"Что же касается ориентации тела по сторонам света и благоприятного времени при сексуальном союзе, то они таковы. Весной: лежать головой к востоку. Летом: лежать головой к югу. Осенью: лежать головой на запад. Зимой: лежать головой на север. Положительные, то есть нечетные, дни месяца благоприятные. Отрицательные, то есть четные, дни месяца пагубны для полового акта. Положительные часы, то есть от часа утра до полудня, благоприятные. Отрицательные часы, то есть от полудня до одиннадцати вечера, пагубны для полового акта".
По поводу допустимого возраста партнеров у Дун Сюаня была своя точка зрения на вопрос: "Если мужчина вдвое старше женщины, то их совокупление пойдет женщине во вред. Если женщина вдвое старше мужчины, их совокупление пойдет мужчине во вред".
Даос по имени Зеленый Буйвол считал крайне нежелательной супружескую верность, в ней он видел опасность для обоих супругов. Мудрец заявил: "Если постоянно менять женщин, то для мужчины будет огромная польза. Лучше всего, если за одну ночь он сменит более десяти женщин. Если же все время совокупляться с одной и той же, то жизненная энергия такой женщины иссякнет и она не сможет быть полезной для мужчины. Более того, и сама женщина окажется изможденной".
В течение многих столетий даосские трактаты по "искусству внутренних покоев" были неотъемлемой частью повседневной культуры китайцев. И только в эпоху Сун (конец первого - начало второго тысячелетий), под влиянием неоконфуцианства, эти трактаты стали понемногу исчезать, а эротические традиции даосизма стали все больше вытесняться строгой конфуцианской моралью.
Вообще говоря, конфуцианская мораль в Китае начала распространяться уже при жизни самого учителя Куна, то есть в шестом - пятом веках до н. э., - Конфуций и Лао-цзы были современниками. В каком-то смысле мораль эта даже предшествовала самому Конфуцию - ведь он был ревнителем старины и не столько внедрял новые нравы, сколько пытался упрочить старые. В течение долгих веков конфуцианство и даосизм, а позднее и буддизм сосуществовали в достаточной степени мирно. Поскольку истины, провозглашаемые Конфуцием, являлись скорее не религией, а этико-политическим учением, китайцы не видели никакого противоречия в том, чтобы следовать пути дао или поклоняться Будде, выполняя при этом в семейной и общественной жизни заветы учителя Куна. Но с даосским отношением к сексу добродетельные конфуцианцы никак не могли согласиться. Впрочем, и здесь противоречия нельзя назвать полностью непримиримыми: ведь конфуцианцы отнюдь не выступали за воздержание, напротив, они считали семью (включая законных наложниц) важнейшей ячейкой общества, а рождение многочисленных детей (прежде всего мальчиков) - важнейшей обязанностью членов этой ячейки. При этом конфуцианцы отлично понимали, что детей без секса не родишь, и вынуждены были с этим сообразовываться.
Центральная книга конфуцианского канона "Ли цзи", приписываемая в основном самому Конфуцию и его ближайшим ученикам (но включающая и несколько более поздние тексты), устанавливает строжайшую очередность посещения мужем своих жен и наложниц и должную частоту совокуплений с каждой из них. Так, с наложницей, не достигшей пятидесятилетнего возраста, супруг обязан был совокупляться раз в пять дней. Только трехмесячный траур по родителям давал мужу право на передышку. А отказ от супружеских обязанностей дозволялся конфуцианцам лишь по достижении семидесятилетнего (в некоторых текстах - шестидесятилетнего) возраста. Однако, уступая необходимости иметь детей, Конфуций, а вслед за ним и его последователи женщин и все, что с ними связано, не жаловали и никаких вольностей ни им, ни с ними даже в постели не дозволяли. Входя на женскую половину, мужчина должен был соблюдать сдержанность - ему не следовало напевать или делать какие-либо жесты руками. Даже в моменты интимной близости мужу и жене запрещалось называть друг друга по имени. Конечно, эта непростительная фамильярность возбранялась и за пределами спальни. Впрочем, за пределами спальни добрые конфуцианцы со своими женами почти не виделись - на этот счет "Ли цзи" дает четкие предписания:
"…Мужчины живут во внешних покоях, а женщины - во внутренних. Последние пребывают в задней части дома, двери в них запираются на ключ и охраняются евнухами. Без уважительной причины мужчины туда не заходят, а женщины оттуда не выходят. Мужчина и женщина не пользуются одними и теми же вешалками. Жена не должна вешать свои одежды на подставку мужа; она не может положить их и в один ящик с ним. Муж и жена никогда не моются вместе…"
Не то что мыться, даже ходить к одному и тому же колодцу мужчинам и женщинам возбранялось. Если же супругам вынужденно приходилось направляться куда-то вместе, они должны были идти по разным сторонам улицы: мужчина по правой, а женщина полевой. Поскольку супружеское ложе предполагает большую близость между людьми, чем колодец или улица, то и оно, естественно, оказалось под запретом: "Муж и жена не делят одну и ту же спальную циновку". Даже касаться друг друга пальцами мужчинам и женщинам запрещалось.
"За исключением тех случаев, когда они принимают участие в жертвоприношениях или погребальных церемониях, мужчина и женщина не передают ничего из рук в руки. Если мужчина что-то подает женщине, она должна принимать это на бамбуковом подносе, если же такового не оказывается под рукой, то мужчина и женщина приседают, мужчина кладет предмет на пол, после чего женщина его забирает".
Конфуцианские ученые всерьез обсуждали вопрос о том, хорошо ли поступил человек, протянувший руку утопающей женщине. Писатель-конфуцианец Лю Сян, составивший в первом веке до н. э. "Жизнеописания знаменитых женщин", с восторгом писал о Бо-цзи, вдове сунского правителя Гун-гуна. Когда во дворце случился пожар, Бо-цзи отказалась покинуть горящее здание, поскольку ее доверенная служанка где-то задержалась, а женщине неприлично было выходить из дома без сопровождения "мамки". Бо-цзи сгорела, ее служанка сложила о своей добродетельной госпоже скорбную песню, а через пять веков Лю Сян вдохновился ее "подвигом" и увековечил его в своей книге.
Другая рассказанная Лю Сяном история о знаменитой женщине окончилась благополучно. Впрочем, трагизма, который предшествовал счастливой развязке, авторам данной книги, видимо, постигнуть не дано, и им остается лишь поверить конфуцианскому писателю на слово. Суть драмы сводилась к тому, что философ пятого века до н. э. Мэн-цзы из Цзоу (известный в европейской литературе как Менций), "войдя однажды в покои жены, застал ее неодетой". Вопиющее неприличие случившегося настолько поразило тонкую душу философа, что он, в нарушение всех конфуцианских норм (впрочем, канон "Ли цзи" тогда еще окончательно не сложился), "перестал приходить к жене". Оскорбленная супруга, чьи права были таким образом попраны, обратилась к свекрови с просьбой о разводе. Развод был в Китае делом редким и ложился несмываемым пятном на репутацию женщины, но другого выхода из сложившейся ситуации жена философа не видела. Существование семьи оказалось под угрозой, но, к счастью, "мать Мэна знала, что такое приличия". Она призвала сына к себе и сказала ему:
"Приличия требуют, прежде чем войти в дверь, спросить, кто в доме. Тогда будешь достоин уважения. Прежде чем войти в зал, надо громко оповестить об этом, чтобы предупредить людей. Прежде чем войти в ворота, надо непременно осмотреться: не застанешь ли кого-нибудь врасплох. А мой сын, не разобравшись в приличиях, требует приличий от других. Как это далеко от правильного поведения!"
Тогда Мэн-цзы понял, что сам виноват в своей драме, "попросил прошения и уговорил жену остаться". Эта незатейливая, с точки зрения авторов настоящей книги, история четыре века спустя произвела на сурового конфуцианца Лю Сяна такое сильное впечатление, что он с восторгом описал замечательную свекровь, которая смогла найти выход из безнадежного семейного конфликта.
Несмотря на все противоречия между конфуцианством и даосизмом, в течение многих веков оба учения более или менее мирно сосуществовали, в том числе в спальнях и гаремах жителей Поднебесной. Но в двенадцатом веке философ и политический деятель Чжу Си укрепляет позиции конфуцианства, а заодно и наносит решительный удар по даосской сексологии. Вскоре неоконфуцианство становится официальной идеологией сунского Китая, а писатели начинают сочинять трактаты, в которых доказывают аморальность, бесполезность и даже вредность и опасность даосских сексуальных практик.
Сунский автор Цзэн Цао писал: "Я раздобыл книгу "Жу яо цзин" учителя Цуя, который объясняет "сражение" при плотском общении с женщинами… Прочтя такое, я преисполнился омерзения и спросил себя: неужели учитель Цуй на самом деле такое говорил? Насколько мне известно, мудрецы древности такими делами не занимались".
Судя по многочисленным и весьма вдохновенно написанным даосским текстам, мудрецы древности, вопреки Цзэн Цао, "такими делами" все-таки занимались, причем весьма успешно. Тем не менее, несмотря на крайнее почтение конфуцианцев к древним мудрецам, к концу тринадцатого века все, что имело отношение к сексу, стало строго табуированным. Под запрет попало даже столь невинное животное, как черепаха, поскольку ее голова на вытянутой шее напоминает мужской половой орган, а в ее привычке втягивать голову под панцирь усмотрели аналогию с мужем, который закрывает глаза на распутство жены. Само слово "гуй" - черепаха - стало запретным, исчезли имена, в которые входил иероглиф "гуй", печати и предметы, на которых было изображено "непристойное" животное, вышли из употребления. Жители провинции Чжэцзян пошли еще дальше и в порядке местной инициативы прекратили использовать слово "утка", поскольку считали, что эти птицы размножаются гомосексуальным путем.
В Поднебесной получают распространение так называемые "Таблицы достоинств и прегрешений" - списки хороших и дурных поступков, каждый из которых оценен некоторым количеством баллов. С помощью несложной математики китаец теперь мог подвести баланс и вычислить уровень своей нравственности. Элементы разных религий могли переплетаться в этих таблицах самым причудливым образом, но по сути они носили сугубо конфуцианский характер. До наших дней дошел, например, текст, озаглавленный "Список заслуг и прегрешений в отношении десяти буддийских заповедей". Разделы трактата действительно совпадают с заповедями, регулирующими жизнь буддистов. Но авторство его совершенно неожиданно приписывается жившему в девятом веке даосскому монаху Люй Я ню (он же Люй Дунбинь), который, как мы уже писали выше, прославился тем, что посещал куртизанку, занимался любовью "внутри самого себя", в конце концов обрел эликсир бессмертия и вознесся на небо. После этого примечательного события даосы опубликовали под именем знаменитого подвижника многочисленные эротические сочинения. Но конфуцианцы, по-видимому, тоже решили воспользоваться авторитетом выдающегося небожителя и приписали ему трактат, содержание которого категорически противоречит основным принципам даосской сексологии, а заодно и образу жизни самого Люй Дунбиня. Трудно представить, чтобы друг Ян Лю, прекрасной куртизанки, карал "общение с приятелями, пристрастными к проституткам". Тем не менее в "Списке заслуг и прегрешений" это деяние приносит пятьдесят штрафных баллов. Таким же количеством баллов таблица карает "содержание слишком большого числа жен и наложниц", столь любезное даосам, но неуместное с точки зрения конфуцианцев. Чтение "романов и прочих низкопробных произведений" наказуется пятью баллами. За "хранение в рукавах эротических рисунков" полагается по десять баллов за каждый рисунок. Такой же штраф полагается за "чтение стихотворений, пробуждающих глубокие страсти", но баллы не начисляются, если это делается "с воспитательными целями".
Второй текст, столь же безосновательно приписываемый неповинному Люй Дунбиню, называется "Таблица достоинств и прегрешений для предупреждения миру".
Автор таблицы однозначно показывает, что в вопросах пола никаких вольностей поощрять не намерен. Так, "выказывание предпочтения какой-то одной жене или наложнице" карается пятьюстами баллами - так же, как поджог чужого дома. Этот же штраф причитается за один лишь помысел о том, чтобы сделать своей наложницей вдову (напомним, что браки с наложницами носили абсолютно законный и приличный характер). Для сравнения: убийство или изнасилование оценивались в тысячу баллов, то есть мужчина, выказавший предпочтение одной из своих жен и допустивший греховные мысли по поводу молоденькой вдовицы, приравнивался, с точки зрения высокоморальных конфуцианцев, к убийце. К нему же приравнивался создатель эротических книг и песен - ему тоже причиталась тысяча штрафных баллов.
Читая злополучную таблицу, авторы настоящей книги смутились и задумались над тем, является ли их труд эротическим произведением и начислят ли им последователи учителя Куна (если таковые его прочтут) штрафную тысячу. В этих сомнениях их утешило лишь то, что ответственность разделят с ними и художник книги (тысяча баллов за "создание… эротических картинок"), и сотрудники издательства - за издание эротических книг полагается все та же пресловутая тысяча баллов.
Обе таблицы, кому бы ни приписываюсь их авторство, были составлены, с точки зрения современных китаистов, не раньше конца тринадцатого века, в эпоху победившего неоконфуцианства, а опубликованы в шестнадцатом веке, уже в правление династии Мин. К этому времени даосские книги по "искусству внутренних покоев" уже числились в списках запрещенной литературы. С приходом к власти в середине XVII века маньчжурской династии Цин строгости усилились. То, что раньше входило в круг обшей культуры, теперь стало достоянием избранных эстетов. Известно, например, что в ханьское время (примерно по два века до и после рубежа эр) невестам еще до свадьбы вручали свитки с изображением основных позиций и пояснительным текстом, дабы они могли изучить теорию вопроса. Но в романе семнадцатого века "Подстилка из плоти", предположительно написанном его издателем, по имени Ли Юй, описывается уже совершенно другая ситуация с половым просвещением невест.
Девица Юйсян, несмотря на то что она была дочерью "истинного последователя пути дао", до свадьбы читала только "серьезные книги, вроде "Повествования о женщинах-героинях" или "Канона о дочерней почтительности"". Такой пробел в воспитании не замедлил сказаться после свадьбы: когда молодой муж, по имени Вэйян, просил супругу снять одежды при свете дня, она "тотчас поднимала крик, будто над ней собирались учинить насилие". Но и по ночам Юйсян не слишком радовала своего супруга.
"В супружеской жизни молодая жена предпочитала путь Золотой середины, то есть давно проторенный, упорно отвергая все новые и тем более неожиданные тропинки. На просьбу мужа "добыть огонь за рекой" она заявляла, что поворачиваться к мужу спиной ей-де неприлично. Когда он заводил разговор об "увлажнении влагой горящей свечи", она ему говорила, что супругу, мол, так будет не слишком удобно. Если Вэйян предлагал ей закинуть ножку повыше к плечам, она уверяла, что это требует от нее больших усилий. Когда приходила минута блаженства, Юйсян никогда не стонала от счастья, как обычно это делают другие женщины ("Ох, смерть моя наступила!"), этим самым помогая мужу в ратном деле и укрепляя силы его духа. Юйсян не издавала ни единого звука, будто была немая. Видя, что ее ничем не проймешь, молодой муж весьма огорчился и даже впал в отчаяние".
В конце концов для того, чтобы пробудить чувственность супруги, Вэйян покупает в лавке альбом эротического содержания. Сначала Юйсян, воспитанная, как и все женщины ее времени, на конфуцианской литературе, была возмущена: "Откуда попала сюда эта мерзкая книжка? Она оскверняет чистоту женских покоев!.. Ни за что не поверю, что подобные дела можно назвать приличными!" Но, познакомившись с альбомом поближе, молодая супруга не смогла устоять против соблазнительных картинок, снабженных не менее соблазнительными подписями. Например, такими, как изображение и описание позы "Голодный иноходец рвется к кормушке":
"Дева, возлегши на ложе, крепко обнимает возлюбленного, будто хочет привязать его к себе невидимой вервью. Он же, приняв на плечи ее ножки, устремляет нефритовый пест в глубины инь, нисколько не отклоняясь от намеченного пути. Влюбленные уже приблизились к вершине блаженства. Полузакрытые очи устремлены друг на друга, и ловят возлюбленные один другого устами, будто намерены проглотить язычок".
Дело закончилось полной победой даосской практики над конфуцианской теорией. Юйсян не устояла против "Голодного иноходца", равно как и против "Шального мотылька, ищущего аромат"; позднее полюбила она и "Пути обратного увлажнения свечи", и "Добывание огня за горой". После чего вдохновленный муж "купил в лавке много новых книг (не меньше двух десятков), в которых рассказывались истории о "ветре и луне"". Книги эти он разложил на столе так, чтобы жена почаще на них натыкалась, конфуцианские же трактаты, "связав в один тюк, убрал подальше".
Из этого текста видно, что, несмотря на запрет, наложенный властями на эротическую литературу, достать ее можно было без особого труда (по крайней мере, в семнадцатом веке). Подобным же образом обстояло дело и с созданием эротических произведений. При династии Мин, несмотря на все старания авторов "Таблиц достоинств и прегрешений", Китай пережил подлинный расцвет порнографического романа. Правда, при следующей династии, Пин, ужесточившей цензуру, эти книги в основном были уничтожены и сохранились либо в японских переводах, либо у редких коллекционеров. Но зато во множестве сохранились гравюры эпох Сун, Юань, Мин и Цин (то есть с середины десятого до начала двадцатого века), на которых изображены весьма пикантные, с точки зрения европейцев, сцены. Например, при любовном акте очень часто присутствуют служанки - они читают вслух стихи, поглаживают своих хозяев или же подносят им освежающие напитки. Иногда служанку или наложницу могли использовать в качестве подушки или подставки, как это показано на альбомных картинках и свитках девятнадцатого века. И если изображения такого рода в последние четыре века считались неприличными, то сами сцены эти были для китайцев делом обычным: запрещая книги, государство не заглядывало в постель своим подданным, и те продолжали практиковать даосские сексуальные методы, передавая их из поколения в поколение. При "продленном сношении", которое могло затянуться на полночи (или дня), трудно обойтись без напитков, да и чтение стихов может скрасить долгие часы даосской практики. Люди занятые - правители, чиновники, торговцы, - случалось, принимали в это время посетителей. В романах и в придворных записях часто упоминается, как чиновник проводит совещание или подписывает бумаги, не отрываясь от женщины. Люди более легкомысленные могли заниматься сексом на свежем воздухе, например в саду, принимая к сведению комментарии прохожих и пикируясь с ними через невысокую ограду.