7
Город был охвачен паникой. Еще за час до того, как на его площадях и улицах приземлились вертолеты с отрядом командос, все здесь было относительно спокойно. И командос, внезапно переброшенные сюда за триста миль от своей основной базы, поначалу решили, что в этом полусонном городке, центре района, можно будет неплохо отдохнуть, а если повезет, то и слегка развлечься.
Буря началась из-за того, что сержант Макинтайр ударил на улице какую-то девчонку. Ему показалось, что она посмотрела на него вызывающе дерзко. И верзила американец ударил девушку по лицу. Тотчас из-за невысокой изгороди на другой стороне улицы грянул одиночный выстрел. Макинтайр упал на мостовую, чтобы больше никогда не встать. Для командос это была оскорбительно нелепая гибель. Безо всякой команды, почти одновременно, по прохожим, автомашинам, окнам домов хлестнули десятки автоматных очередей. И почти синхронно с ними пулеметные очереди вьетконговцев с четырех сторон полоснули боевые порядки командос. Крики раненых смешались со словами команд. Приходилось принимать уличный бой.
По сведениям сайгонской контрразведки, в городе в течение длительного времени действовала довольно большая - человек пятьдесят - группа красных диверсантов. Целью отряда командос было не только очистить от них центр района, но и посеять в душах нейтральных и колеблющихся благоговейный ужас. В отряде командос был взвод, целиком скомплектованный из южновьетнамцев. Перед вылетом с базы всех офицеров и солдат этого взвода в ожидании уличных боев переодели в гражданское платье. Именно они-то и явились первыми жертвами вьетконговцев. Рукой глупца ловят змею - его же она и кусает первым…
Казалось бы, откуда в этом заштатном городишке, расположенном за тридевять земель от всех стратегических центров и перекрестков, может очутиться столько партизан? Однако град пуль, летевших со всех сторон, разрывы гранат, очереди из станковых пулеметов заставили не одного командос подумать горько и зло: "Засада! Предательство!"
Рассредоточившись, командос начали штурм ключевых зданий. Многоэтажных домов было не больше десятка. Все они находились в центре, и все через четверть часа превратились в очаги смертельных схваток. Коммандос и местные полицейские подразделения блокировали выезды из города. Но старики, женщины, дети уходили через окраинные поля, пустоши. Впрягались в тележки, надрываясь, тащили незатейливый домашний скарб. Младенцы мотались из стороны в сторону на бедрах матерей-подростков. Отчаянно кричали мелкорослые коровенки и поджарые козы. Шальные пули и осколки настигали беззащитных людей. От людской крови потемнела вода в каналах. Гибли скудные посевы риса, а вместе с ними столь же скудные надежды хоть как-нибудь пережить затянувшееся лихолетье…
- Славно было бы сейчас на нашей батарее! - мечтательно протянул Дылда Рикард. - Ночью - мягкая постель в безопасном блиндаже. Днем - несколько размеренных выстрелов с закрытых позиций…
- Перестань скулить! - оборвал его Мервин. - Радоваться должен: здесь долларов больше! Сам только этого и добивался…
- Добивался, - ожесточенно сплюнул Дылда. - Ты еще добавь, что каждый доллар здесь - золотой.
Где-то ярдах в тридцати замигал фонтанчиками вспышек, забубнил глухо и мерно пулемет. Очередь лениво, словно бы нехотя, стала передвигаться слева направо. Мервин и Дылда упали ничком на пол. Просторный холл на втором этаже главной городской гостиницы затянул сизый дым. Наконец пулемет последний раз кашлянул и смолк. Минуту стояла тишина. Лишь приглушенно доносилась перестрелка, которая шла в соседних домах, на близлежащих улицах. Но вот юношеский, почти детский голос выкрикнул на ломаном английском:
- Сдавайтесь, палачи!
Дылда широко размахнулся, швырнул в ту сторону гранату. Громыхнул взрыв. И снова стало тихо. Слышно было только слабое гудение и потрескивание: горели внутренние деревянные перегородки. Из облака медленно оседавшей белой пылью ярдах в десяти перед Мервином и Дылдой появилась странная фигура. Высокий, широкоплечий мужчина лет шестидесяти пяти бесшумно двигался прямо на них. Руки его были в белых перчатках, вокруг шеи повязан широкий зеленый шарф, глаза закрывали большие очки с темными четырехугольными стеклами.
- Не стреляйте в него! - раздался пронзительный женский крик. - Это владелец гостиницы мсье Жак Грийе!
На юге многие слышали о сумасшедшем французе, который после Дьенбьенфу остался во Вьетнаме. Только его жена знала, почему он остался в этом городишке. Здесь у него на руках скончался смертельно раненный партизанской пулей единственный друг. Здесь его и похоронили. И бедняга Жак свихнулся в тот день. В течение пятнадцати лет он ежедневно приходил на могилу, друга, клал на нее цветы, тихонько бормоча: "Он придет, он обязательно вернется…"
Сейчас, услышав голос жены, он остановился и спросил:
- Кто стреляет, родная? Это же музыка! Слышишь, вот заиграли флейты. А вот ударил бубен. И скрипки! Пойдем быстрее, мы опоздаем его встретить… А эти люди, - он махнул рукой в сторону солдат, - скажи им, чтобы они шли на кухню. Там их накормят…
Седая, высохшая старуха взяла Жака за руку, увлекла к выходу. Глотая слезы, она бормотала:
- Не стреляйте, господа. Умоляю: не стреляйте. Мой муж не в себе. Он и мухи не обидит. Не стреляйте! Благодарю за вашу доброту, господа…
- Красота! - сказал Дылда. - Надо же, псих объявился в самой гуще боя! А то среди нас их мало… Ей-богу, шикарное представление. Боб Хоуп со своими девицами - провинциальный комик по сравнению с этим Жаком и его слезливой старушенцией. Манифик!
Внезапно застучал пулемет. Где-то вдалеке раздался мощный взрыв. За ним последовало еще несколько. И почти сразу же ударила, словно хорошо спрессованный горячий брикет, воздушная волна. Дом зашатался, как возвращающийся из увольнения морской пехотинец. Зазвенели стекляшки уцелевших люстр, заскрипели, захлопали двери. Мервин подполз к окну, осторожно выглянул в него.
Город горел. В разных его концах высокими факелами вздыбилось в небо желто-оранжевое пламя. Ветер гнал тяжелые клубы дыма вдоль улиц, перебрасывал их через крыши. Справа, со стороны собора - он не был виден Мервину - слышались женские вопли, душераздирающий детский крик. Так могли кричать лишь живьем сжигаемые люди. В длинном одноэтажном здании школы, что находилась на той же улице, разместился временный лазарет командос. Оттуда долетали призывы о помощи вперемежку с ругательствами. Черный, удушающий дым становился все более густым. Над головою Мервина прошла автоматная очередь - кто-то заметил его из дома напротив. Мервин прижался к полу, подполз к Дылде, отпил из фляги рома, сплюнул. Его тошнило - казалось, в воздухе стоит едкий запах паленых волос, горелого человеческого мяса…
От солдата к солдату цепочкой передали команду: "Выбить красных из гостиницы!" Но едва командос попытались пересечь холл, как их снова пригвоздил к полу пулеметный огонь. Несколько солдат - в их числе Мервин и Дылда - двинулись в обход. Они проползли в боковой коридор и в темноте, то и дело натыкаясь на обломки рухнувшего потолка, разбитую мебель, двинулись ко входу в бар, где забаррикадировались вьетконговцы.
Первым туда ворвался исполин ирландец - самый сильный в отряде. Сокрушительным ударом подвернувшейся ему под руку скамьи он высадил из проема дверь вместе с рамой. Он был так страшен, этот семифутовый детина, внезапно возникший в тылу партизан, что на несколько секунд прекратилась стрельба. Но вот послышалось лишь одно слово - слово, негромко сказанное по-вьетнамски. Непонятно, как и откуда рядом с техасцем оказался худенький, похожий на подростка вьетконговец. Выхватив из-за пояса штык, он с силой всадил его в живот великана. Тот, замычав от боли, стал валиться на пол. В холле вспыхнула перестрелка - злая, беспощадная. Через четверть часа приказ был выполнен. На полу холла остались лежать в лужах крови пять мертвых партизан и двадцать один командос…
- Вот мы и победили! - перешагивая через трупы, Дылда подошел к бару. Зайдя за стойку, он смахнул локтем на пол разбитые бутылки, нашел несколько целых и чудом уцелевших стаканов. - Выпьем, друзья, за счет полоумного Жака! Думаю, он не отказал бы нам в угощении…
- Смертникам грех отказывать, - проговорил сержант-австралиец. - Не жадничай, сынок, плесни до краев в этот бокал. Никогда еще я не был так близко от костлявой, как сегодня…
Он выпил не отрываясь весь стакан неразбавленного джина до дна, осторожно поставил его на стойку. К бару подошли еще несколько солдат, устало облокотились на него.
- Прошу прощения, леди и джентльмены, - выкрикнул Дылда, - но, кроме джина, в моем кабачке в этот трудный час ничего больше нет. Даже воды.
Коммандос молча брали стаканы, молча пили. Сержант-австралиец поднял опрокинутое пианино, сел на какой-то ящик и вдруг ударил по клавишам. В холле, заметались, вылетая в выбитые окна, рваные звуки джазовых ритмов.
- Под эту музыку девчонки в Сиднее скачут лучше, чем кенгуру! - выкрикнул сержант. - Танцуйте, веселитесь! Сегодня нам чертовски повезло! "Юбилей Джиг Бэнд-джаза" - так это у нас в Австралии называется!..
Солдаты молчали, угрюмо уткнувшись в свои стаканы. Бешено плясали лишь отблески пожара на стенах холла. Австралиец играл уже несколько минут, когда в холле раздался голос командира роты: "Другие воюют, а вы виски жрете под музыку?! Марш за мной!" Коммандос нехотя поплелись к выходу на улицу - в пекло.
- А трупы? Кто уберет трупы? - злобно выкрикнул Мервин.
- Пока сам жив, думай о живых, - ответил ему лейтенант на ходу и криво усмехнулся: - О тех позаботятся другие!..
Улица простреливалась. В этом убедился первый же командос, который ступил с порога гостиницы на тротуар. Отдельного выстрела никто не расслышал - он потонул в шквале перестрелки, но командос внезапно опустился на колени и, раскинув руки, повалился на землю. Больше никто не отважился идти в рост. Солдаты скатывались по ступенькам на мостовую, ползли по улице, прижимаясь к земле.
…Стемнело. Дылда Рикард и Мервин поняли, что отбились от своих. Справа на фоне звездного неба темнела крона какого-то дерева. Звуки боя доносились сюда глуше. Они долго пили из какой-то лужи солоноватую, горькую воду. Дылда смочил лицо, грудь, руки.
- Сэ манифик! - бормотал он, размазывая платком грязь по щекам, по лбу.
- Но где же наши? - проговорил Мервин. - Как это нас угораздило оторваться…
- Ничего страшного не произошло, - успокоил его Дылда. - Отдышимся чуть-чуть и догоним. Это не джунгли. Город все же…
Совсем близко послышалась приглушенная речь. Мервин и Дылда, притаившись возле невысокой глиняной изгороди, видели, как на дороге появились темные силуэты людей. Если бы не тихие слова команды, не стук каких-то металлических предметов друг о Друга, их можно было бы принять за духов.
- Прошли более двухсот пятидесяти человек, - негромко сказал Дылда, когда исчезли последние тени на дороге и вместе с ними тревожные шорохи и звуки.
- Похоже на то, что они со свежими силами хотят ударить нам в тыл, - ответил Мервин. - Надо срочно добраться до штаба.
Они выждали еще немного. Стало совсем тихо. И тишина эта была не напряженная, настороженная, как перед грозой. Нет, это была безмятежная тишина мирной жизни.
"Странно, - думал Мервин, - будто и не было всего этого страшного сегодняшнего безумия! Лицо ласкает теплый ветер. И цикады поют. И отблеск восходящей луны окрашивает обугленные развалины в мягкие тона… И полыхающие вдалеке зарницы не предвещают новой грозы… Как прекрасно и безмятежно может быть в этих местах! Боже мой, как прекрасно!"
Они ползком и короткими перебежками продвигались на юго-запад. Долго тянулась плоская пустошь. Они ползли по ней не спеша, молча. Несколько раз отдыхали.
"Скоро вернемся в зону боя, - думал Мервин. - Сейчас бы заснуть прямо здесь… Раньше я и не знал, что земля может быть такой мягкой, теплой, так одуряюще сладко пахнуть цветами и травой… Это чужая земля, где пролито столько крови, но, видно, есть в ней что-то такое, что заставляет каждого человека, откуда бы он ни был родом, преклоняться перед ней… Конечно, родина - это родина. Но есть и такое чувство, которое объединяет нас всех: мы все дети Земли - она наша мать… И как ничтожны мы перед ее лицом с нашей ненавистью и враждой!"
Они все еще ползли по пустоши, когда в небе повисла осветительная ракета - такая яркая, что на несколько мгновений стало светло как днем. Не успела догореть первая ракета, как взлетела вторая. Дылда неожиданно вскочил на ноги и, вскинув автомат, выпустил длинную очередь по ракете.
- Свет! Уберите свет! - заорал он, - Слышите, он режет мне глаза! Уберите!
- Ложись, убьют! - Мервин бросился к Дылде, сбил его с ног. "Нервы сдали…" - подумал он.
Дылда повалился на Мервина. И тотчас завыла мина. Взрыв был оглушающим. Дылда охнул. Обхватив живот обеими руками, перевернулся на спину. В тишине, которая казалась особенно глубокой после взрыва, Мервин расслышал его всхлипывание. Он приподнялся на локте, потом встал, подошел к Дылде. Тот силился сесть и не мог. Руки его по локоть были черны от крови. Мервин помог ему приподняться.
- Где санитары? - простонал Дылда. - Когда не надо, они разгуливают толпами. А тут…
- Потерпи, - сказал Мервин. - Они сейчас подойдут. Сейчас…
- Ведь я не умру? Ну скажи: я буду жить?
- Будешь, будешь жить. Сейчас тебя перевяжут. Сейчас…
- Дай пить, - попросил Дылда и вдруг крикнул раздраженно, зло: - Пить дай! Сколько раз тебе говорить? Пить!
- Я принесу, принесу, - озираясь вокруг, говорил Мервин. - Я бегом. Здесь, совсем рядом…
Он осторожно опустил Дылду на землю. "Куда идти? - думал он. - Разве найдешь здесь воду? Да и не спасет она Дылду. Вся вода на свете не спасет". Он медленно отошел в сторону шагов на пятьдесят и так же медленно возвратился к раненому. Рикард тихо стонал, тяжело дышал, всхлипывая при каждом вдохе.
Мервин сел рядом, бережно положил голову Дылды себе на колени. Тот смотрел Мервину прямо в глаза, быстро, захлебываясь, бормотал:
- Мерв, живот; ноги совсем не чувствую… Все. Дылда Рикард отбегал свое… У меня вот только вопрос к господу богу: почему, ну почему из нас двоих именно я, белый, должен умереть, а ты, черный?.. - Он заскрежетал зубами, закрыв глаза, часто задышал, потом снова посмотрел на Мервина. - Ну не черный, ладно, ты парень хороший… Но почему ты остаешься жить, а не я? Почему?
Мервин окаменел - таким страшным и неожиданным было то, что говорил Дылда. Разве мог он себе представить, разве мог допустить за все годы знакомства с Дылдой мысль, нет, даже тень мысли, что тот считает его существом иного порядка, низшим, неполноценным существом? И кто - Дылда Рикард?! Да хоть бы кто - хоть премьер-министр, хоть сам господь бог?!
- Разве это справедливо, господи? - продолжал торопливо тот. - Справедливо?! Ведь этого… Мервина в колледже все за глаза черномазым мечтателем звали. Черномазым… Я… я же взял его с собой в надежде, что если из нас двоих кто и должен погибнуть, так это будет он. Я же просил тебя, умолял тебя, господи, чтобы ты берег меня…
Голос его стал заметно тише, дыхание участилось.
- Ты понимаешь, что ты говоришь? - прошептал Мервин, наклонившись вплотную к Дылде. - Ты понимаешь?
Но тот не слышал и не видел Мервина, не слышал и не видел ничего.
Мервин опустил голову Дылды на землю, встал и побрел по пустоши. Все вокруг было залито мертвенным светом луны. Стояла тишина, и война, страдания, кровь - все это казалось Мервину дикой, нелепой выдумкой, каким-то горячечным бредом.
"Почему человек так устроен, что борьба, кровавая драка, смертельная драка всегда была его уделом, сколько он помнит себя? - думал Мервин. - И ненависть. Непримиримая ненависть к другому цвету кожи, к другим, непохожим на твои мыслям, другой вере, другому укладу жизни… Церковь вот уже почти две тысячи лет учит нас любить друг друга. И не научила… Но ведь человек не рождается убийцей, преступником, лжецом, вором, насильником. Кто же делает его таким? Я проклинаю себя за то, что поднял руку на брата своего, убивал брата. Я проклинаю тех, кто платит мне за эти убийства… Проклинаю!.."
Последнее слово Мервин произнес вслух, сначала хриплым шепотом, потом повторил громче. Он ускорил шаг и наконец побежал. Пустошь кончилась. Он бежал по неровному полю и кричал что было сил:
- Проклинаю! Проклина-аю!
Ему оставалось пробежать ярдов двести, и он очутился бы на шоссе, которое вело в город с северо-востока. И в эту минуту раздался взрыв. Мервина подбросило в воздух. Последнее, что он увидел, была Джун. Она протянула к нему руки, и он упал в ее теплые объятия…
Часть III
1
Самолет представлял собою огромный, комфортабельный, великолепно оборудованный госпиталь. В нем имелась даже операционная. Гигант не испытывал в полете ни малейшей качки. Он совершал регулярные рейсы между Сайгоном и Сан-Франциско, перевозя раненых. И убитых. Стандартные гробы выстраивались мрачной шеренгой вдоль одного из служебных отсеков, иногда двух и даже трех. В этот рейс их оказалось так много, что в нескольких отсеках были сняты кресла. Звездно-полосатые флаги бережно покрывали скромные солдатские гробы. У одного из них в инвалидной коляске расположился Мервин. "Пожизненный персональный вездеход, - холодно подумал он, приткнул коляску к гробу вплотную и поставил на тормоз. - Щедрый дар президента Тхиеу герою, потерявшему в битве за свободу обе ноги…"
"Летучий Гиппократ" легко оторвался от земли, быстро набрал заданную высоту, взял курс на Бангкок. Мервин задумчиво погладил материю флага. "Кто ты, безвестный дружище, запеленатый в эту торжественную тряпицу? Где и как достала тебя "твоя" пуля? Молчишь… Да и что ты мог бы сказать? Что обидно уходить из жизни в восемнадцать лет? Будь мужествен. И не завидуй живым. Им хуже, чем тебе. Боль, страх, ненависть, злоба - тебе все это уже не грозит… - Мервин потрогал свои протезы выше колен. - Вот это видишь, брат? Или ты всерьез полагаешь, что жить всегда, при любых обстоятельствах лучше, чем не жить? Наивная и горькая ошибка!"
Мервин чувствовал усталость, его клонило ко сну. Он подождал, не появится ли сестра и не поможет ли ему лечь. Но ее все не было, и он положил маленькую подушку из-под спины на гроб, приткнулся к ней щекой и тотчас заснул…
Сон первый
Господи, разве бывает такое небо? Как черная опухоль, оно тяжким, мокрым грузом навалилось на грудь. Нет сил ни шевельнуться, ни даже вздохнуть. Ноги онемели под этой тяжестью, словно их и нет вовсе…
Кто-то идет по полю. Слышна песня. Ее поет женщина. Тихо и горестно звучит ее голос. Слов не понять. И нет сил повернуть голову, посмотреть… "Печальней нету материнской доли…"