Жюль готов был жить там, где только пожелает Паулина. Это была ее идея поселиться в Лос-Анджелесе и купить старый особняк фон Штерна на вершине горы, чтобы, отремонтировав его, превратить в великолепное имение, известное как "Облака".
Объявленная стоимость дома составляла пять миллионов долларов, непомерно огромную по тем временам сумму, но Жюль Мендельсон никогда не жалел денег, когда хотел что-то получить, а он знал, что его жене очень хочется приобрести именно этот дом. Для окончательного решения он и Паулина приехали осмотреть дом, и после этого он протянул чек на полную сумму ошарашенному Гельмуту фон Штерну.
– Я вот что подумал, мистер Мендельсон, – сказал фон Штерн, жадными глазами разглядывая чек в своей руке.
– Что вы подумали, мистер фон Штерн? – спросил Жюль.
– Я передумал.
– Вы имеете в виду, что передумали продавать дом?
– На деле я решил изменить цену. Думаю, стоит поднять ее до пяти с половиной миллионов.
– Понимаю, – сказал Жюль. Он протянул руку, взял чек у фон Штерна и порвал его. – Ты готова, дорогая? – обратился он к Паулине. – До свидания, мистер фон Штерн Жюль взял Паулину под руку, и они направились к выходу, в заросший травой и заброшенный двор.
Фон Штерн в ужасе понял, какую совершил ошибку. Дом был выставлен на продажу еще три года назад и находился в таком ветхом состоянии, что требовал большого ремонта. Мендельсоны уже садились в машину, когда он их окликнул.
– Вернитесь, нам надо поговорить.
В его голосе слышалась нотка паники, поскольку он представил, как пять миллионов уплывают из его рук.
Жюль, за ним Паулина и фон Штерн вернулись в холл.
– Теперь я передумал, – сказал Жюль.
– О чем вы?
– О цене. Моя окончательная цена четыре с половиной. Хотите соглашайтесь, хотите нет, – сказал Жюль.
Паулина с восхищением наблюдала, как муж ведет сделку. В тот же день Мендельсоны оформили покупку имения фон Штерна и переименовали его в "Облака".
Клубы, которые имели столь большое значение для людей в Саутгемптоне, на Палм-Бич и Северо-Восточном побережье, а также в Ньюпорте, не играли такой роли в Лос-Анджелесе, и тот факт, что Жюль был неподходящей кандидатурой для вступления в клуб, воспринимался здесь проще. Роуз Кливеден и Симс Лорд попытались постоять за Жюля, но Фредди Галавант, который позже стал его другом, сказал комиссии по приему в члены клуба:
– Взгляните на это в таком аспекте. Если бы он не был так богат, то захотели бы вы, чтобы он был членом клуба?
Никто не ответил, и больше этот вопрос не поднимался.
В последующие годы Жюль и Паулина стали хорошо известны в мире богатства и власти, и все прежние опасения со стороны семьи Паулины были забыты. Сестры Паулины даже гордились своим зятем и по нескольку раз в году принимали Мендельсонов с большой помпой. Жюль был непременным участником всех экономических конференций при двух президентах и, по крайней мере, дважды – в Париже и Торонто – удостоился быть сфотографированным в президентском окружении во время беседы с самим главой государства.
– Спросите Жюля, – говорили обычно, когда дело касалось финансовых проблем. Когда Жюль говорил, Паулина все свое внимание обращала на него, причем не только на приёмах, когда ему задавали вопросы об экономике или выборной кампании, но даже дома, когда они оставались одни. Ее способность слушать с таким вниманием человека, которого она любила, считалась ее самой знаменательной чертой. Но ни одна душа не догадывалась, что, слушая мужа, она одновременно могла обдумывать план предстоящего приема. Их супружество считали идеальным. Так оно и было, по-своему.
* * *
Жюль не захотел ехать на ленч, устроенный Роуз в лос-анджелесском "Загородном клубе" после похорон Гектора. Если бы в печати сделали заявление, что клуб, этот бастион богачей со старой родословной, не принимает в свои члены людей из кино и представителей определенных религиозных и расовых групп, то наверняка последовало бы опровержение. В случае с Мендельсонами было заявлено, что "они слишком известны". Именно Роуз сообщила Паулине об этом, что немало удивило и Паулину, и Жюля. Но не только из-за того, что он считался нежелательным в клубе, Жюль отказался вступить в украшенный белыми колоннами портал клуба. Его бы встретили вполне любезно, как гостя Роуз Кливеден. Но он знал, что в клубе по всем углам будут перешептываться и возбужденно обсуждать таинственные обстоятельства смерти Гектора Парадизо, а он не желал, чтобы его донимали расспросами о смерти, которую, он знал это наверняка, официально объявят самоубийством. К решению отказаться присутствовать на ленче его подтолкнула Паулина, глубоко опечаленная смертью друга и опасающаяся, что ленч из поминок превратится в обычный прием, что характерно для Роуз.
Филипп Квиннелл, сопровождавший Камиллу, с удовольствием принял приглашение на скромный ленч в "Облаках" у Мендельсонов вместо того, чтобы идти на поминки, организованные Роуз в клубе, где полно людей, которых он не знал. К тому же, ему не хотелось выслушивать бесконечные домыслы о кончине всеми любимого Гектора, о чем он знал больше всех. Он был доволен, когда Жюль предложил ему совершить экскурсию по дому, чтобы осмотреть его коллекцию в ожидании, когда их пригласят к ленчу. Филипп с интересом наблюдал, как Жюль смотрит на каждую картину, будто видит ее впервые. Перед каждой картиной он останавливался, рассказывая об истории ее появления, о настрое художника в момент работы над картиной или о сюжете картины, не забывая упомянуть и о цене. В гостиной они остановились у портрета Мизии Серт, кисти Боннара, висевшего над диваном.
– Это один из немногих портретов старух, написанных Боннаром, – объяснил Жюль. – Один – у барона Тиссена в Лугано, другой – у одной из сестриц Энненберг в Палм-Бич, но мой – самый лучший. Посмотрите на ее выражение. Года три или четыре назад я заплатил за него восемьсот тысяч долларов, купив у "Бутбис" на аукционе Элии Рентала, когда он пошел с молотка. А на прошлой неделе мне за него предлагали четырнадцать миллионов. Паулина ненавидит, когда я говорю о деньгах в связи с искусством, но что поделаешь, когда цены растут со скоростью света. Конечно, я и не помышляю продавать ни этот портрет, ни какую-либо другую картину ради денег, если только ради улучшения коллекции, потому что я хочу сохранить целостность собрания.
Филипп кивнул в знак согласия.
– Этот разговор, конечно же, должен остаться между нами, – продолжал Жюль.
– Конечно, – ответил Филипп.
– Вы здесь – гость моей жены и пришли с Камиллой, давним другом нашей семьи, – сказал Жюль, как бы напоминая Филиппу обязанности гостя такого известного дома.
– Конечно, – повторил Филипп, зная наверняка, что Жюль в этот момент думает о книге, которую он написал о Резе Бабленкяне.
– Сколько вы зарабатываете? – спросил Жюль.
– Недостаточно, чтобы иметь серьезные виды на такую женщину, как Камилла, если именно это вас волнует, – ответил Филипп.
Жюль хмыкнул, поняв, что Филипп прочел его мысли. Ему понравился ответ Филиппа. С тех пор, как Паулина подсказала ему, что именно Филипп написал книгу, которая так разозлила Резу Балбенкяна, Жюль, к удивлению, проникся симпатией к нему, несмотря на то, что Реза был его друг, во всяком случае, друг по бизнесу.
Через стеклянные двери библиотеки они вышли на открытую террасу. Скульптура Родена, изображавшая обнаженную женщину, стояла на вершине каменной лестницы, которая вела с террасы на лужайку. На лужайке и дальше за деревьями был расположен сад скульптур Жюля Мендельсона.
– Боже мой, – сказал Филипп, любуясь видом. Жюль, довольный реакцией Филиппа, снова хмыкнул.
– Удивительно, но многие не обращают на это внимания, думают, что это обычные скульптуры. Вон там – мое последнее приобретение – Миро. Одна из тех немногих, что он сделал. Восхитительна, не правда ли? Правда, я не очень уверен, удачно ли выбрал для нее место. Я всегда несколько раз переставляю скульптуру, пока окончательно не решу, где ей стоять. Вот этот Роден был моим первым приобретением. Много лет назад она принадлежала моему деду, потом ее продали, а когда я увидел ее в каталоге аукциона, то выкупил ее. С этого и начался сад скульптур. Затем у меня появились работы Генри Мура. Если вам интересно, загляните за то апельсиновое дерево и полюбуйтесь Майолем. Моя любимая вещь.
Филипп обошел скульптуру полной и чувственной женщины и удивился, что Жюль попросил полюбоваться ее прелестями. Поблизости послышался лай собак.
– Какой жуткий звук, – сказал Филипп.
– Сторожевые собаки. Не беспокойтесь. Они в конурах. Их выпускают только на ночь охранять территорию, – сказал Жюль.
– Они так лают, будто готовы разорвать кого-нибудь, – сказал Филипп.
– Они это могут, если вы им незнакомы, – сказал Жюль со знанием дела.
На террасе появилась Паулина. Она сняла шляпу, в которой была в церкви.
– Жюль, я займу Филиппа, потому что Камилла хочет до ленча поговорить с тобой о завещании Гектора. Она в библиотеке.
– Это значит, что Паулина хочет показать вам свой сад, – сказал Жюль, улыбаясь. Он поднялся по ступенькам на террасу и нежно обнял Паулину за талию. – Как тебе понравилась надгробная речь Фредди? – спросил он.
– Большая часть, – ответила Паулина, – но я могла бы обойтись без ангелов, поющих о вечном покое. Я не поверила этому ни на минуту.
Жюль и Филипп рассмеялись.
– Не почешешь ли ты мне спину, дорогая. Вот здесь, – сказал Жюль, протянув руку через плечо и показывая точку на спине.
Паулина повернула его к себе спиной и начала потирать ему спину.
– Здесь? – спросила она.
– Нет, выше, немного левее. Вот здесь. Три сильнее.
– Кто та девушка, с которой ты разговаривал на похоронах, Жюль? – спросила Паулина, продолжая гладить ему спину.
– Какая девушка? – спросил Жюль.
Филипп, наблюдавший эту семейную сцену, чуть было не сказал: "Фло, Фло М.", но решил послушать дальше.
– Ты разговаривал с ней, когда искал шофера, – подсказала Паулина.
– Не понимаю, какая именно? Я разговаривал со многими на похоронах, – ответил Жюль.
– Довольно красивая. Рыжие волосы. Довольно живая, как мне кажется, – сказала Паулина. – Меня интересует, кто она.
Она произнесла слово "живая" с тем выражением, в котором только чуткое ухо уловило бы синоним "обычная".
– А, эта. Она сказала, что была подругой Гектора, – сказал Жюль. Ответ был настолько неопределенным, словно та, о ком он говорил, не заслуживает внимания, чтобы ее обсуждать.
– На ней был очень приличный костюм от "Шанель". Я чуть не купила его для себя, – сказала Паулина. Она абсолютно не подозревала, что девушка, о которой она спрашивала, была любовницей мужа.
Ни Жюль, ни Филипп не ответили, не посмотрели друг на друга. Жюль не знал, что Филипп знаком с Фло, но Филипп, по натуре наблюдательный, начал догадываться, что Жюль имеет какое-то отношение к дорогому красному "мерседесу", в котором ездит Фло.
– Не помню ее имени, – пожал плечами Жюль и вошел в дом, направляясь к Камилле.
– Меня трогает отношение Жюля к Гектору, – сказала Паулина, обращаясь к Филиппу.
– От чего? – спросил Филипп.
– Поначалу Жюль терпеть не мог Гектора. Жюлю никогда не нравились мужчины, которые, как он считает, только и знают, что говорить о нарядах и вечеринках, обсуждать, кто с кем сидел за обедом и все такое, и он абсолютно не выносит мужчин, которые не работают, а, с точки зрения Жюля, бедный Гектор обладал всеми этими недостатками. Но Гектор был для меня очень хорошим другом, когда мы только поселились здесь. Таким женщинам, как я, нужен в жизни человек, вроде Гектора, который бы постоянно твердил нам, что мы все еще красивы, что на приеме выглядели очень хорошо, то есть говорил нам то, что зачастую наши мужья забывают говорить из-за занятости.
Филипп посмотрел на Паулину. Ее лицо на минуту стало печальным. Заметив его взгляд, она улыбнулась и продолжала:
– Со временем Жюль, хотя он никогда не признавался в этом, полюбил Гектора. Дело в том, что Жюлю нравится слушать сплетни о других; он только говорит, что это не так. Прошлым летом в Греции во время путешествия на яхте Гектор оказался для нас Божьим подарком: он был все время веселый, смешил нас до коликов.
Разговаривая, Паулина и Филипп пересекли лужайку и подошли к оранжерее с решетчатыми стенами и шпалерами. За оранжереей был сад, весь в цвету.
– Здесь очень красиво, Паулина, – сказал Филипп.
– Я всегда говорю, что за дом без сада. Я не люблю хвастаться, но моим садом и теплицей не могу не гордиться. Посмотрите на эти бордюры из многолетних растений. Розы, пионы, дельфиниумы, маки, астры. Божественно, не так ли?
Филипп кивнул, соглашаясь.
– Посмотрим оранжерею и вернемся в дом, – сказала Паулина. – Повариха сказала, что если мы не сядем за стол ровно в час, суфле осядет. Она всегда предсказывает что-то ужасное.
Они вошли в оранжерею. Орхидеи росли повсюду. Старик в джинсах и свитере подошел и кивнул, приветствуя Паулину.
– Привет, миссис Мендельсон, – сказал он.
– Это – Джервис, мое сокровищ. Говорят, что я большой специалист по орхидеям, но это неправда. Все делает Джервис, а похвалы достаются мне. Это Филипп Квиннелл, Джервис.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Вот уж это совсем неправда, миссис Мендельсон, – сказал Джервис, улыбаясь Паулине. Потом повернулся к Филиппу. – Миссис Мендельсон знает об орхидеях больше, чем кто-либо.
– Джервис и я выводим новый сорт желтых фаленопсий, который, как мы надеемся, потрясет знатоков орхидей, – сказала Паулина.
Филипп кивнул, но его интересовали люди, а не орхидеи.
– Видишь, Джервис, – сказала, смеясь, Паулина, – мистера Квиннелла совсем не интересуют наши ботанические эксперименты.
Возвращаясь по лужайке к дому, Паулина обернулась и увидела, что Филипп улыбается.
– Чему вы улыбаетесь? – спросила она.
– Думаю, что в нашей стране менее одного процента людей живут так, как вы с Жюлем, Паулина, и я рад, что мне довелось посмотреть на это, – сказал Филипп.
– Это действительно так? – спросила она. – Меньше одного процента?
– Конечно, это правда.
– Я никогда не думала об этом.
* * *
– За столом будем только мы, – сказала Паулина, когда они вошли в зимний сад, где был накрыт стол для ленча. Зимний сад представлял собой полукруглую комнату, со всех сторон окруженную большими окнами. – Вы сядете рядом со мной. Камилла здесь. А Жюль там.
Они сели вокруг стола со стеклянной крышкой на плетенные из бамбука стулья. Из окон была видна лужайка. Какое-то время Паулина и Камилла обсуждали службу в церкви: надгробную речь, музыку, цветы и присутствовавших людей. Дадли, дворецкий, разливал вино, но Филипп прикрыл свой бокал рукой. Блонделл, служанка, подала вареную семгу и суфле из сыра.
– Меня удивляет, что газеты не попытались поднять шум вокруг этого дела, – сказал Филипп. Никто ему не ответил, и он продолжал: – А ведь налицо все данные для материала на первую полосу. – Снова никакого ответа. – Как вы думаете, мистер Мендельсон, кто убил Гектора? – спросил Филипп.
За столом воцарилось молчание:
– Гектора никто не убивал, – ответил Жюль спокойно. – Гектор сам убил себя.
– О, но я не верю этому, – сказал Филипп без тени сомнения.
Жюль был человеком, не привыкшим, что его утверждения вызывают протест, тем более подвергаются сомнению.
– Факты неоспоримы, – сказал он. Мускулы на его шее напряглись, но голос звучал сдержанно. – Не может быть никаких сомнений. Я все проверил с детективом Макдэниелсом, который занимался убийством отца Мэдж Уайт в гараже ее дома в Бель-эйр два года назад. Ты помнишь, Паулина?
Паулина молча кивнула.
– Неоспоримы, – повторил Жюль. – Именно это слово произнес детектив Макдэниелс. – Он сделал ударение на слове "детектив", как бы подтверждая сказанное им. – Самоубийство, и с этим согласился следователь, японец, забыл его фамилию. Я был там и слышал.
– Но вы, конечно, не верите этому, не так ли, мистер Мендельсон? – спросил Филипп.
Жюль посмотрел на него, но не ответил. Этот взгляд Филипп запомнил надолго.
– Я имею в виду, – продолжал Филипп настойчиво, – мы достаточно насмотрелись фильмов, чтобы понимать, что один выстрел в рот или в висок – прием эффективнее, чем пять выстрелов в торс, если еще учесть тот факт, что выстрелить в себя пять раз практически невозможно.
Молчание продолжалось. Затем Жюль с покрасневшим лицом бросил свою салфетку на стол и с такой силой отодвинул свой бамбуковый стул, что послышался скрежет по мраморному полу. Не говоря ни слова, он поднялся и направился в сторону холла, который отделял зимний сад от основного дома. Проходя мимо скульптуры четырнадцатилетней балерины Дега – нога в пятой позиции, руки, изящно скрещенные за спиной, на волосах настоящая розовая шелковая ленточка, – он своей массивной фигурой задел ее. Фигурка упала с мраморного пьедестала, на котором простояла в зимнем саду Мендельсонов четырнадцать лет.
– Жюль, Дега! – воскликнула Паулина, вставая.
Проворно повернувшись, что было удивительно для человека его комплекции, Жюль вытянул руки и схватил головку балерины в тот момент, когда она уже почти коснулась мраморного пола.
– О, Жюль, изумительно! – сказала Паулина. – С ней все в порядке?
Он обхватил статуэтку руками, как ребенка, которого спас из аварии или от пожара, и уставился на нее. Когда они бывали дома одни, то Жюль и Паулина называли маленькую танцовщицу Клотильдой. Когда он наконец заговорил, голос его звучал спокойно:
– Знаешь, Паулина, ты была права, когда просила меня заказать для нее витрину, а я думал, что это ее испортит.
– Она разбилась? – спросила Паулина.
– Треснула, – сказал он.
– О, Жюль, как неприятно, – сказала она, обеспокоенная не столько ущербом, нанесенным сокровищу, сколько волнением мужа.
– Что ж, мы будем любить ее еще больше, – сказал он нежным голосом, в котором звучали отцовские интонации.
– Боюсь, это моя вина, – сказал Филипп. – Я представить себе не мог, что так рассержу вас, сэр.
Жюль посмотрел на Филиппа и вышел из комнаты, не ответив и унося с собой скульптуру.
Филипп взглянул на Камиллу, ища поддержки. Она была с ним на Хамминг-Берд Уэй. Она видела тело дяди, кровь на стенах, следы пуль на зеркале и потолке.
Камилла, молчавшая до сих пор, опустила глаза.
– Конечно, Филипп, если бы что-то было не так, то следователь и детектив не пришли бы к такому заключению, – сказала она.
– Я не понимаю этих людей, – сказал Филипп, как бы отделяя себя от других. В его голосе слышалось волнение. – Человека убили, убийство покрывают, а вы принимаете это как должное или участвуете в этом.
– Ты должен понять, Филипп, – сказала Камилла. – Жюль считает, что так будет лучше.
– Лучше для кого? – настаивал Филипп.
– Вы должны верно понять моего мужа, Филипп, – сказала Паулина. – В том, что он сказал, нет никакого злого умысла. Он просто пытается защитить репутацию знатной семьи. Вы же сами слышали, как он сказал, что следователь назвал это самоубийством.
Филипп покачал головой.