Раскрасневшиеся от водки гости с удовольствием внимали папенькиным руладам и близкой французскому сердцу мелодией. "Белое движение". Сколько русских офицеров осело в Париже, развозя на такси французскую публику, где они по-ямщицки пели родные песни! Исполнив последний куплет, папенька сорвал аплодисменты.
Мы стали откланиваться. Гости от души благодарили маменьку и папеньку за хлебосольство. Лерка в чувствах назвала Анри "бразер", на что он ничуть не удивился. Вот что водка делает с людьми! Ну а впрочем, подвыпивший Анри был тих, как зайчик. И это хорошо, даже моя бабушка, царствие ей небесное, говорила:
- Хочешь узнать будущего мужа - напои его!
Анри выдержал экзамен с честью. Мишель тоже не осрамился. Все остались довольны.
Распрощавшись с семейством, мы погрузились в "Мерседес" и отбыли. Мишель сев за руль, тут же согнал с себя хмель, сунув под язык какую-то капсулу. Было решено продолжить вечер у Мишеля, всем хотелось потанцевать.
После вечеринки по поводу помолвки, мы были готовы танцевать до утра. У Мишеля была удивительно обширнейшая коллекция музыкальных кассет. Только лучшее в мире музыки. Мишель пригласил меня на танец, и я не была удивлена. В принципе, я ждала что-либо подобного от него. Он же должен высказаться, в конце, концов, невозможно продолжать противостояние, не высказав, друг другу претензий.
- Неле, я удивлен, и более того против, скоропостижности ваших отношений! - с места в карьер начал Мишель.
- Отчего же, это не "скоропостижней", чем наше с тобой знакомство, тем не менее, ты пригласил нас в свой дом, после первой встречи? - напоминая о нашем знакомстве, я предлагала ему не быть таким категоричным.
- Мы не надеялись на сближение, в смысле, хотели просто провести приятно время.
- Мишель пытался уйти от сравнения не в его пользу.
- Мы тоже не надеялись, но судьба преподносит нам сюрпризы. Мы с Анри полюбили, - я задержала дыхание и продолжила. - Прошу тебя, не противься нашему союзу, если Анри твой друг, я обещаю тебе сделать его счастливейшим из мужчин!
- Я не верю в столь скорые взаимоотношения! По крайней мере, влюбленные должны проверить свои чувства, невозможен столь неравный брак! - в полголоса, но почти выкрикнул он.
- Неравный? Чем же? Тем, что моя семья не обладает достоинствами столь нужными для заключения брака? - возмутилась я.
- Нет, ты неправильно понимаешь меня, - он на секунду умолк, собираясь с мыслями.
- Считаю, что ты не дала возможности Анри разобраться в своих чувствах.
Сексуальное притяжение в людях, принадлежащих разным слоям общества, должно пройти проверку, хотя бы временем.
- За это не беспокойся. Анри возвращается на родину, и после его возвращения мы посмотрим, - сказала я.
- Ты так здраво рассуждаешь, я еще раз убеждаюсь, что в ваших отношениях твое желание, есть главное, то чему не возможно не сбыться, - воскликнул Мишель.
Я одернула его за рукав пиджака. Когда он притих, я посмотрела ему в глаза и спросила:
- Я не понимаю тебя, Мишель, мое здравое рассуждение - это хорошо или плохо? Ты упрекаешь нас в скоропостижности и в то же время в не отсутствии рассудка!
- В любом случае, я считаю заключение брака преждевременным, - заявил он.
- Теперь уже не тебе судить.
На том мы с Мишелем и разошлись. Позиция его была мне понятна: неприемлемое отношение ко всему, что бы мы ни совершили.
Мое раздражение было снято интимным танцем с Анри, общением с Аллочкой, утянувшей в энергичный и двусмысленный танец Мишеля, и общим приподнятым настроением. Черт с ним с Мишелем, подумала я. Главное, мы любим друг друга. Я смотрела в лазоревые глаза Анри, и была на седьмом небе от счастья.
Уже под утро Мишель предложил отдохнуть, и по хозяйски уступив нам спальню, удалился с Аллочкой в гостевую. Мысленно я скрестила за нее пальцы. Зная Аллочку с детства, как особу не признающую препятствий на своем пути, я пожелала Мишелю стойкости в его намерениях противостоять ей, но не была уверена в его победе.
Уставшие от событий прошедшего дня, мы, приняв причащающий душ, и без ласк, обнявшись, уснули.
Глава восьмая
Сегодня суббота, двадцать пятое июля, тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года - последний день командировки Анри. Завтра днем Анри улетит в Париж рейсом авиакомпании Эр Франс.
От Мишеля мы все разъехались переодеться, решено было сегодняшний день посвятить поездке в Троице-Сергиеву Лавру, хотя бы поверхностно познакомить Анри с ритуалами нашей религии и купить сувениров.
Дома, разгуливая с полотенцем на голове, Аллочка делилась со мной событиями прошедшей ночи.
- Долго держался, но в ближнем бою уступил. Уж я его таким вниманием окружила, и подушечку ему взбила, и одеяльца уступила большую часть, все хотел еще одно принести. Да где там, говорю, не могу спать в чужой постели, боюсь, когда не чувствую рядом человеческого тепла. Вот и с Нелькой, всегда вместе спим, когда у нее ночуем. Заинтересовался. И часто, спрашивает, вместе спите? Странные эти французы! Везде ищут сексуальную подоплеку. "Часто, говорю. Ляжем, вместе…", будто сказку ему рассказываю, а сама все его к себе притягиваю, иди, мол, покажу.
Ну и показала, потом уж ему деваться некуда было, не Анрюшке же жаловаться бежать.
- И?
- Поначалу скромничал, вроде, я его заставляю, потом уж разогнался - спать не пришлось. Ошибались мы с тобой, Нелька, ни к каким девкам он не бегал, похоже постился, - делала свои выводы Аллочка, выбирая из хрустального вазона оставшиеся после сватовства яблоки.
- Кто бы мог подумать, что Мишель такой скромник! Когда мы познакомились, готова была побиться об заклад, что он тот еще Казанова, - я удивленно покачивала головой.
- Так и есть, - сочно вгрызаясь в яблоко, пробубнила Аллочка, - но в свете происшедших событий, хочет казаться идеальным, на моем развратном фоне. Помогите, совратили невинного агнца!
- Я без колебаний поставила на тебя, - я сглотнула, видя, как Аллочка снова с хрустом прокусила крепкую кожицу плода, столь любимого нашей прародительницей.
- Не зря, - Аллочкины челюсти мерно разжевывали мякоть, - Мишелька поди, сейчас грехи замаливает, ничего, мы свои тоже отмолим. За тем и едем.
Поездка внесла разрядку в наши сложные отношения. Аллочка все время подшучивала над Мишелем и подстрекала Анри расколоть своего приятеля и поделиться информацией, отчего это он выглядит не выспавшимся. Он не обижался на Аллочку, улыбался, растопила-таки ледяное сердце. Забеспокоившийся Анри предложил сменить Мишеля за рулем, на что тот резонно отказался - непредсказуемые русские дороги, более-менее ему знакомы.
Сделав остановку в поселковой местности, мы попробовали зачерпнуть воды ведром, привязанным к журавлю деревянного колодца. Поселок не был похож на "потемкинские деревни" построенные еще к Олимпиаде-80 вдоль трасс, пролегающих между городами Золотого кольца. Дома были перекошенными, словно пьяницы, подпирающие друг друга, чтобы не упасть. Деревенские мальчишки, босоногие и чумазые бежали наперегонки до сельского магазина, чтобы купить завезенное из города мороженое, лакомство, позволить которое можно не каждый день.
Понемногу жара наступала. В кондиционированном салоне не ощущался стоявший за стеклами зной. Мы с Аллочкой одеты, как требуют правила, в платья, но из тончайшей материи более показывающие, чем скрывающие. Когда Аллочка поворачивалась к нам с Анри, сидящим на заднем сиденье, ее внушительная грудь, предмет зависти всех особ женского пола нашей конторы, соблазнительно колыхалась перед устремленным на трассу взором Мишеля. Последний стоически сжимал руль, а я подмигивала Аллочке и дергала за брючину сочувствующего Мишелю, Анри. Мой жених, в свободное от проявления "дружеского сочувствия" время, пожирал глазами мой прозрачный, "в дырочку" лиф. Если бы мужские глаза были способны мять кружева на женских платьях, мое шитье на лифе было бы похоже на гофрированную тряпочку.
В Лавру мы приехали как раз к выходу послушников. Поставив машину на стоянку, влились в толпу туристов, глазеющих на вереницу молоденьких монашков, лица которых были уже освещены святостью, от одежд пахло ладаном, но из-под ряс, выбиваясь из общей благостной картины, выглядывали современные брюки и ботинки.
Отстояв заключительную часть службы, посмотрели на причастие, удивившее наших друзей-католиков своей открытостью перед другими верующими. Поставили свечки возле икон, с удовольствием показанных нам местною бабушкой, проявившей поистине профессорскую осведомленность какому святому и в каких случаях нужно обращаться.
Прогуливаясь по территории Лавры, мы накупили множество сувениров, иконок, и всяческую церковно-православную периодику, имеющую ценность и интерес для иностранцев. Нагруженные пакетами и буклетами с фотографиями лавры, тронулись в обратный путь. Остановку Мишель сделал около ресторанчика "Сказка", стилизованного под крестьянскую избу и приведшего в восторг Анри. Мишель был знаком с этой стороной туристического бизнеса и ничему уже не удивлялся.
Мы выбрали стол около окна. Сидели на грубо обструганной скамье, и я посоветовала Аллочке, все время ерзавшей, стараясь соблазнить и так уже обалдевшего, от такого соседства, Мишеля, быть осторожной. Есть вероятность насажать заноз, придется всю обратную дорогу провести стоя коленями на сиденье, кверху задницей. На льняную скатерть, вышитую красными петухами, официанты в косоворотках поставили крестьянскую утварь, миску с квашеной капустой, чугунок с вареной картошкой, плошки с маринованными грибочками и горшочки с запеченным в русской печи рагу. На первое подали солянку с плавающими, в золотистых медальонах бульона, кусочками осетрины. Под переборы балалайки, несущейся из вынутого на свет из подсобки магнитофона, мы приступили к трапезе.
- Так пожалуй и растолстеешь, - заметила с отдышкой Аллочка, - вчера у тебя наелись, как дураки на поминках, сегодня тоже самое!
- Режим не соблюдаем. Едим один раз в день, но до отвала, - поддержала я.
Мишеля после бессонной ночи и сытного обеда склонило в сон. Анри сел за руль, а я перебралась на переднее сиденье. Сзади Аллочка укладывала Мишеля на свои колени. Мишелю стало не до сна, вблизи Аллочкиной плоти, они возились и о чем-то шептались.
Приехав в очумевший от жары город, мы покинули Мишеля и Аллочку, высадившись у Центра международной торговли. Я предложила помочь Анри собрать вещи, и он, соблазненный возможностью еще немного побыть со мной наедине, заявил, что без моей помощи не справится. В лифте поглядела в зеркальную стену на наши отражения.
Анри в голубой рубашке, так идущей к его глазам, я в кремовом, воздушном платье, отороченном шитьем на лифе и коротеньких рукавчиках фонариком. В сумочке у меня одна из фотографий нашего путешествия в Ленинград, на катерке, где я с восторгом и любовью смотрю на него, подарок для Анри. Надеюсь, он поставит в рамочку на свой рабочий стол. "Какая красивая пара!" - маменькины слова.
Переключив кондиционер на самый низкий режим охлаждения, мы собираем вещи Анри.
Для начала, сваливаем все на постель, сортируем, подготавливаем чемодан, портплед и спортивную сумку с надписью СССР. Костюмы, рубашки и галстуки аккуратненько застегиваем молнией портпледа. В чемодан, помимо нижнего белья и одежды, особо хрупкие вещи и обувь. В сумку сувениры и увесистые бюстики Ленина.
Свежий воздух кондиционера приятно охлаждает и после окончания процедуры упаковки багажа, даже становиться зябко. Мы закутались в одеяла на освобожденной от вещей постели и сидели напротив друг друга, как два якута. Руки Анри пытались проникнуть под мое одеяло, я сопротивлялась, подтыкая углы под свои ягодицы.
Анри нашел простое решение, просто завалив, похожую на сугроб, горку моего одеяла вместе со мной. Под тяжестью его тела, я не могла двигаться, а пальцы Анри старались разрыть оконце для моего лица. Мои освободившиеся от одеяла бедра, остались обнаженными и привлекли внимание Анри. Теперь он закрыл мою голову, заглушая притворно-возмущенные крики, нагая половинка моего тела сделала меня безумно беспомощной и очень привлекательной для нападения. Наши игры закончились безудержным сексом и сваленными на пол, никому ненужными одеялами.
Поздним вечером Анри проводил меня домой. Завтра ему предстоит тяжелый день, утром Анри заканчивает свои дела в офисе, прощается с коллегами. Затем мы проводим Анри в аэропорт.
У себя в комнате я не сдержала слез, раньше крепилась - не хотела показывать Анри своей слабости. Лерка с юношеским безразличием заявила:
- Чего ревешь, систер? Подумаешь какой-то месяц! Платья сшить не успеешь.
За утешением я позвонила Аллочке. Подруга была дома, и, проникнувшись состраданием, предложила выйти покурить во двор. Не курю, но предложение показалось здравым, будет возможность пооткровенничать и поплакать не стесняясь нескромных взглядов.
Взгромоздясь на лавочку, на манер местных пацанов, Аллочка со вкусом закурила ментоловую сигарету. Выпустив произвольно получившееся колечко дыма, спросила:
- Чего расстроилась? Знала же, что уедет. Ну, поплачь… Легче будет.
- Не знаааюю… - заревела я.
- Ты Нелька, берегов не теряй. Анрюшке башню подчистую снесло, в Париже ему новую вряд ли кто припаяет, - и затянувшись еще раз, ободрила. - Вернется к тебе, жди. Я б, на твоем месте, ни слезинки бы не проронила. Вот мне с Мишелькой намного труднее, хоть он и не едет никуда. Упрямый черт. У меня с ним постоянная борьба. Как старый мотор, фиг заведешь, а потом фиг остановишь, увлекается. Мне нравятся наши новые отношения, а его они, очевидно, стесняют. Спрашивается, чего бояться? - и сама отвечает себе. - Подозревает, не задумали ли мы на его счет, какой-либо каверзы. Вся жизнь сплошное подозрение.
- Что дальше будет? - хлюпала носом я.
- Мишеля своим идеалом не назову. Поживем, увидим.
Докурив сигарету, Аллочка сладко потянулась и скомандовала:
- Отбой. Завтра надо выглядеть хорошо. Смотри, не реви больше. А то будешь как палтус, глаза на одну сторону и красные. И, Нелька, отчего у тебя, когда ты ревешь, нос увеличивается?
Молодец, Аллочка, реветь я, наверное, до конца жизни не буду. Зареклась…
На отрезке от Ленинградского шоссе до международного аэропорта Шереметьево-2 сердце мое ледяною рукою сжала тоска и ощущение одиночества, несмотря на то, что Анри сидел рядом и крутил обручальное колечко на моем пальце. Аллочка всю дорогу трещала о том, как она великолепно будет смотреться в роли свидетельницы:
- К тому же свидетель, практически мой родственник! - подмигнула мне Аллочка.
Мальчики не разбирались в советских родственных связях, и кивали головой, одобряя Аллочкины слова.
За окном "Мерседеса" показалось здание аэропорта с длинными красными рукавами телескопических трапов. Как в фантастических фильмах, эти щупальца неземного чудовища присасывались к белым птицам с логотипами авиакомпаний на хвостах. К крайнему из щупалец, подруливал огромный Аэробус - белое брюшко, разорванный на красно-бело-синие полоски окрас хвоста, у пилотской кабины похожий на морского конька значок Эр Франс. В чреве этой птицы улетит от меня мой Анри.
Мишель припарковал машину на эстакаде второго этажа, и мы вошли в здание через автоматические двери. Аллочка замешкалась в шлюзе между дверьми, а когда поспешила догнать нас, створки закрылись. Фотоэлемент не срабатывал, и она, смешно подпрыгнув, замахала на него руками. Мишель выручил ее - протянул руку, и створки, как по волшебству отъехали в стороны.
На табло, белым по черному, теснилось многомаршрутное расписание. Вдруг оно ожило, черные пластинки зашелестели, перелистываемые невидимой рукою и замерли, выдав пассажирам обновленную информацию. Рейс авиакомпании Эр Франс подсвечивался зеленым огоньком, значит, регистрация уже началась.
Только бы выдержать, не вцепиться в него мертвой хваткой, следуя животным инстинктам. Анри взял меня за руки, от них шло успокоение, никогда бы их не отпускала. Он положил мои руки на свою грудь и обнял меня. Он шептал, касаясь губами моего лба и прядей челки, что будет каждый день звонить мне, что будет скучать, что ему предстоит подготовить множество документов для регистрации нашего брака и главное, посвятить своих родителей в наши жизненные планы и попросить их благословения.
Эжен и Николь Лален.
Анри уверял меня, что родители одобрят его выбор, они очень демократичны, доверяют своему сыну, и не будут чинить препятствий. Сейчас, из-за близости грядущих событий, я уже не была так уверена в этом. Если Мишель считает наш брак преждевременным, то, как отнесутся к нему родители Анри? А Анри все шептал что-то, по его мнению, способное успокоить меня в момент расставания.
Мишель тронул его за плечо. Пора. Мы смотрели, как Анри поставил свои вещи на платформу стойки таможенного контроля и передал свои документы инспектору.
Помахав нам рукой, он прошел до линии регистрации. Сдал багаж, получил посадочный талон и вместо того, что бы пойти на паспортный контроль, развернулся и направился к нам. Я метнулась к инспектору таможни.
- Пожалуйста, одну минуту, умоляю! Вы же любили когда-нибудь! - попросила я.
Таможенник снял с ограждения красный ремень и посторонился. Я пошла навстречу Анри. Я заставила себя идти медленно, иначе посмотрев на мою прыть, таможенники решат, что я, как Рудольф Нуриев захочу покинуть Родину. Мы сошлись. Анри схватил мое лицо и отчаянно целовал. Ему тяжелей расставаться, чем мне, мелькнула мысль. Оставлять невесту не известно на кого! На Мишеля. Поцеловав меня в последний раз, Анри бегом отправился на паспортный контроль, и скрылся из виду.
Стоя у зарешеченного ограждения летного поля, я все смотрела на иллюминаторы аэробуса, гадая, видит ли меня Анри? Или его кресло расположено на другой стороне фюзеляжа? От напряжения в глазах начало рябить, Аллочка пыталась оттянуть меня от решетки, но я оказала сопротивление. Мишель не вмешивался.
Техники Эр Франс водилом сцепили самолет и тягач и стали оттаскивать крылатую машину от стоянки. На рулежной отметке, пилот запустил турбины. Из-за шума авиационных двигателей, не стало слышно Аллочкиных причитаний. Воздух за турбинами поплыл, размывая очертания Шереметьево-1, на другой стороне от взлетной полосы. Самолет двинулся и покатился к старту, повернувшись ко мне хвостом.
По боковой лестнице я взбежала на эстакаду второго этажа, провожая глазами, похожий на объевшуюся чайку, Аэробус. Мишель взял меня под руку, от волнения акцент его усилился. Он просил меня быть благоразумной, сесть в машину, и смотреть из нее, как самолет будет взлетать. Я послушалась, доверила ему вести меня к стоявшей неподалеку машине, слезы душили, застилали глаза, но не проливались на щеку. Мне было очень тяжело, лучше бы я ревела.