Она надеялась, что прошедшие годы что-то изменили, и действительно, за те восемь месяцев, что она проработала, вернувшись в больницу, ей, кажется, удавалось поддерживать хрупкое равновесие между заботой и забвением, если не с легкостью то, по крайней мере, с неким сознательным профессиональным умением. До вчерашнего дня, пока восьмидесятитрехлетний старик, который скатился по двум лестничным пролетам, не попал на койку номер семь, одну из трех коек для безнадежных в ее палате. Исхудавший старик, она видела с другого конца палаты, как его тонкая рука с обвисшей кожей медленно поднималась вверх дюйм за дюймом, другие сестры тоже неотрывно, как завороженные, смотрели на это слабое проявление жизни, на эту руку, воздетую к потолку, к Богу. Энн подошла и, склонившись к нему, услышала отчетливый шепот: "Мне нужно пописать". Ей удалось запихнуть его серый сморщенный пенис в пластиковый сосуд, в который он выдавил полграмма мочи, а потом прижал его к груди – единственное свое несомненное достояние. "Я много дней ничего не ел, – жалобно сказал он ей. – Пожалуйста, покормите меня чем-нибудь".
– Городская больница. С кем вас соединить. Алло? Городская больница.
Она повесила трубку, выключила свет и снова погрузилась в темноту.
Солнце всходило над горой Флетчера в расширявшемся розовато-сером ореоле, заливая светом густой сосняк позади них и раскинувшиеся внизу луга, усеянные молочными фермами. Тед потянулся, выбросив руки вверх, к небу, наслаждаясь прикосновением холодного влажного воздуха к небритому лицу. В нескольких шагах от него Эйли пыталась собрать свои густые темно-русые волосы в хвост на затылке. Было в ее движениях что-то щемяще женственное, настолько интимное, что Теду, глядя на нее, хотелось только схватить ее в объятия и заслонить от всех мужчин, ожидающих ее в будущем, которые, глядя на нее, будут испытывать желание. Защитить ее, не позволить причинить ей боль. Он не пошевелился.
Джулия внимательно смотрела на него.
– А, Спящая красавица, – обратился он к ней, ощутив на себе ее взгляд. – Пора вставать.
– Не называй меня так.
– Ну-ну, какие мы сегодня обидчивые. Слушайте, мисс Уоринг, вы что, думаете, мы здесь на курорте?
– Вы с Эйли пойдете, а я подожду вас здесь.
– Нет. Пойдем все втроем.
– Нас всегда было четверо.
– Верно. И может быть, будет снова. Но сейчас я насчитываю троих. Так что вставай и улыбнись, детка.
Джулия с мрачным видом начала выбираться из спальника, а он взял ружье, которое вечером положил возле своего рюкзака, и погладил прохладный стальной ствол, гладкое ореховое ложе. Он редко пользовался им с тех пор, как его отец, страстный охотник, подарил его сыну, когда тому было одиннадцать лет, в необычном порыве щедрости и любви. Это было любимое ружье отца, и в первые дни обладания им Тед каждый вечер смазывал и протирал его, давая торжественное обещание оправдать доверие, которое вдохновило на такой подарок. Однако десять месяцев спустя, когда отец умер от рака, который он скрывал, пока его не пришлось отправить в больницу – у него были поражены печень и почки, – Тед засунул ружье в самый дальний угол шкафа. В глубине души он понимал, что отец ни за что не отдал бы ему ружье, если бы считал, что сможет сам пользоваться им в следующем сезоне. Тед был не в состоянии оплакивать его и думал только об этом обмане любви. Он поплевал на отпечаток пальца на прикладе и стер его рукавом.
– О'кей, девочки, – начал Тед, – я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели сюда.
Они перевели взгляд на "винчестер 30–06", стоявший между ними торчком, конец ствола доходил Эйли как раз до подбородка.
– Это то самое ружье, из которого учил меня стрелять мой отец.
– Подумаешь, – пробормотала Джулия.
Тед посмотрел на нее, и Джулия, подавшись вперед, твердо выдержала его взгляд.
Он отвел глаза первым.
– Пугаться тут нечего, – продолжал он, – но есть определенные правила. Первое: никогда не наводите ружье на то, во что не собираетесь стрелять. Усвоили? Порядок. А теперь я хочу, чтобы каждая из вас подержала его просто для того, чтобы почувствовать.
Он передал ружье сначала Эйли, она не смогла даже поднять его до уровня груди и просто провела по нему руками сначала в одну, потом в другую сторону, ожидая от отца знака, что подобающим образом выразила дань уважения. Она почтительно вручила его Джулии, только когда увидела, как Тед улыбнулся. Джулия быстро провела рукой по стволу и сунула ружье обратно Теду.
Держа винчестер на коленях, Тед вручил девочкам три патрона, медные гильзы матово поблескивали в утреннем свете. Он показал им, как заряжать ружье, как отводить предохранитель, как взводить курок для стрельбы, как совмещать мушку и прорезь, и объяснил, что, когда стреляешь, в шею словно громом отдает. Он встал.
– Как только вы освоитесь, это не будет казаться таким сложным. Что ж, детки, выходим на тропу. Соберите свои пожитки.
Он подождал, пока они укладывались и застегивали маленькие нейлоновые рюкзачки, которые он купил им для выходных, сосредоточенно наклонив головы, предоставив его на короткий срок самому себе; он осторожно вытащил из своего мешка плоскую серебристую флягу, сделал большой глоток виски и спрятал ее, пока обжигающая жидкость проходила через горло в желудок.
Джулия, подняв глаза, увидела отца с закрытыми глазами и флягой у рта и сочла, что это если не беда, то определенно еще один знак предательства, и занесла его в список, где учитывала все самым тщательным образом.
– Готовы? – весело спросил Тед.
– Готовы, – отозвалась Эйли.
Все трое вышли на узкую тропку, которая огибала гору, постепенно взбираясь по неровному склону. Эйли шла сразу вслед за Тедом, Джулия на несколько шагов позади, а солнце в небе поднималось все выше, растапливая последние островки холода.
– Я расскажу вам, как я впервые ходил на охоту, – произнес Тед достаточно громко, чтобы услышала Джулия. – Хотите?
– Мне все равно, – буркнула Джулия. Однако поскольку Тед редко упоминал о своем детстве, она жадно впитывала его слова, просеивая их в поисках доказательств.
– Ну вот, – продолжал Тед, не обращая внимания на язвительность Джулии, как пытался не замечать ее весь год, надеясь, что рано или поздно это пройдет само собой, – было это в Пенсильвании, на горе вроде этой. И в тот самый первый уик-энд я выследил медведя.
– Настоящего медведя? – переспросила Эйли, его самый благодарный, самый лучший слушатель.
– В этих горах не водятся медведи, – возразила Джулия. – И в Пенсильвании – тоже. Что ты слушаешь его, Эйли? Ты же знаешь, он вечно врет.
– Я не вру. В то утро я встал действительно рано, с рассветом, и ушел один. Только я и вот этот самый винчестер. И примерно в миле от нашей стоянки я заметил в грязи отпечатки огромных лап. Каждая размером с твою попку, Эйли.
– И что ты сделал? – спросила она.
Тед почувствовал, как Джулия невольно придвинулась ближе.
– То же, что сделала бы ты. Пошел по ним. Подумал, будет нам медвежатина на обед.
– Люди не едят медведей, – уверенно заявила Джулия, немного отставая, довольная тем, что снова уличила Теда.
– Ты никогда не слыхала о булках с медвежатиной? Немного кетчупа и – пальчики оближешь. Как бы то ни было, я все шел по следу, держа ружье на изготовку, пока не вышел на поляну, и знаете, что я там увидел? Все медвежье семейство за воскресной трапезой.
– А что они ели?
– Знаешь, Эйли, у них под подбородками были заправлены салфетки в красно-белую клетку, и ели они маленьких туристов, точно таких, как ты. Сначала окунали их головой в бочку с медом, а потом весело жевали, – Тед рассмеялся, и его победный смех эхом раскатился впереди.
– Ну, папа! – взмолилась Эйли.
– Я говорила тебе, он всегда врет, – сурово напомнила Джулия.
– Это называется не врать, а рассказывать байки. Если вы собираетесь охотиться, вам придется рассказывать байки. А следующему рассказчику положено переплюнуть предшествующего. Ты будешь следующей, Джулия?
– А кто вообще сказал, что я хочу охотиться?
– Тс-с-с, – предостерегла их Эйли. – Смотрите.
В пяти футах от них из-за толстого ствола дерева высунула головку олениха, широко раскрыв шоколадного цвета глаза, настороженная, любопытная, ее крупные заостренные уши чуть подрагивали, им было видно, как в них трепещут короткие белые волоски.
– Мы выстрелим в нее? – спросила Эйли.
– Нет, Эйли, вот послушай, убивать самок не положено по закону.
– Почему?
– Потому что тогда на следующий год не останется оленей.
Они замерли, прислушиваясь к собственному дыханию и к подземным шорохам, которых не замечали раньше и которые теперь вдруг словно заполнили собой пространство между людьми и животными, а олениха, вскинув голову, разглядывала их. Потом так же внезапно она развернулась на длинных тонких ножках и снова скрылась в лесу.
– Я проголодалась, – пожаловалась Джулия, как только они опять двинулись вперед. – Когда мы будем есть?
Днем, пока Тед спал, растянувшись поверх своего спальника, разбросав руки и ноги по земле, раскрыв наполненный слюной рот, Джулия увела Эйли к большой сосне неподалеку, чтобы преподать ей ежедневный урок. Это тайное обучение продолжалось уже много лет: Джулия выставляла оценки в книжках-раскрасках в зависимости от того, насколько хорошо Эйли удавалось не вылезать за контуры рисунков; Джулия делилась тайными сведениями об учителях, к которым попадет Эйли, и о том, как лучше вести себя с ними; Джулия объясняла происходившее на переменах; Джулия расшифровывала споры родителей, которые просачивались сквозь закрытые двери и расползались по дому, словно дым; Джулия подавала готовые выводы, так что Эйли, покладистая и беспечная, привыкла получать от нее информацию на блюдечке.
Джулия смотрела в открытое лицо Эйли. Эта мягкость и податливость тревожили ее. Она знала, какой опасностью они могут грозить, как легко ее обмануть. Каждый урок был направлен на то, чтобы закалить ее, умерить эту доверчивость, которая другим людям казалась в Эйли такой привлекательной чертой. Джулия взяла на себя труд научить Эйли тому, чему не смогла научить их мать. Как быть практичной, умной и хитрой. Как уцелеть. Тому, что ей знать было необходимо. Однажды Джулия заставила Эйли проползти целый квартал под припаркованными машинами, словно таким способом можно было вытравить из нее слабость. В конце концов, только взрослые с такой пылкой сентиментальностью цепляются за утверждение, что детство должно продолжаться как можно дольше.
Она отобрала у Эйли стебель крапивы, который та вертела в руках. Помолчала. Джулия в свои тринадцать лет обладала безупречной выдержкой.
– Никогда не верь ему, – сказала она тихо и яростно. – Никогда. Никогда.
Эйли кивнула.
– Никогда не верь никому.
В этот вечер Эйли, Джулия и Тед сидели вокруг маленького костра, который они развели под присмотром Теда. У их ног мерцали крохотные языки пламени, озаряя нижнюю часть лица слабым оранжевым светом, волосы их пропахли пеплом и дымом.
– Ну что ж, может, мы и не принесем оленьих рогов для украшения кабинета, но как хорошо побыть здесь, где легко дышится. – Тед пропустил через пальцы горсть земли.
– Как хорошо, – сонно согласилась Эйли.
Тед улыбнулся. Эйли, чьи сомнения все еще так легко было успокоить, чью любовь не нужно завоевывать заново каждый день, которая все еще любила его, даже сейчас любила.
– Ну-ка, дружище, по-моему, тебе пора на боковую. – Он подхватил Эйли на руки, удивленный ее тяжестью, весомостью ее одиннадцатилетнего тела, и засунул ее в спальный мешок. – Я люблю тебя, – прошептал он, целуя ее в перепачканный лоб.
– Я тебя тоже люблю, – ответила она тихонько, чтобы не услышала Джулия.
Когда он вернулся к костру, Джулия быстро стерла тайные послания, которые чертила на земле, и крепко обхватила руками костлявые коленки. Тед присел рядом, разглядывая ее угловатый профиль в мерцающем отблеске огня.
– Я тебе не враг, ты же знаешь, – мягко сказал он.
– Я этого никогда не говорила.
– Ты только об этом и твердила все последнее время. Джулия, что бы ни произошло, это произошло между мной и твоей мамой. Это не имеет отношения к тебе.
Джулия молчала, словно вражеский шпион.
– Это сложно понять, – продолжал Тед. – Я и не жду, что ты поймешь, когда я сам еще не совсем разобрался во всем. Я знаю лишь, что это не только моя вина. Конечно, шуму от меня было больше. Конечно, я вспыльчив. Но мы оба наделали множество ошибок. Никто в нашем доме не ангел.
Она подалась к нему и осторожно спросила:
– Какие ошибки?
– Во-первых, уход.
Она смотрела и ждала, и мрачно улыбнулась, когда поняла, что никакого продолжения не последует.
Тед отвернулся. На самом деле он вовсе не собирался бросать их по-настоящему, разумеется, никогда не хотел жить отдельно. Просто вылетел из дома в пылу ссоры и не сумел придумать повод вернуться, а часы шли, складываясь в дни и ночи, проведенные на раскладушке компаньона, пока уход не превратился в суровую действительность. Когда через три дня Энн позвонила ему на работу и сказала, что, если он не заберет свои вещи в течение часа, она свезет их на городскую свалку, он хотел признать свою ошибку, но не смог; доказывать, как мало они нуждаются друг в друге стало для них своего рода соревнованием, хотя он никогда не собирался выигрывать. И вот он взял свои вещи там, где она оставила их, на крыльце, в двух больших черных пластиковых мешках для мусора, а через несколько недель уже подыскивал себе квартиру и адвоката, и сколько ни старался, все никак не мог толком вспомнить, из-за чего вышла ссора.
– Послушай, всякое бывает между мужчиной и женщиной, – он запнулся. – Мне кажется, ты немножко мала для этого.
– Мне тринадцать.
– Я знаю.
– Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь.
– О, я в этом не сомневаюсь. – Он взял последнюю ветку и запихнул поглубже в костер. Ему хотелось сказать ей, как это напоминает ощущение, когда не можешь поймать мяч, как однажды он начинает откатываться, и ты ничего не можешь поделать, чтобы остановить его, этот мяч, который и есть вы оба или то, чем вы были, и как ты бежишь и бежишь за ним и даже иногда тебе кажется, вот поймал, но тут он снова ускользает. – Просто ускользает от тебя, – сказал он.
Джулия не отрывала от него глаз, щурясь от дыма, напряженно вслушиваясь.
– Я замечал, как вы спорите с Эйли, – продолжал Тед. – Иногда вначале вы знаете, о чем спор, но в конце уже не имеете об этом ни малейшего представления. Так и во всем. У меня и твоей мамы так получилось. Но теперь все иначе.
– Что ты имеешь в виду?
Та ночь, сопротивление, а потом – нет. Он изучающе смотрел на Джулию, прикидывая, взвешивая каждое слово, прежде чем заговорил, стараясь предугадать, какое это произведет впечатление, и соответственно подстроиться.
– Я никогда не хотел причинить боль твоей маме, – он остановился. – Или тебе и Эйли. Я много думал. Если я открою тебе тайну, ты обещаешь не говорить никому, даже Эйли? – Он привяжет к себе Джулию, привяжет ее секретами, которые она скроет в тайниках души. Она обязательно будет носить их в себе, словно награду.
– Ладно.
– Я стараюсь убедить маму дать нам, мне еще один шанс. Может быть, для нас еще не все потеряно. Как ты думаешь?
– Не знаю.
– Кто-нибудь говорил тебе, что с тобой нелегко иметь дело, детка?
– Зато от меня гораздо меньше шума, чем от вас с вашими постоянными воплями.
– Да ведь я тебе о том и толкую. – Тед ухватился за ее слова с той способностью прирожденного бизнесмена обращать минус в плюс, которая помогла ему создать собственную строительную фирму на пустом месте. – Больше так не будет.
– Обещаешь?
– Правда, обещаю. – Он потянулся обнять ее, его рука застыла в воздухе над спиной Джулии, он гадал, ждет ли его снова отпор, которым весь год она встречала попытки приласкать ее. Рука мягко опустилась, и он почувствовал даже сквозь шерстяную куртку, как ее мускулы напряглись, сопротивляясь. – Мне нужно, чтобы ты поверила.
– Зачем тебе нужно, чтобы я верила?
– Потому что я хочу, чтобы ты сделала мне одолжение.
– Что?
– Я хочу, чтобы ты замолвила за меня словечко маме. Она послушает тебя. Скажи ей, как сильно я люблю ее. Сделаешь это для меня?
– Не знаю.
Тед откинулся назад, еще раз окинув свою дочь оценивающим взглядом, прежде чем снова заговорить, прикидывая, насколько продвинулся к цели.
– Я жалел о каждой минуте, что прожил без вас и мамы, – он широко улыбнулся, морщины прорезали его щеки от глаз до подбородка. – Мне кажется, это подействует. Правда. Я хочу, чтобы завтра ты первым делом сказала ей, что нам надо пойти поужинать всем вместе, хорошо? Договорились, Джулия? Помнишь, как мы отправлялись ужинать каждое воскресенье вчетвером? Так будет снова, точно так же. – Он вытянул ноги, колени хрустнули, он глубоко вздохнул.
Джулия прищурилась, на мгновение ей страстно захотелось увлечься так же, как раньше, когда Тед заражал их своим энтузиазмом, увлекал новыми планами, в своем магазине, в их спальнях, когда помогал им с домашними заданиями, на прогулках в выходные, когда так часто хотелось то новую игрушку, то что-нибудь еще. Его энтузиазм и возбуждение по поводу любого плана, особенно на начальном этапе, действовали на всех них неотразимо. Она быстро встала.
– Я, пожалуй, пойду спать.
– Хорошо.
Он улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ, не так широко, но все же.
Однако, удаляясь от него, она сильно закусила пухлую нижнюю губу, которая предала ее, вонзая в нее передний зуб еще, и еще, и еще, пока не почувствовала солоноватый привкус крови. В конце концов, ей бы следовало поумнеть.
– Спи спокойно, – сказал Тед ей вслед. – И не забудь. Первым делом, когда в воскресенье мы вернемся, идет?
Далеко в темноте Джулия забралась в спальник.
Тед сидел у костра, наблюдая, как он медленно угасает, дожидаясь, пока Джулия заснет, потом вытащил из рюкзака флягу, поднес к губам и долго пил большими глотками, потом опустил ее на колено, – виски, ночь, его дочери – все хорошо.
К полудню Энн уже прочла газету, сделала уборку в комнатах девочек и сменила зеленую мраморную бумагу на кухонных полках. Она беспокойно бродила по дому, перекладывала с места на место журналы, щелкала переключателем радио и видела впереди лишь бесконечную череду пустых воскресных дней, выстроившихся один за другим, словно костяшки домино, через всю ее незамужнюю жизнь. Она позвонила из кухни.
– Сэнди? Привет. Что ты делаешь? Не хочешь заглянуть и составить компанию старшей сестре?