенькие. - Стюард с сожалением взглянул на меня. - Как жаль, что вы сейчас не там. Хорошо бы, чтобы вас в числе первых доставили на берег.
- Меня должны встретить, - сказала я, сама не веря собственным словам. - За мной приедет муж.
- Ах, вот как, - кивнул он с глубокомысленным видом. - На пристани стоят люди, ждут, когда можно будет взойти на корабль. Пока их не пускают, идет обычная таможенная проверка. Хотите, я попробую найти вашего мужа? Скажите только его имя и опишите внешность, а я разыщу его и сообщу, где он сможет вас найти. Те, кто впервые попадает на такой корабль, часто путаются среди кают. Ваш муж может пробродить не менее получаса, прежде чем наткнется на вас. И я подумала: поблагодарит ли меня Коннор за то, что я послала за ним стюарда? Вероятнее всего - нет. Но, с другой стороны, он человек нетерпеливый, и ему вряд ли понравится бродить по коридорам битый час или больше того, разыскивая меня. Я вспомнила собственные трудности после того, как села на судно в Рангуне и безуспешно пыталась обнаружить свою каюту.
- Ну что ж, - согласилась я, - если это вас не очень затруднит...
- Ни в малейшей степени, сударыня. Ваш муж - мистер Дейли, конечно? У него нет какого-нибудь титула или звания, хотел я сказать, например, капитана или майора?
- У него вообще нет воинского звания, - пояснила я. - Он высокого роста и... - Я закрыла глаза, стараясь припомнить в деталях внешний облик Коннора. Как это ни странно, но я оказалась не в состоянии. Я не забыла, как он выглядит, но его образ представлялся каким-то размытым, безжизненным, почти нереальным. - У него светлые волосы, - проговорила я наконец. - Высокий блондин и при ходьбе хромает.
- Не беспокойтесь, мисс, - бодро заверил стюард, - я найду его, если он здесь. Высокого роста, светлые волосы и хромает. Если он тут, я легко узнаю его и приведу прямо к вам.
Насвистывая, он ушел, а я опять осталась одна в тишине моей отдельной каюты.
Стюард пообещал отыскать Коннора, если он здесь. Но здесь ли он? До этого момента я была почти уверена, что Коннор на пристани и встречает меня, однако теперь у меня появились сомнения. В последнем письме, полученном в рангунском госпитале, он назвал наш брак фарсом, который следует закончить как можно скорее. Отчего же, спрашивала я с грустью, я вообразила, что телеграмма с сообщением о моей болезни, могла что-то изменить? Не мерила ли я Коннора на свой аршин, не ожидала ли я, что он поведет себя так же, как я повела бы себя в подобных обстоятельствах?
Было абсолютно бессмысленно оценивать Коннора по каким-то чужим меркам. Коннор есть Коннор. Раз он решил порвать со мной, моя болезнь вряд ли заставит его изменить принятое решение. И тем не менее... Лежа с закрытыми глазами, я старалась воспроизвести в памяти последнюю сцену перед нашим расставанием - старалась вспомнить, что он тогда говорил, как выглядел, что делал. Мне припомнился рисунок, на котором он изобразил меня в военной форме, и его шутливое предложение, касающееся подписи под ним. Существовал еще один рисунок, на котором я была не в военной форме, а в вечернем платье. Как я помнила, меня особенно тронул тот факт, что он воспроизвел по памяти каждую деталь моего туалета. От внезапно нахлынувших ярких воспоминаний - горьких и мучительных, невыносимо обидных и надрывающих душу - к горлу подступил знакомый плотный комок.
Коннор предстал перед моим мысленным взором как живой. Я ясно видела его улыбку - иронически приподнятые уголки губ, которые всегда принимали это положение, когда его что-то по-настоящему забавляло. Улыбка Коннора была для меня частью его обаяния. Она была неотразима, вместе с ней обычно загорались его глаза. Слегка насмешливая, по-мальчишечьи задорная и... счастливая. Он был счастлив до того самого утра, когда мы расстались, словно навсегда, когда я оставила его в квартире на Кингс-кросс и отправилась в долгий путь - назад в Бирму...
За крепко сжатыми веками копились жгучие слезы. И снова - будто это случилось только вчера - я слышала его голос, он спрашивал: "Я до сих пор не говорил тебе, почему я допустил, чтобы с нами случилось такое?" Он имел в виду причины, побудившие его позволить мне вернуться в армию. А когда я с горечью подтвердила, что причины мне неизвестны, тогда он, нахмурившись, немного нерешительно проговорил: "Возможно... проявление своего рода мазохизма, хотя я так не думаю". Голос его звучал вполне искренне, словно он в самом деле не знал, а затем он с хвастовством добавил, что всегда может причинить мне боль и заставить плакать. Я умоляла его не делать этого, и он ответил: "Не бойся, не стану. Нет смысла: мне будет больнее, чем тебе. Боюсь, я полюбил тебя, Вики... Старался изо всех сил, чтобы ничего похожего не произошло, потому что меня всегда страшили последствия". Коннор боялся, подумала я, слезы душили меня. А что он еще говорил? Что вовсе не собирался полюбить меня, а затем сердито, в глазах злое выражение, прибавил: я решил позволить тебе уехать, испугавшись моей любви к тебе.