- Мы беседовали с Аланом о вере, когда на днях в очередной раз я посетил госпиталь. Его нельзя... - Священник снисходительно улыбнулся. - Его нельзя назвать глубоко верующим человеком, но он верит в Бога и в нравственные принципы христианства. По его словам, в джунглях он молился, правда, не очень надеясь, что его молитвы будут услышаны, так как рассудок подсказывал ему, что у большинства солдат, чудом оставшихся в живых, из-за их физического состояния практически нет никаких реальных шансов на спасение. Но, как Алан сказал, он знал, на свете существует девушка, которую он любит и на которой хотел бы жениться. Как видно, о своих чувствах он ей еще не говорил, и эта мысль не давала ему покоя, заставляла держаться. Он был полон решимости во что бы то ни стало вернуться, чтобы сделать девушке предложение. Ну, что ж, - улыбнулся патер, - скоро Алан сможет осуществить свою мечту. Как я понял, через несколько дней он получит проездные документы. Хочу надеяться, что когда он приедет в Англию, то найдет свою девушку, а та, в свою очередь, ждет его. Многим, к сожалению, не хватило терпения.
- Да, - тихо отозвалась я, - не хватило.
- Быть может, я вас ненароком расстроил? - спросил священник, взглянув мне в лицо. - У вас очень бледный вид. Послушайте, возможно, я сказал что-то лишнее? Если я...
- О, вовсе нет, - солгала я. - Просто я немного переутомилась и...
- Если хотите, я отвезу вас домой, - предложил священник, поднимаясь. - У меня здесь поблизости джип.
Испытывая глубокую благодарность, я последовала за ним. В темноте, ожидая, пока он найдет свою машину, я не могла удержать слез. Они жгли мне глаза. Так вот какой удар я нанесла Алану. И обо всем мне стало известно совершенно случайно. Сам Алан не хотел, чтобы я узнала про все испытания. Да и священник, догадайся он, кто я, никогда бы даже и не заикнулся. Он почему-то заключил, что девушка Алана живет в Англии; ему просто в голову не пришло, что этой девушкой могу быть я. И трудно упрекнуть его за это. Моя короткая беседа с Аланом едва ли выглядела для стороннего наблюдателя как встреча двух влюбленных. Когда же священник впервые увидел меня, Алана уже не было: он ушел в госпиталь, а я танцевала с американским летчиком...
- А вот и мы, - раздался голос патера из темноты. Я уселась в джип рядом с ним, и изношенный мотор, громко затарахтев, ожил. Когда мы, развернувшись, выехали на главную аллею, я оглянулась. Клуб по-прежнему сиял огнями, и легкий ветерок донес до меня слабые звуки знакомой мелодии. Оркестр снова заиграл "Бумажную куколку".
Машинально я принялась про себя повторять слова.
- Гадкий мотивчик, - заметил священник. - Подрывает мораль, если проанализировать, какие он внушает мысли и чувства. Впрочем, я явно преувеличил, когда говорил вам о многих женщинах, якобы не желавших ждать своих суженых. На каждую не дождавшуюся девушку приходятся тысячи, которые продолжают ждать. Вероятно, с возрастом я все больше ожесточаюсь. Мне пока известно только об одной, которая не стала ждать, и должен признаться, что выслушивать подобные исповеди - это та часть моих обязанностей, которая мне особенно неприятна. Обычно мне нечем утешить человека, рассказавшего в припадке откровенности, что, пока он здесь терпел муки ада, его жена ушла к другому. Видит Бог, каждый солдат четырнадцатой армии с лихвой заслужил, чтобы его отпустили домой при первой же возможности. Длительная разлука с женой и семьей - тоже часть этого самого ада, быть может, даже его наихудшая часть. И вот тут многое зависит от девушек. - Священник коротко взглянул на меня и улыбнулся. - Вот вы все великолепно справляетесь со своими нелегкими обязанностями - вы и медсестры. Мужчины вновь обретают веру в прекрасные женские качества, когда встречают таких девушек, как вы, которые вместе с ними делят трудности, опасности и вынужденную разлуку с любимыми. Я знаю - пожалуй, лучше вас, - что означает для солдат на фронте приезд ваших передвижных магазинов. То же самое они будут означать и для бывших военнопленных в Рангуне.
- Вы так думаете? - сказала я, с трудом шевеля губами и еле выдавливая из себя слова.
- Безусловно, - твердо заявил священник и продолжал говорить, заставляя меня мучиться угрызениями совести, пока мы не подкатили к главному входу Маули.
В тот момент, когда я пожелала ему спокойной ночи, в небо взвились многочисленные ракеты и рассыпались ослепительным дождем ярких звездочек над крышами Шиллонга.
- День победы над Японией, - тихо проговорил патер. - Слава Богу.
Глава четвертая
Через три дня воздушной почтой пришло письмо от Коннора. По штемпелю на марке я определила, что оно проделало весь путь довольно быстро.
Анжела, которая обычно доставляла почту, отдавая письмо, взглянула на меня и, подшучивая, проговорила:
- Вики, дорогая, уж не влюбилась ли ты, чего доброго, в Австралии? Обыкновенное письмо, а у тебя такой вид, будто кто-то умер и оставил тебе огромное состояние!
Я рассмеялась, а она добавила:
- Мне кажется, ты еще не удосужилась посмотреть последние приказы. А я вот не поленилась специально сходить за ними, когда брала почту.
- Разве это так уж необходимо? Неужели ты не можешь просто передать на словах то, что мне непременно следует знать? - сказала я, желая как можно быстрее избавиться от нее.
- В них не содержится ничего особенного, идет лишь речь о твоем повышений, - ответила Анжела сухо, - и о твоем переводе в Рангун. Но если, дорогая, тебя это не интересует, то прошу извинить, что я совсем некстати упомянула об этом.
Я прочитала оба приказа, с трудом усваивая их смысл. В первом из них говорилось о производстве меня в лейтенанты, а во втором - о моем назначении на должность начальника специального магазина при транзитном лагере бывших военнопленных и интернированных в Инсайте, близ Рангуна.
- Ты должна выехать уже завтра, - поторопилась добавить Анжела, - вместе с группой австралийских девчат. Правда, их могут на несколько дней задержать в Калькутте, но ты полетишь прямо к месту работы на самолете. Все уже устроено, однако тебе по прибытии необходимо явиться в управление воинскими перевозками. Ты что, не рада? - уставилась она на меня. - Такие приятные новости, и в довершение еще и письмо. Что тебе еще надо?
- Ничего, - с трудом произнесла я и, чувствуя на своей спине пристальный взгляд Анжелы, вышла в сад в поисках укромного уголка, где можно было бы без помех прочесть долгожданное письмо. Обнаружив уединенное местечко в сосновом лесу недалеко от нашего здания, я села и дрожащими пальцами вскрыла конверт. В нем оказалось два послания: от Коннора и Алана. Письмо последнего с его обратным адресом находилось в неоднократно переадресованном конверте. Коннор его не распечатал; я тоже отложила весточку от Алана в сторону и начала читать письмо от мужа. И пока я читала, мне казалось, что какая-то часть меня медленно умирает. Во всяком случае, мое сердце совершенно определенно надолго остановилось, перестало биться. Письмо было сравнительно коротким, умеренно нежным и для меня абсолютно бесполезным и бессмысленным.
Он рассказывал в легкой, игривой манере о двух вечеринках, в которых он участвовал и где ему, как видно, было очень весело, упомянул - явно преисполненный самых радужных надежд - о том, что продал серию карикатур новому ежемесячному журналу, с которым рассчитывает на постоянное сотрудничество, и сообщил, не вдаваясь в подробности, что оставил службу в министерстве. Он не спрашивал меня, как я себя чувствую, и ни словечка не написал о моем возвращении к нему.
Такое письмо, с грустью подумала я, мог написать любой мужчина какой-нибудь своей случайной знакомой, с которой увидеться вновь особого желания не испытывает. Коннор мельком поблагодарил меня за мои письма, но не соизволил ответить ни на один затронутый в них вопрос. И с растущей горечью я спрашивала себя: а потрудился ли он вообще их прочитать? Судя по содержанию присланного им письма, на этот вопрос ответить утвердительно было трудно.
Горячие, жгучие слезы застлали мне глаза. Я перевернула листок, однако слова, написанные аккуратным мужским почерком Коннора, расплывались перед моим взором. Отерев кое-как глаза по-детски тыльной стороной ладони, я все-таки заставила себя продолжить чтение.
"Вложенный конверт пришел сюда после твоего отъезда , - сообщал Коннор, - по обратному адресу я заключил, что он от твоего десантника, значит, он жив, а не убит, как ты себе вообразила. Мне подумалось, что тебе будет приятно узнать об этом. Возможно, ты захочешь связаться с ним, если он не уехал домой. Сообщенный им адрес, видимо, давно устарел-его письмо проследовало за тобой по всей Бирме, побывало в Перте и Мельбурне и, наконец, пришло сюда. Я без задержки пересылаю его тебе на всякий случай. Как ты знаешь, ничто не заставляет тебя скучать в одиночестве, Вики. Веселись и не чувствуй себя заключенной из-за меня в клетку. Должен сказать справедливости ради, что я тоже стараюсь изо всех сил разорвать цепи, которыми ты опутала меня, и, по-моему, довольно успешно, однако время покажет. По крайней мере, надежда меня не оставляет..."
Внизу подпись: Коннор. Положив письмо на колени, я сидела и смотрела, как слепая, невидящими глазами на далекие горы, совершенно не воспринимая их красоты. Солнце ласково пригревало мою непокрытую голову, явственно ощущалось легкое дыхание хвои, с расположенной наверху террасы долетал смех невидимых мне девушек, читавших письма.
Как это ни глупо, но я чувствовала себя так, будто для меня уже наступил конец света, хотя и осознавала, что моя позиция абсурдна и воистину сродни капитулянтству. Если бы даже в письме Коннор попросил моего согласия на развод, то и тогда оно не могло бы свидетельствовать более явственно об окончательном характере нашего разрыва. Его недомолвки убедили меня сильнее всяких слов в том, что он осуществил свою угрозу и изменил мне. Больнее всего меня задевал тот факт, что он сам относился к супружеской неверности очень легкомысленно. Я бы скорее поняла и простила, если бы он по-настоящему полюбил другую женщину, однако в данном случае о любви не могло быть и речи. В основе измены Коннора - хладнокровной и равнодушной - лежала одна-единственная причина, о которой он говорил мне при расставании и которую повторил в своем письме - желание во что бы то ни стало разорвать цепи, которыми я якобы безрассудно опутала его.
Коннор не хотел обыкновенной, нормальной семейной жизни. Он предлагал мне унижение вместо счастья, предательство вместо взаимной сердечной преданности. Но даже если бы я согласилась вынести и унижение и обман, то и тогда я не могла рассчитывать получить от него хотя бы какое-то моральное оправдание для моего возвращения, в виде - пусть неискренне высказанного - желания вновь сойтись со мной. Он переслал письмо Алана нераспечатанным... так, на всякий случай.
Не знаю, как долго я просидела под соснами с письмом Коннора на коленях. Несколько часов или, быть может, всего десять минут. Сильное горе нельзя измерить часами или минутами. Оно приходит внезапно, и человек, оглушенный свалившимся на него несчастьем, не знает, сможет ли жить по-прежнему и найти в себе достаточно сил, чтобы снова улыбаться и спокойно разговаривать с друзьями. И все же каким-то странным образом, почти непроизвольно он справляется со всеми этими проблемами, так как у него нет другого выхода и так как этого ожидают от него окружающие, которые, как правило, не замечают произошедших в человеке внутренних перемен.
Когда Джилл уселась на скамейку рядом со мной, я поздоровалась с ней вполне нормально и, по-видимому, сумела довольно естественно улыбнуться, потому что она с обычной бодростью проговорила:
- Так вот ты где. В столовой сейчас священник по имени Николе. Спрашивал о тебе.
- Николе? - непонимающе посмотрела я на Джилл, и она кивнула.
- Это имя тебе ничего не говорит? Патер сказал, что оно тебе, по всей видимости, не знакомо. Ты познакомилась с ним вечером на танцах в День победы над Японией.
- Ах, да. Припоминаю.
Воспоминания о том танцевальном вечере отодвинулись далеко на задний план; казалось, что произошло все это много лет тому назад и вовсе не со мной.
- Ты знаешь, что ему нужно? - спросила я.
- Ни малейшего представления, дорогая. Он на этот счет ничего не сказал. Лишь заявил, что хотел бы увидеть тебя. Я полагаю, тебе следует сходить и выяснить.
- Да, я так и сделаю.
Я поднялась и пошла по направлению к столовой, но меня окликнула Джилл:
- Эй, Вики, твои письма! Разве ты не хочешь их сберечь?
Еще плохо соображая, я оглянулась. Джилл подобрала письма, которые я уронила, и подала их мне.
- Вики, с тобой все в порядке? - спросила она с беспокойством.
- Абсолютно, - ответила я, запихивая письма в карман мундира, - огромное спасибо. Как, ты сказала, зовут священника?
- Николе. Вики, родная, у тебя ужасно странный вид. Ты уверена, что ты не больна?
- Вполне.
- Ну, что ж... Если ты так считаешь. - Джилл встала и пошла рядом со мной. - Между прочим, я совсем забыла. Прими мои поздравления.
- Поздравления? В связи с чем?
- В связи с твоим повышением, - сказала Джилл с улыбкой, указывая пальцем на погон. - Разве ты не знаешь? Ты теперь полный лейтенант и завтра отправляешься в Рангун. Уже подписаны приказы.
- Знаю, Анжела мне рассказала.
- Разве ты не рада?
- Конечно, рада.
- Австралия как-то странно отразилась на тебе, Вики, - покачала головой Джилл - Одному Богу известно, в чем дело, но после поездки ты просто на себя не похожа.
Я промолчала, и у двери, ведущей в столовую, мы расстались. Священник беседовал с Элеонорой и Анжелой, а когда я приблизилась, он поднял глаза и улыбнулся. Мои подруги оставили нас вдвоем, и он без всяких предисловий сразу, перешел к делу:
- Сегодня утром, во время моего пребывания в госпитале, Алан Роуан попросил меня передать вам, что он получил билет на пароход и уезжает сегодня в полдень.
- Уезжает... Алан уезжает сегодня в полдень? Было бессмысленно испытывать сожаление из-за того, что Алан отправляется домой. Завтра меня тоже не будет. Но вопреки здравому смыслу я страшно сожалела и с несчастным видом смотрела на священника, стараясь обнаружить в его лице малейшие признаки сострадания или сочувствия, хотя не могла бы толком объяснить, почему я надеялась найти что-либо подобное. Но он все-таки проявил сочувствие. Взяв меня за руку, священник быстро предложил:
- Если хотите, я отвезу вас сейчас в госпиталь. Успеете попрощаться с ним. К пароходу его доставит после обеда санитарная машина.
Молча я последовала за ним и вскоре уже въезжала в Шиллонг. По дороге он даже не пытался заговорить со мной. У входа в палату он распрощался, коротко пожелав удачи, из чего можно было бы подумать, что он полностью в курсе дела, хотя, вероятнее всего, он ни о чем не догадывался. Я вошла в палату и столкнулась с незнакомой мне медсестрой, которая, нахмурившись, холодно проговорила:
- Мы сейчас начнем раздавать второй завтрак. Вы к кому?
- К капитану Роуану. Насколько мне известно, он в полдень уезжает.
- Ах, вот как, - улыбнулась сестра. - В таком случае, я думаю, можно поступиться правилами. Но постарайтесь, чтобы он все съел. Ему предстоит долгий путь, а он еще не совсем окреп. Пожалуйста, вон туда...
Она указала в дальний конец палаты, и я различила бледное, изможденное лицо Алана. Он сидел полностью одетый возле своей кровати. Поднос с едой как-то неловко примостился у него на коленях. При моем приближении он сделал движение, намереваясь подняться.
- Пожалуйста, не вставай, Алан, - поспешила сказать я, и он, оставшись сидеть, попытался улыбнуться.
- Очень любезно с твоей стороны, что ты пришла, - произнес он учтиво, отставляя поднос.
- Священник сообщил мне, что ты уезжаешь... будь добр, поешь, а то у меня будут с сестрой неприятности. Она убеждена, что я пришла с единственной целью: помешать тебе справиться с завтраком.
- Я уже почти закончил, - заверил Алан, греша против истины; поковырявшись затем еще немного в своей тарелке, он вновь отодвинул поднос.
Показывая на аккуратно упакованный вещевой мешок рядом с кроватью, он сказал:
- Я уже собрался в дорогу, и у нас есть свободных полчаса. Пойдем-ка погуляем по парку. Там мы сможем поговорить, не мозоля глаза окружающей публике.
Я взяла поднос и, чувствуя на себе неодобрительный взгляд сестры, стоявшей у противоположной стены комнаты, помогла Алану подняться. Санитар подал ему чашку кофе, он выпил все в несколько глотков и, улыбнувшись мне, произнес:
- Прекрасно. Ну что ж, пошли?
Когда мы выходили, сестра строго предупредила Алана, чтобы он не задерживался более десяти минут, и у нас возникло ощущение, будто мы школьники, сбежавшие с уроков, а не взрослые люди, готовые навеки распрощаться друг с другом. За одним из зданий госпиталя мы нашли уединенное место; песчаная дорожка, по которой мы следовали, пролегала между глухой стеной строения и безлюдной верандой. Алан опирался на мою руку, но только ради собственной поддержки: он с трудом передвигал ноги и часто останавливался, чтобы справиться с одышкой, каждый раз смущенно извиняясь.
- Не бойся, я поправлюсь, - уверял он меня. - Нужно время. Возможно, уже к следующей встрече, Вики.
- Ты действительно хочешь встретиться со мной опять? - спросила я, глядя ему в лицо.
- Да, дорогая, - ответил он убежденно и затем, сжав мне руку и повернув лицом к себе, добавил: - Пойми же, что я люблю тебя. Я не принадлежу к тем парням, Вики, которые легкомысленно бегают за каждой юбкой, и я люблю тебя уже давно. - Я чувствовала, что он пристально всматривается мне в лицо. - Сегодня ты другая, непохожая на ту, какой была в тот вечер.
- Разве?
- Да, сегодня ты более близкая, совсем не чужая. Почему ты пришла ко мне? Не потому ли, что патер Николе сообщил тебе о моем отъезде?
- Отчасти. Конечно, его стараниями я сейчас с тобою здесь: он сказал мне, что ты сегодня покидаешь госпиталь. Но я, мне думается, пришла бы в любом случае. Завтра я улетаю в Рангун.
- Жаль, что завтра. Иначе мы смогли побыть вместе хотя бы часть пути.
Мы медленно прогуливались, и я чувствовала, что наши прежние отношения если и не в полной мере и не в былой форме, но все же восстановились. Как сказал Алан, мы стали ближе друг другу, вели себя непринужденно, как когда-то в прошлом. Я радовалась его дружбе и была ему благодарна за нее, а поскольку нам предстояла скорая разлука, нечего было опасаться, что эта дружба заведет нас слишком далеко. У нас не было будущего, а только несколько быстротечных минут для прощания. И сколько бы Коннор ни уверял меня, что я вовсе не нахожусь в его клетке, я все равно не чувствовала себя свободной от цепей, которыми он тоже опутал меня. И пришла я к Алану лишь для того, чтобы пожелать ему счастливого пути и распрощаться с ним навсегда. Именно это я попыталась как можно мягче растолковать ему, но он, выслушав меня, не перебивая, до конца, покачал головой.