Выпускные экзамены Галина Харина сдала хорошо, что, в общем-то, было неудивительно. Она всегда стабильно училась на четыре и пять. Четверок было больше, но она никогда не рвалась что-то пересдать или переписать, чтобы вытянуть аттестат получше. Просто училась, и все.
Галя долго раздумывала над тем, стоит ли ей пойти на выпускной вечер или не стоит. С одной стороны, делать ей там нечего, кроме как подпирать стенку, потому что танцевать ее все равно никто не пригласит. Собственно, ей и не надо, чтобы приглашали. Кто они такие – приглашатели, все сплошь кольки якушевы. С другой стороны, хочется в последний раз побыть с любимыми учителями, да и от самой школы она ничего плохого не видела. В общем, несколько раз прикинув так и эдак, Галочка решила на последний школьный вечер пойти.
С выпускным платьем, конечно, была проблема. Отец сказал им с матерью: как хотите – или платье, или велосипед. Если платье, так его потом только выбросить, потому как белое, а куда в таком пойдешь. А если велосипед, то это сплошная экономия: во-первых, это рыба, во-вторых, грибы, в-третьих – ягоды, а в-четвертых – и сама Галька вполне может на нем кататься, когда захочет в свободное от грибов-ягод время.
Галочка подумала-подумала и выбрала велосипед с грибами. Куда она, в самом деле, пойдет потом в белом платье! Не под венец же! Мать выделила ей свою прозрачную капроновую кофточку с пуговками-глазками-наоборот. Наоборот, потому что серединки у них были светло-прозрачными, а ободки – черными. Мать предлагала эти пуговки спороть и нашить чисто-белые, но Галочка подумала – к чему? Она так только посидит немного на торжественной части, аттестат получит, с учителями поговорит да и домой пойдет. Юбка светлая у матери тоже была, пришлось только в боках немножко забрать.
А вот прическу Галочке соседка Валька – парикмахерша сделала хоть куда: халой называлась. Коса, в общем, такая, особо плетенная, начесанная, прихваченная взрослыми шпильками. Покрутившись у зеркала, девушка, пожалуй, даже себе понравилась бы, если бы не то, что она о собственной персоне знала. Ей, Гале Хариной, не в белом ходить, а в пепельном, цвета дорожной пыли, которую каждый прохожий попирает грязным сапогом.
Аттестат у Галочки оказался таким хорошим, что ей его выдали сразу после одной золотой медалистки и двух ребят, получивших серебряные медали. Директор школы Иван Митрофанович долго тряс Гале Хариной руку, а классная руководительница, русачка Людмила Константиновна, даже расцеловала в обе щеки. Растроганная девушка села на свое место, крутя в руках новенькие зеленоватые корочки с гербом Советского Союза, и думала о том, что вот… все и кончилось… как-то чересчур быстро… Казалось, что она и думала-то только о школе, которую как-то неожиданно закончила, но фамилию Скобцевой все же услышала и даже почему-то вздрогнула при этом.
Школьная красавица Люся Скобцева выдержала марку и пришла на выпускной вечер в сногсшибательном прозрачном платье на белом чехле. У Галочки блузочка тоже была прозрачной, но сразу показалась какой-то грязноватой на фоне льдисто-голубоватого наряда Скобцевой. Вырез платья Люси был умеренно глубоким, но ее пышная грудь и из этой умеренности очень прилично выпирала. Да и вся она, с красивой прической под названием "Тюльпан" и в туфельках на каблучках, казалась очень взрослой, самостоятельной и независимой.
Якушев тоже хорошо выглядел: в черном костюме старшего брата, в котором тот недавно женился, в его же белой рубашке и ярком полосатом галстуке. Темные густые волосы он зачесал назад и даже намазал чем-то блестящим, отчего напоминал актеров немого кино. Галочка не хотела на него смотреть вообще, но все-таки посмотрела, и вышло, что они встретились с Колькой взглядами. Галя отводить глаза не стала: к чему? А вот Якушев сразу отвернулся, будто бы смотреть на нее ему было противно. Галочка видела, что всю шею его залила краска. Это ей понравилось: все же помнит кошка, чье мясо съела.
После торжественной части Галочке не удалось сразу уйти, потому что Людмила Константиновна собрала под руки-крылья всех своих девочек и в который раз начала расспрашивать о том, как они собираются жить дальше и часто ли будут навещать родную школу. Галочку Людмила Константиновна особенно любила, потому что та очень хорошо писала сочинения, и девушке никак не удавалось вырваться из ее объятий.
Пока беседовали со своей классной руководительницей, молодые люди успели отодвинуть к задней стене зала все стулья, освободив таким образом место для танцев. Надо ли говорить, что первой из динамиков полилась мелодия "Школьного вальса". Директор школы, Иван Митрофанович, тут же подхватил молодую учительницу математики Ольгу Петровну и закружил ее по залу. Они танцевали так красиво, что Галочка невольно засмотрелась. Потом к директору с математичкой присоединились несколько родительских пар, а после – Людмила Константиновна заставила своих парней пригласить на вальс учителей. Не все молодые люди умели танцевать вальс, а потому только топтали учительницам ноги, но те на них совершенно не сердились, а лишь смеялись и пытались наскоро научить танцевальным движениям.
Галочка смотрела в зал и улыбалась. Она поймала себя на том, что в глазах дрожат слезы. Она последний раз видит этот зал, своих учителей, и директора, и любимых школьных нянечек, и деловую мужиковатую завхозиху, которая вела самый строгий учет половых тряпок и даже мел всегда выдавала только по счету. Все сейчас казалось девушке трогательным, близким и родным. Ей совсем не хотелось уходить домой, но она понимала, что придется. Сейчас закончится вальс, посвященный учителям, и она станет лишней на этом красивом празднике. Галочка подумала, что она постоит рядом с Людмилой Константиновной еще немножко, подождет, когда в школьной радиорубке сменят пластинку, и уйдет как раз тогда, когда юноши начнут приглашать своих одноклассниц.
Из динамика полилась песня Анны Герман "Танцующие Эвридики", которая только-только начинала входить в большую моду. Галочка несколько задержалась в зале, и к ней подошел Сашка Вербицкий. Она даже не сразу поняла, что он от нее хочет, а потому заранее испугалась и вжалась чуть ли не в грудь своей учительницы.
– Ну что же ты, Галя! – Людмила Константиновна легонько оттолкнула от себя свою ученицу. – Саша ведь тебя приглашает!
Бежать Галочке было некуда, и она на ватных ногах пошла к центру зала вслед за Сашкой, который при этом еще и держал ее за руку на виду у всех. Когда Вербицкий положил девушке на талию свою горяченную руку, ей показалось, что тонкий капрончик маминой кофточки расплавился и прилип к спине.
Анна Герман, как всегда, пела красиво и проникновенно. У Галочки от ее пения мягчело и горячело в груди, но она старалась не расслабляться. Ее теперь никакими трогательными песенками не собьешь. Знает она, до чего в конце концов дотанцуются эти Эвридики.
И все же волшебный голос замечательной польской певицы заставил девушку на некоторое время утратить бдительность. Именно в этот момент Вербицкий приблизил к Галочкиному уху свои губы и сказал то, что ему не стоило бы говорить:
– Я люблю тебя, Галя…
Бедную Галю Харину будто ударило током. Якушев тоже нашептывал примерно то же самое, когда стягивал с нее халатик. Она отшатнулась от Сашки, как от Змея Горыныча, дохнувшего ей в ухо пламенем, и со всех ног бросилась от него из зала, расталкивая танцующие пары. Было все равно, с каким удивлением все смотрели ей вслед и как до побелевших губ растерялся Вербицкий, оставшийся в одиночестве посреди зала.
Галя хотела выскочить из школы, но возле входных дверей стояли директор школы с капитаном милиции, который помимо исполнения прямых должностных обязанностей исполнял еще и роль отца одного из Галиных одноклассников. Таким образом, спасительный путь на улицу для девушки был отрезан. С минуту задержавшись в вестибюле школы, Галочка бросилась вверх по лестнице к своему классу, который находился на втором этаже. Она отсидится там, а потом, когда Сашка успокоится и пригласит на танец кого-нибудь другого, а директор с милиционером покинут пост у двери, она и уйдет тихохонько домой.
До своего класса Галочка не добежала, потому что из туалета мальчиков ей навстречу вдруг вышел Васька Лагутенок из параллельного одиннадцатого и загородил дорогу.
– И куда же мы так несемся? – развязно спросил ее Васька и даже попытался приобнять. Девушка вырвалась и отскочила к стене. Лагутенок тут же уперся обеими руками в стену с двух сторон от Галочки, и она таким образом оказалась в настоящем капкане. Васька, совсем как Вербицкий, приблизил к ее уху свои губы и гораздо более противным голосом проговорил: – Не на свиданку ли летишь, Харя ты наша тонконогая?
Галочка почувствовала, что от него сильно пахнет спиртным. Это было неудивительно, потому что Лагутенок являлся гнойной болячкой на теле образцового коллектива школы № 1. Странным было то, что он наливался в туалете в одиночку, никого не пригласив к себе в компанию.
Долго размышлять о Васькином одиночестве Гале не пришлось, потому что Лагутенок вдруг схватил ее за руку и с силой потащил в мужской туалет.
– Не надо… Вася… да ты что… отпусти… – лепетала Галочка, напрасно пытаясь найти на гладкой стене коридора какой-нибудь выступ, за который можно было бы ухватиться и хоть как-нибудь задержаться. Никакого выступа не было, и Лагутенок на удивление быстро затолкал упирающуюся Галю Харину в туалет.
– Ну че ты из себя изображаешь… – начал Васька, дыша в лицо девушки зловонным перегаром и одновременно пытаясь расстегнуть на ней прозрачную блузочку с пуговками-глазками-наоборот. – Все же знают, что Колька тебя давно распечатал… а я… чем я хуже Кольки… я тоже хочу…
Лагутенок с силой рванул полу Галочкиной блузки. Пуговки горохом посыпались на кафель туалета. Девушка обеими руками попыталась как-то запахнуться обратно, но Васька начал задирать кверху ее узкую юбку. Старенькая ткань затрещала по швам. Галя оторвала руки от блузки, чтобы не позволить Лагутенку разодрать на ней еще и юбку, но тот уже распалился так, что сам черт ему был не брат. Он всем телом навалился на нее, прижимая к стене, крашенной масляной краской. Капроновая блузочка Галочки заскользила по ее поверхности, и девушка рухнула, увлекая за собой Лагутенка. Они оказались прямо в луже, которая образовалась от подтекающего унитаза.
Ваську, похоже, уже не смущало даже то, что из туалета когда-нибудь придется выходить, мокрым, встрепанным, и как-то объясняться на этот счет. Он елозил по мокрому полу, пытаясь содрать с Галочки то, что вперед удастся: трусики или лифчик вместе с белой комбинацией. Девушка сопротивлялась как могла, пытаясь сбросить с себя насильника, но он был сильней. Когда озверевший парень, присосавшись к ее шее, несколько ослабил бдительность и уже не с такой силой совал ей руку между ног, Галочка сумела крикнуть: "Помогите!" Конечно, не слишком громко, потому что на грудь ей давила туша Лагутенка, но ему и это не понравилось. Он оторвал мокрые губы от ее шеи, размахнулся и ударил кулаком в лицо. Из носа девушки сразу потекла кровь. Васька злобно выматерился и, взявшись за края юбки, уже разошедшейся по шву, разодрал ее пополам.
– Не-е-е-ет!!! – сумела крикнуть Галочка, и потом уже больше ей крикнуть не удавалось, потому что все силы уходили на то, чтобы не позволить Лагутенку сделать то, чего он так яростно добивался.
Видимо, их борьба производила все-таки достаточно много шума, потому что в туалет вдруг кто-то ворвался и с диким криком: "Ты что делаешь, мразь!!" – оторвал Лагутенка от Галочки. Она сразу отползла в угол и вжалась в него, пытаясь как-то прикрыться остатками одежды. Это получалось плохо. На руки и на пол из носа продолжала капать кровь. Девушке даже не приходило в голову как-то унять ее. Она прижималась к стене, с ужасом глядя на то, что происходило перед ее глазами. А посмотреть было на что. Сашка Вербицкий (а это именно он ворвался в туалет) жестоко и методично избивал Лагутенка, который почти и не сопротивлялся, поскольку его, похоже, совсем развезло. Галочке хотелось крикнуть, чтобы Сашка перестал, что уже достаточно, что так можно и убить, но губы плохо слушались, и из горла вылетали лишь бесполезные сиплые звуки.
В конце концов она выпала из времени. Ей казалось, что она всю жизнь сидит на мокром кафеле мужского туалета, а рядом Сашка Вербицкий убивает Лагутенка. Когда в дверях вдруг выросли фигуры капитана милиции и директора школы, Галочка восприняла это как спасение. Она сглотнула густую вязкую кровь, уже заполнившую рот, и потеряла сознание.
Вербицкий сломал Лагутенку два ребра и выбил передний зуб. Сашка отделался долгим и нудным внушением в отделении милиции. Ему говорили о том, что он мог бы "огрести" срок за нанесение "тяжких телесных" и вместо института, в который намеревался поступать, оказаться совсем в другом месте. Еще о том, что ему повезло, поскольку в деле есть смягчающие обстоятельства: все знают – по Василию Лагутенку и без того давно колония плачет, а в этот раз с его, Василия, стороны было явное покушение на изнасилование, которое Вербицкий, как ни крути, предотвратил.
И все бы ничего, если бы Сашка остановился на Лагутенке. Но на следующий же день после выпускного вечера и соответственно беседы в милиции им был еще более жестоко избит ученик все той же школы № 1 имени В.И. Ленина – Якушев Николай. Якушева отвезли в реанимацию с травмой черепа.
Одноклассники понимали, за что Вербицкий отделал Якушева, но молчали. Какую-то Харю, которая наверняка сама навозной мухой липла к Кольке, никто особенно не жалел, а Якушев был свой в доску парень и пострадал явно напрасно. Сама Галочка никогда, ни за что и никому ничего не рассказала бы. Для нее Вербицкий не выглядел героем. Она была уверена, что Сашка избил Якушева за то, что тот получил от нее нечто, чего не досталось ему. Да и Лагутенка почти за то же самое, то есть за то, что тот оказался расторопнее. Вербицкий наверняка сам хотел затащить ее в туалет, а тут вдруг откуда ни возьмись – Лагутенок…
В общем, Сашкины дела были бы совсем плохи, если бы не его отец. Илья Петрович Вербицкий был серьезной величиной в Григорьевске, а именно директором того самого литейно-механического заводика, на котором работало чуть ли не все население города. Илья Петрович приложил массу усилий и затратил немало средств на то, чтобы его сын, восемнадцатилетний Сашка, вместо отбывания срока все за то же нанесение "тяжких телесных" отправился на воинскую службу вне всякого призыва. По большому знакомству Александр Ильич Вербицкий попал на Черноморский флот, где служить надо было три года. Папенька справедливо решил, что чем дольше Сашки не будет в Григорьевске, тем для него же лучше.
А что же Галочка? Ничего хорошего ее не ожидало. После происшествия на выпускном вечере мать со слезами на глазах уговаривала ее сходить к гинекологу, чтобы провериться, но Галочка заверила ее, что Лагутенок не успел произвести с ней никаких развратных действий. Отец был мрачнее тучи и наверняка вслед за Вербицким отделал бы Ваську по первое число, если бы того после лечения действительно не отправили в колонию, поскольку всплыли еще несколько мрачных историй, в которых он не только принимал участие, а даже играл главную роль.
Когда дочь пришла в себя после покушения на девичью честь, Роман Егорович Харин отвел Галочку в свой цех, где поставил к шлифовальному станку. На соседнем, точь-в-точь таком же, работала ее мать, так что девушке было у кого научиться азам профессии шлифовщицы.
И потянулись для Гали Хариной тягучие, серые и до тошноты однообразные будни. Она вставала в половине седьмого вместе с родителями, пила чай с бутербродами и маминым вареньем, одевалась в рабочий комбинезон. Потом они втроем в одинаковых комбинезонах шли к автобусу, который вез их прямиком к заводской проходной. Ровно в 8.00 отец уходил к себе в конторку мастера, а Галочка с матерью вставали к шлифовальным кругам.
Сначала они натирали круги кусками черной тягучей смолы, потом прилепляли к ним куски наждачной бумаги нужного номера, обрезали лишнее и готовили детали, подлежащие шлифовке. Их зажимали в специальных струбцинах, чтобы удобнее было держать в руках. И начиналась собственно шлифовка. Галочке надо было прижимать струбцину с деталью к вращающемуся кругу, и наждачная бумага сдирала лишние слои металла. Детали быстро нагревались, поэтому рядом со шлифовальным кругом ставили металлический короб с водой, куда детали прямо в струбцине периодически и опускали для охлаждения. При этом вода журчала и пенилась. От детали во все стороны отплывали пузырящиеся дорожки, и это было единственным, на что Галочке нравилось смотреть.
Поначалу она тренировалась на бракованных деталях. Получалось у нее плохо: края деталей заваливались, и ровной поверхности не выходило. Мать оставляла свой станок, подходила к дочери и показывала, как ловчее ухватить струбцину, чтобы деталь не вело на круге. Эта перемена деятельности была хоть каким-то развлечением в нудной отупляющей работе. Со временем Галочка освоила станок, и шлифованная поверхность стала выходить у нее такой же ровной и красиво-матовой, как у матери, зато и перерыва в работе не стало. Все восемь часов она шлифовала и шлифовала, и ночью у нее перед закрытыми глазами с бешеной скоростью вращались облепленные наждачкой круги.
Потом Галочка привыкла, и шлифовальные круги перестали ей досаждать по ночам, но полюбить свою работу не смогла. Она понимала, что работать обязана, чтобы в семье появились лишние деньги, и ей с матерью можно было бы, например, наконец обновить зимние пальто, поскольку старые уже совсем износились. Она знала, что работают все взрослые люди, а она теперь взрослая. Без специального образования особого выбора у Галочки не было, а потому надо было только радоваться тому, что в бригаде отца нашлось для нее место. Девушка пыталась, но почему-то не могла. Она не подавала вида, но ее раздражала и мучила страшная монотонность жизни: подъем, автобус, шлифовальные круги, потом обед из кефира и куска батона, потом опять автобус, немудреные домашние дела и – отбой.
Конечно, можно было участвовать в заводской самодеятельности, ходить в кино или на танцы, но Галочке почему-то казалось, что ей нигде не будут рады. Ей никогда никто нигде не был рад, если не считать бывшую классную руководительницу Людмилу Константиновну. Галочка и сходила бы к ней в школу – поговорить о том о сем, если бы не тягостные воспоминания. Многие из одноклассников уехали из Григорьевска поступать в институты, а те, которые попадались Галочке на улицах, только кивали ей головами, весьма недружелюбно, и пробегали мимо. Якушев вряд ли смог так быстро оклематься после полученной травмы и уехать учиться, но в городе его видно не было. Видимо, все еще болел. Галочке даже почему-то было его жалко. Не очень, а так… слегка.
Люся Скобцева тоже не попадалась. Наверняка уехала поступать в Московский театральный, куда собиралась еще с девятого класса. О Сашке Вербицком Галя старалась вообще не думать, потому что он вспоминался только с перекошенным злобой лицом и размахивающий огромными кулаками. При этом сразу появлялся и Васька Лагутенок, распростертый на мокром, закапанном Галочкиной кровью полу мужского туалета. А разве такое хочется вспоминать? И Галочка не вспоминала. Федька Потапкин и Гога Гусь тоже больше не досаждали ей. Федька, которому было уже, наверно, лет двадцать пять, вдруг взял да и женился на тихой девушке Вале Зыряновой, а Гога без Федьки стал настоящим нулем, и Галочка его уже не боялась.