– Когда я могу прийти в следующий раз? – спросил Марк поспешно. Ему не терпелось узнать продолжение истории, прерванной на самом интересном месте. То, что он уже знал, не позволяло сделать какие-либо определенные выводы. Детективная история с продолжением… И он все еще на исходной точке.
– Я дам вам знать, – пообещала она, протягивая руку.
И он опять явственно ощутил дразнящий аромат.
В гостинице портье протянул ему записку. Из Нью-Йорка звонили Барт Ритман и адвокат Каролины – Вальтер Моррис. Марк прекрасно знал, что им нужно. Барт торопит с интервью и статьей. Вальтер будет обсуждать финансовые условия развода, защищать интересы Каролины и детей. Но ничего, это подождет: они живут у состоятельного дедушки, вовсе не стоят с протянутой рукой и могут подождать возвращения Марка. Он решительно направился в бар.
– Ты потрясен! – внезапно раздалось за его спиной. Марк резко обернулся. Джанни Риччи, неотразимый сицилиец, блондин с голубыми глазами, высокий и элегантный, весело разглядывая его, протягивал Марку стакан бурбона со льдом.
– Ё-мое! – засмеялся Марк, с благодарностью взял бурбон и отпил большой глоток.
Они устроились на диване у огромного, до полу, окна, выходящего на озеро Пергуза. Туристов нет. Свежий воздух, теплые солнечные лучи, легкая рябь на изумрудной глади озера, девственная природа – они были в раю.
Джанни прикурил сигарету и протянул другу, но тот замахал руками, будто увидел самого дьявола.
– Счастливец, бросил курить, – позавидовал Джанни, глубоко затягиваясь.
– Зато не удалось бросить вот это, – и Марк показал на свой бурбон.
– Ну уж тогда ты бы стал идеальным человеком, а значит, невыносимым занудой, – утешил его Джанни. – Что поведаешь? Исчез, ничего не рассказываешь. Если бы я не нашел тебя сам, ты бы не подал даже признаков жизни.
– Просто нечего рассказать… – оправдывался Марк, незаметно ощупывая карман голубой куртки, на месте ли диктофон. Хотелось побыть одному, прослушать рассказ Нэнси, вникнуть в ее незавершенное повествование. Марк был растерян и никак не мог отвлечься от своих мыслей.
– Признайся честно, тебе не хочется со мной разговаривать. Так будет проще, – поддразнивал его Риччи.
У Марка вырвался жест нетерпения. Он был раздражен по нескольким причинам. Во-первых, прошла неделя, а ему нечего было передать в газету. Во-вторых, угнетала собственная неспособность относиться к событиям с отрешенностью и беспристрастием хроникера – эту монахиню он воспринимал как очаровательную загадочную женщину. Она пробуждала в нем греховные желания, держала его в постоянном напряжении. Он словно уже не принадлежал себе.
– Ты угадал, Джанни. Я не в форме сегодня.
– Поедем в Кастелламаре-дель-Гольфо, развеешься.
– Ты обиделся? – заволновался американец.
– Искренность обижает только дураков, – изрек Риччи.
– Благодарю. Ты – настоящий друг, но почему в Кастелламаре-дель-Гольфо?
– Потому что там живет первый муж твоей очаровательной монахини, – пояснил Джанни.
Марк пожал плечами. Он знал от Нэнси, что Хосе Висенте Доминичи обосновался на Сицилии, что он был когда-то наместником Фрэнка Лателлы-старшего и что он нем как рыба. Узнай Доминичи, что из Нью-Йорка приехал журналист интервьюировать Нэнси, скорее всего он приложит все усилия, чтобы помешать их встрече. Марк поделился с другом своими сомнениями.
– Я не ожидал от тебя такой наивности, Марк. Ты в самом деле думаешь, что Хосе не знает о твоем приезде? Держу пари, что он знает даже частоту твоего пульса. Почему, полагаешь, тебя продержали четыре дня в приемной? Консультировались с ним. И ты будешь знать только то, что эти двое решили тебе сообщить.
– Значит, они видятся. – Марк отхлебнул из стакана.
– Иногда. Он приезжает в монастырь или она в Кастелламаре.
– Она слишком свободно ведет себя для монахини-затворницы, – заметил Марк.
Нэнси не затворница. При том, сколько денег и вещей она дарит монастырю, ей и не то еще позволят. Куда бы она ни поехала, ее сопровождают. А для поездок в Кастелламаре у нее всегда есть прекрасный повод – снять со счета в местном отделении банка проценты.
Джанни Риччи продолжил свой рассказ – неисчерпаемый источник сведений и метких комментариев.
В Кастелламаре они пообедали и направились в сторону виллы Хосе. Они увидели старика Доминичи в сопровождении двух неаполитанских мастифов – он возвращался после объезда полей.
– Если бы я был кинорежиссером, то непременно снял бы его в фильме! – с энтузиазмом воскликнул Марк.
– Он – полуиспанец, полусицилиец, возможно, с примесью арабских кровей. Потрясающий типаж, – восхитился Риччи.
– Как ты считаешь, подойти мне к нему? – спросил Марк.
– Когда он сочтет это необходимым, то выберет день и час и сам проявит инициативу. Он прекрасно знает, кто ты, где находишься и чем занят.
Марк проследил, как великан исчез за дверями виллы, и ему показалось, что на лице этого африканского идола промелькнула улыбка.
Марк вернулся к себе в номер уже вечером.
Номер был чистый, но безликий, как во всех средней руки гостиницах. Скрашивал его большой стол, освещенный мягким светом лампы. Марк включил диктофон на прослушивание и разложил на столе материалы для статьи, привезенные из Нью-Йорка, – кучу газетных вырезок и фотографий. Только сейчас он обратил внимание на то, что среди этих материалов нет ни одной фотографии Хосе Висенте, Шона Мак-Лири, ирландца, любовника Нэнси. Даже в номере, где сообщалось о его смерти, не было его фотографии.
Марку хотелось бы знать, как выглядит мужчина, которого Нэнси так сильно любила. Зато в избытке было фотографий Нэнси с Тейлором Карром, значительно более молодым, чем Хосе Висенте Доминичи. У Карра аристократические черты лица, но при этом в нем было что-то общее с Хосе: сильный и решительный взгляд, жесткие черты лица.
Марк тщательно рассмотрел две фотографии Нэнси в "Космополитэн". На одной она была в вечернем туалете, на другой – в купальном костюме. Вот она, та женщина, которую он знал и желал. Он смотрел на вырезки, слушал ее спокойный музыкальный голос, и ему казалось, что он обладает ею.
Чтобы избавиться от наваждения, Марк резко поднялся. Разъяренный, он выключил диктофон и положил его в ящик. Собрал вырезки и фотографии и сложил в папку и растянулся на кровати. Он был зол на самого себя. Из этого дела не выйдет ничего путного – здесь другие диктуют правила игры. Он чувствовал, что увяз в этой истории по уши, чему нет оправдания. Он – жертва безрассудного влечения к этой женщине, он попал под ее чары. Если он настоящий профессионал, то самое время собирать чемодан и рвать отсюда в Нью-Йорк. Пусть кто-нибудь другой займется этим делом, и посмотрим, что у него получится… Его мысли нарушил телефонный звонок.
– Вас вызывают, – бесцветно сообщила телефонистка.
Марк сразу узнал мягкий, чуть приглушенный голос Нэнси.
– Приходите в монастырь, синьор Фосетт. Вечерние часы располагают к воспоминаниям.
ПРОШЛОЕ
Глава 1
Невысокого роста старая женщина с гордой осанкой, в черном по щиколотку платье оглядывалась вокруг колючими глазами, тщетно пытаясь увидеть хоть какой-нибудь знакомый предмет, который порадовал бы взгляд. Нет, все здесь чужое – и эта роскошная обстановка, и эти лоснящиеся лица, и возбужденные взгляды, и праздничное шумное оживление. Они все кажутся такими счастливыми, но счастье это какое-то натужное, словно они хотят немедленно отыграться за риск и напряжение их опасных будней. Есть что-то искусственное в этих взрывах слишком громкого смеха. Пушистые седые волосы старой женщины собраны на макушке в узел, в глазах ее затаилась тоска, на губах застыла отрешенная улыбка то ли осуждения, то ли примирения. С ее губ, казалось, готовы были сорваться слова укора… а может быть, похвалы? Анна Пертиначе уверена, что этот новый сумбурный мир, пестрый и непредсказуемый, – не для таких, как она. И Анна, и Сальваторе, ее внуки, в честь которых устроен праздник, прижились в этой загадочной стране, которую у нее нет ни сил, ни желания понять. Она пустила свою лодку по воле волн в этом бурном море, грозящем каждую минуту опрокинуть ее.
– Анита, какой замечательный подарок тебе сделал крестный, – сказала Анна внучке. – Дайка я взгляну, – и протянула крепкую, узловатую, словно ветвь оливы, руку к золотому диску на цепочке, поблескивавшему у воротника белого кружевного платья первого причастия. Худыми пальцами она погладила изображение Девы Марии с младенцем.
– Мама, не зовите ее, пожалуйста, Анитой, – строго оборвала ее Аддолората, невестка. – Девочку зовут Нэнси. Мы живем в Нью-Йорке уже десять лет, а вы не выучили ни одного английского слова.
Анна посмотрела тяжелым взглядом на красивую темпераментную невестку. Имя невестки – Аддолората, старинное и печальное, не вяжется с ее кипучей молодостью. Невестка на все готова, чтобы только сжечь дотла все мосты к прошлому, зачеркнуть нищету и лишения. А вокруг кипит праздник, но и в этом веселье слышны грусть и боль тех, кто, решив облагородить свою родословную новым гражданством, уезжает подальше от своей родины. По существу, прошлое – единственное, что имеет значение и в этой их жизни, о нем можно создавать мифы, помогающие им выживать и здесь.
– Постараюсь запомнить, – бесстрастно ответила свекровь. Она всегда признавала в невестке железную волю и опасную красоту, но осуждала недостаток смирения. Непростительно выставлять красоту напоказ. Ради этой женщины сын заложил свою душу, переехал в Новый Свет, а она, старуха, никогда здесь не приживется. В Кастелламаре-дель-Гольфо, где она родилась и прожила до пятидесяти пяти лет, море плескалось за узкой тропинкой среди олив, нежное и голубое, успокаивающее и дурманящее. У моря не было необузданной агрессивности океана, которую все они прочувствовали в тревожные дни переезда, которая сейчас затаилась за чертой этого каменного негостеприимного города и была готова обрушиться порывами ледяного ветра, обратить начинающуюся весну в суровую зиму.
Анна Пертиначе в последний раз видела океан десять лет назад, когда они высадились на Эллис-Айленде.
В Бруклине, где они живут, кругом камень и цемент, дома нашпигованы железными лестницами, на крышах огромные резервуары, на улице – суматошное движение, люди суетятся и произносят непонятные слова. Даже ее односельчане изменились – они вечно мчатся и разговаривают на этом тарабарском языке, так непохожем на их мягкий певучий язык, в котором даже в одном звуке можно выразить множество чувств.
Нэнси, старшая внучка, которую она продолжала называть Анитой, родилась на Сицилии, и ей дали бабушкино имя, хорошее имя, настоящее, христианское. А это новое имя, Нэнси, смахивает на имя какой-нибудь киношной девки, в нем есть что-то греховное.
Внук, Сальваторе, родился двумя годами позже уже здесь, в Америке, его имя тоже исковеркали – теперь зовут Сэл.
– Посмотри, бабушка, какой у меня отличный подарок! – похвастался Сэл, осторожно, чтобы не запачкать нарядный белый костюм, втискиваясь между Анной и матерью.
Мальчик впервые надел длинные брюки, пиджак и галстук. Он поднял левую руку, чтобы все могли увидеть на запястье новенькие золотые часы на кожаном ремешке.
– Баловство для богачей, – пренебрежительно отозвалась бабушка.
Тосты, оживленные разговоры, пересуды словно сгущались в воздухе. Порывы ветра, казалось, меняли цветовую гамму там, за окном.
– Вечно вы недовольны, мама, – раздраженно сказала невестка.
– На что золотые часы мальчишке? – стояла на своем Анна.
Тони Кроче праздновал первое причастие своих крестников на широкую ногу, и никого это не удивляло. Он богат, холост, да мало ли что еще… Однако Анна Пертиначе двоюродного брата невестки не жаловала.
Тони пригласил семью Пертиначе, друзей и знакомых в свой ресторан "Пиццерия Кастелламаре" на 42-й улице Манхэттена и запер дверь для посетителей, чтобы никто не мог помешать семейному празднику. Повар приготовил спагетти с сардинками, кабачки с котлетами, рисовые шарики, жаренные на ароматном оливковом масле из Сицилии. Кондитер испек аппетитные вафельные трубочки с творогом и многослойный миндальный торт, который был выставлен на всеобщее обозрение на отдельном столике, чтобы каждый мог полюбоваться его изысканным украшением – двумя сахарными фигурками, изображающими Нэнси и Сэла в белоснежной одежде первого причастия.
– Торт как на свадьбу! – восхитилась одна гостья с раскрасневшимся от обильной еды и выпивки лицом.
Женщины специально для этого случая купили в "Мэкис" и в "Лорд и Тейлор" новые платья, и на каждой сверкали новые драгоценности или длинные нити кораллов, привезенные с родного острова. Все, кроме Анны Пертиначе, были в приличествующих случаю шляпках, выбранных абсолютно бездарно – претензия на оригинальность граничила с полным отсутствием вкуса. Мужчины были в пиджаках и галстуках. Обед был дан в традициях итальянской кухни. Родина, которую они покинули, не отпускала их и сегодня.
Старики подогревали вином увлажнявшую их глаза ностальгию. Гитара, аккордеон и крепкое сицилийское вино обостряли восприятие старинных песен.
Нэнси съела немного кабачков. Эта вкусная, но острая еда быстро ей надоела. Отставив почти полную тарелку вопреки наставлениям матери доедать все без остатка, она пробралась на другой конец стола поговорить с отцом.
Старая Анна наблюдала за сыном и внучкой. Между ними всегда царило полное взаимопонимание. Сорокатрехлетний Калоджеро Пертиначе был, несомненно, красивым мужчиной с ясными добрыми глазами, смотревшими почти по-детски доверчиво, с улыбчивым мягким лицом, черными густыми, аккуратно зачесанными назад волосами; высоким и стройным. Он был неизменно приветлив, нетороплив в движениях и обходителен.
Нэнси была очень похожа на отца. В ней уже угадывалась привлекательная женщина. Огромные серые глаза жизнерадостно блестели, греческий нос придавал лицу значительность, сонные губы ярко выделялись на лице безукоризненного овала. Черные густые, как у отца, волосы блестели, словно шелк. В этой еще по-детски угловатой девочке поражало серьезное взрослое выражение лица.
– Тебе нравится праздник? – улыбнулся Калоджеро, поднося к губам руку дочери и целуя ее.
– Очень, папа, – ответила она, разглаживая складку белого платья, в котором она выглядела маленькой невестой. Ей очень нравилось платье. Больше всего, больше всех подарков – и циркуля в черном бархатном футляре, и кожаного требника с золотыми кистями, и электроутюга, и книжки под названием "Сердце" Эдмонда Де Амичиса на итальянском языке, которая когда-то растрогала ее отца и которую она никогда не прочтет, потому что, кроме английского языка, знает только сицилийское наречие.
– Иди доешь все на своей тарелке, – улыбнулся отец.
– Папа, спой для меня. – Нэнси умоляюще посмотрела на отца.
Калоджеро не мог устоять. Нэнси любила мягкий грустный голос отца, когда он пел песни своей родины, о которой она знала только по рассказам родителей.
– Тебе ни в чем не могу отказать, – согласился Калоджеро. По натуре он был застенчивым человеком и только дома чувствовал себя уверенно и спокойно. Когда вечером за ужином он видел за столом жену и детей, то бывал безгранично счастливым. Теперешняя его работа – лучшее, на что он мог рассчитывать. Он мало в чем был уверен, но одно знал твердо: Нэнси станет великой женщиной. "В один прекрасный день весь мир будет у твоих ног", – часто повторял он дочери.
Нэнси вернулась на свое место и локтем толкнула брата.
– Сейчас будет петь папа! – объявила она.
Она была уверена, что всем пение отца доставит удовольствие и ему будут с восторгом аплодировать. Ей хотелось, чтобы вспомнили об отце, потому что с начала праздника все внимание было обращено на нее с братом и особенно на "дядю" Тони, их крестного.
Нэнси любила Тони Кроче. Он щедро одаривал подарками ее и Сэла, выражая таким образом без лишних слов свою привязанность. Он жил на широкую ногу. Ему нравилось демонстрировать свою щедрость. Шикарные подарки говорили о богатстве, которым он гордился и которое придавало ему особенное обаяние в глазах многих, в том числе матери Нэнси. Она вспыхивала при его появлении и становилась еще красивее.
Калоджеро, аккомпанируя себе на гитаре, запел песню о трагической любви рыбы-меч. Гомон за столом смолк, воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на него. Гости прекратили еду, а дети – игры, один старик замер с вилкой на весу, глаза его растроганно блестели, другие дали волю слезам. Завтра все забудется, одолеют повседневные труды и заботы, но сейчас праздник, крепкое сицилийское вино разбередило сердца, разбудило тоску по родине, и вот уже нет ничего кругом, кроме волнующих аккордов гитары и прекрасного голоса Калоджеро Пертиначе.
42-я улица за окном пиццерии, мчащиеся автомобили отошли на задний план. Перед глазами мощенный булыжником переулок с домами, обожженными солнцем, фигуры женщин в строгих черных платьях, шествующих медленной и величественной походкой.
Песня затихла – буря аплодисментов взорвала хрупкую тишину, заполненную воспоминаниями.
– Пришло время попрощаться, друзья, – объявил Калоджеро, – меня ждет работа. – Он встал и осторожно положил гитару.
– Даже сегодня, в день первого причастия твоих детей? – упрекнула его мать.
– Работа есть работа, – возразил он мягко, но категорически. Нэнси подошла к отцу и с благодарностью обняла.
– Еще не разрезали торт, – пыталась она удержать отца.
– Работой нельзя пренебрегать, великая женщина, – ответил он дочери. – Начало смены, я не могу опаздывать. Понимаешь?
Нэнси понимала и даже знала, что отец очень держится за свою работу. Она вздохнула и перестала настаивать. Работой отца она очень гордилась и знала: многие ему завидуют. Она видела его на посту у входа в один из самых известных отелей города – "Плаза". Высокий и элегантный в своей ливрее, он казался ей не швейцаром, а генералом. Калоджеро находил, что в ливрее есть нечто карнавальное, но обязанности свои выполнял безукоризненно и с достоинством, этому способствовали внешность Калоджеро и впитавшаяся в кровь почтительность. На Сицилии "благослови бог вашу милость" произносят на каждом шагу, а "целую руки вашей милости" – разменная монета, за которую получают благосклонный взгляд или наглую гримасу. Это и было полезной подготовкой к его теперешней работе, неотъемлемой частью которой была вежливая почтительность и даже умение угождать.
Перед тем как стать швейцаром, Калоджеро работал в порту. Изнурительный, но хорошо оплачиваемый труд, место он получил по протекции Тони Кроче, который умел нажимать на нужные кнопки. Но произошел несчастный случай, в результате – двойной перелом правой ноги. С тех пор Калоджеро пришлось подыскивать более легкую работу.
Предприимчивый кузен жены помог и на этот раз. Он нашел это место в "Плазе", где требовался сильный человек с красивой внешностью и хорошими манерами.