– Чего ты хочешь от меня? – спросила Румер.
– Ты сама знаешь, – хрипло сказал Зеб. Они стояли очень близко. Вдруг пронесся порыв ветра, и непослушный локон упал Румер на глаза. Зеб нежно протянул руку, словно это было самое привычное для него движение, и заправил волосы ей за ухо. Она поежилась от его прикосновения и сделала шаг назад.
– Что?
– Снова стать твоим другом. – Румер ощутила, как у нее в груди сошел с рельсов товарный поезд. Она не могла унять охватившую ее дрожь, и ей хотелось ударить его, сбить с ног, чтобы Зеб понял, каким же он был идиотом.
– Теперь это невозможно, – сказала она. – Да ты и сам это знаешь.
– Мы же выросли вместе, Ру. Нам известны все старые тайны друг друга.
– Но прошло двадцать лет, и давно уже появились новые, Зеб. Старые больше ничего не значат.
Эдвард взглянул в их сторону и замер, держа в одной руке стакан, а другой обнимая Аннабель. Он выглядел таким подавленным, будто застал Румер в момент измены. Она улыбнулась и жестом поманила его к себе. Ей не терпелось убедить друга в том, что он напрасно волновался. Она перестала улыбаться, но продолжала подавать ему знаки.
– Ты ошибаешься, Ру, – тихо продолжал Зеб. – Старые значат даже больше новых.
– Если бы все на самом деле было так, то ты выбрал очень странный способ, чтобы это доказать.
– Я был молод и глуп тогда…
Его слова больно задели Румер. Разве был смысл говорить ей об этом сейчас? Скользя взглядом по толпе гостей, она увидела Майкла, который о чем-то беседовал с Куин. Высокий и привлекательный, он словно воплощал лучшие черты своих родителей.
– Я совершил ужасную ошибку.
– Вовсе нет, – поглядывая на его сына, сказала Румер.
– Ру. – Зеб не отступался. Эдвард тем временем размашистым шагом уже спешил к ней.
– Ты поступил так, как захотелось тебе, – быстро сказала Румер, – и это поссорило наши семьи. Ты оказался эгоистом и наш разрыв тут ни при чем. К тому же ведь я потеряла свою сестру.
– Нет, – тихо сказал Зеб. – Еще как при чем.
Но тут к ним присоединился Эдвард, на сцену взошла Винни, и публика разразилась громкими аплодисментами. Она поклонилась, приняв шумные восторги собравшихся как должное. Заиграл оркестр, и, подчинив себе ревущий ветер, Винни начала петь.
Над головами слушателей полилась кристально чистая мелодия "Кара ди Аморе". Она смешивалась с ветром и плеском волн на пляже. Буря набирала силу – порывы ветра раскачивали шатер, и все жались друг к другу, словно боясь быть унесенными в далекие края. Эдвард взял ее за руку и крепко сжал. Интересно, почувствовал ли он, что она дрожала как осиновый лист?
Пытаясь выкинуть из головы последние слова Зеба, Румер отдала всю себя музыке, голосу Винни и ветру.
Когда с песнями было покончено, она отыскала Дану, обняла ее и пожелала ей, Сэму и девочкам счастья.
Потом, ощущая на сердце странное беспокойство, она схватила Эдварда за руку.
– Пойдем, – попросила она. – Я хочу уехать отсюда…
– Куда?
– На ферму.
– Тебе внезапно захотелось повидаться с Блю и выводком диких кошек? – рассмеялся Эдвард.
– Нет, Эдвард, – прошептала она, повиснув у него на шее. – Я хочу повидаться с тобой… побыть с тобой.
Они даже не успели толком попрощаться. Дана наблюдала за тем, как они бежали с холма под проливным дождем, и помахала им своим букетом. Румер махнула в ответ, прижав одну ладонь к сердцу, тем самым благодаря Дану за заботу. Пока Эдвард выруливал на своем "мерседесе" из тупика, Румер посылала Дане воздушные поцелуи и краем глаза заметила Зеба, недоуменно и негодующе глядевшего ей вслед.
– Какая теплая церемония, – сказал Эдвард. – В ней прямо-таки чувствовалось очарование "Свадебного магазина Мэй". Подвенечное платье, цветы, свечи… я говорил тебе когда-нибудь, что моя мать была одной из самых первых клиенток Эмили Данн? Потом она советовала ее своим старым друзьям из Питсбурга.
– Да, говорил, – поглаживая руку Эдварда, ответила Румер, но мысли ее были далеко.
– Должно быть, Сэм порядочный человек, раз согласился воспитывать двух племянниц Даны…
– Это точно, – Румер чмокнула его в ухо.
– Как же здорово, что они нашли друг друга!
– Эдвард, – сказала Румер, ослабив ему галстук и расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке, – разве ты еще не понял, что я соблазняю тебя?
– Понял, дорогая, – ответил он. – Но и ты должна понять, что мне надо смотреть на дорогу.
– Тогда больше ни слова о Дане и Сэме, хорошо?
– О'кей, – он вцепился в руль обеими руками, пока она медленно расстегивала оставшиеся пуговицы на его рубашке.
Когда они подъехали к ферме, Эдвард высадил ее у боковой двери, ведущей в дом. Она прошла на кухню, откуда ей было видно, как он открыл амбар, загнал темно-зеленый автомобиль внутрь и смахнул налипшую у дверей грязь. Потом он отправился в коровник, проверил, как там дела у стада, и включил свет, чтобы буренкам было не так темно.
В углу кухни лежала пожилая овчарка по кличке Оразио. Румер присела рядом и почесала его за ушком. Какая-то кошка поцарапала ему морду, и теперь у него воспалился один глаз. Румер подошла к буфету, отыскала мазь, которую сама же прописала, вернулась к псу и помазала его рану.
Войдя, Эдвард постучал ногами, чтобы слетела грязь с его башмаков, а у Румер вдруг екнуло сердце. Чтобы выиграть немножко времени, она сделала вид, что осматривает Оразио. Эдвард тоже не торопился; он вымыл руки, повесил пиджак в шкаф и настроил приемник на классическую волну.
Все еще сидя подле собаки, Румер ощутила прикосновение рук Эдварда, скользнувших по ее плечам. Обернувшись, она поднялась и прильнула к нему. Ее сердце билось так сильно, что она боялась, как бы он не почувствовал стук сквозь ее платье. Он пробежался пальцами по ее лопаткам, а потом робко и нежно поцеловал ее.
– Объяснишь мне кое-что? – чуть отстранившись, спросил он.
– Конечно…
– В чем причина… всего этого?
– Причина? – переспросила она.
– Да. Мы были… вместе, наверное, уже… довольно долго. Мы ходили в рестораны, на вечеринки, но раньше ты никогда не изъявляла желания поехать ко мне домой.
– У нас постоянно был кто-нибудь еще. То у тебя, то у меня, – пояснила она; ее сердце заныло, а грудь словно опоясала стальная клетка. И она сжималась все туже, сдавливая ее сердце. Румер жаждала вырваться на свободу, избавиться от боли, отрешиться от этих чувств.
– А ты уверена, что сейчас что-то изменилось? – Ее сердце подпрыгнуло, но она кивнула.
– Да, Эдвард. Теперь только ты и никого больше. Эта буря открыла мне глаза, и я не смогла устоять…
– К тому же на свадьбах романтика просто витает в воздухе, – сказал он, гладя ее ладони. Снова притянув ее к себе, он чмокнул ее в губы, обвив рукою ее талию, повел к лестнице на второй этаж.
На стенах висели фамильные портреты. Ступеньки были устланы мягкими и чистыми домоткаными половиками, такими прелестными, что ей было жаль даже ступать по ним.
– Это мамина работа, – указывая под ноги, сказал он. – Видишь, она вышивала на них наши полевые цветы?
У Румер меж тем пересохло во рту. Ее так и подмывало остановиться, развернуться и удрать на улицу. Но рядом с ней шагал Эдвард – его дыхание щекотало ей ухо, а его рука лежала на ее талии. Она ведь сама это начала. "У меня есть на то веская причина", – уговаривала она себя.
Его спальня располагалась в передней части дома. Окна выходили на проселочную дорогу и восточные луга. Обойдя широкую кровать, Румер стала рассматривать корешки книг в аккуратном шкафчике красного дерева со стеклянными дверцами, развешанные вдоль стен акварели, парочку небольших старинных картин в серебряных рамках на комоде. На полированной крышке лежал элегантный шарф.
– Моя святая святых, – обведя комнату взглядом, гордо сказал Эдвард.
– Тут очень мило, – шепнула Румер, и ее сердце вздрогнуло от этого слова, но еще больше от мысли о его уязвимости – здесь было так чисто, все расставлено по местам, все столь безукоризненное – совсем как сам Эдвард. Она взяла его за руку и пошла к кровати, застланной бело-голубым покрывалом.
Целуясь, они опустились на ложе, неловко и неуклюже пытаясь стащить одежду друг с друга. Румер так зажмурилась, что на ее веках выступили капельки слез. В груди у нее надрывался загнанный мотор; последние двадцать четыре часа он работал на полную катушку. Но если бы у нее не было Эдварда, то неужели бы она просто быстренько переспала с первым попавшимся незнакомцем, к примеру, с кем-нибудь из гостей со свадьбы? В отместку? Но зачем? Что ей это даст? Утихнет буря в ее душе, она перестанет сходить с ума от воспоминаний? "О, Зеб, Зеб, ты продолжаешь терзать мне сердце… Зачем ты приехал сюда?"
– Ты очень дорога мне, – шептал между тем Эдвард, по-прежнему соблюдая приличия, словно они поднялись сюда попить чайку.
– Эдвард… – Его имя вспороло ее горло, и она, вдруг разрыдавшись, отпрянула от него.
Эдвард протянул к ней руку – может быть, чтобы утешить ее. Но Румер впала в неистовство, ее мучили извечные демоны и раздирали непонятные желания. Здесь был Эдвард, надежный и верный, но как бы ей ни хотелось заняться любовью, сейчас она прекрасно понимала, что этот порыв не имел к нему никакого отношения.
– Мне очень жаль, но я не могу, – пятясь к двери и размазывая слезы по щекам, призналась Румер.
– Все в порядке, – как и подобает галантному джентльмену, сказал Эдвард, разумеется, прощая ее. – Просто сейчас неподходящее время…
"Да, неподходящее", – подумала Румер. Но одно она теперь знала наверняка: в их случае оно навсегда таким и останется.
Глава 9
– Хорошая была свадьба, – сказал Сикстус в понедельник утром, прислонившись к своей красавице лодке и беря кружку горячего кофе из рук Румер. После разговора с Зебом на свадьбе и того, что чуть не произошло между нею и Эдвардом, она пребывала в таком замешательстве, что провела все воскресенье в одиночестве, скитаясь по мокрым пляжам.
Теперь же, перед отъездом в лечебницу – наутро у нее были запланированы две стерилизации, – она могла посвятить несколько минут кофе и болтовне с отцом. Позже Румер собиралась наведаться на ферму и искупить свою вину: она набрала побегов лилий, чтобы высадить их у стены дома Эдварда.
– Быстро же ты сбежала, – разминая скрюченные пальцы, сказал ее отец. – Я тебя почти и не видел после…
– Хм. Как ты с утра, пап? Ничего не болит?
– Болит – не болит, какая разница, – проворчал он. – Вы с Эдвардом удрали со свадьбы прямо как всамделишные любовники. Ну, по крайней мере, мне так показалось…
– Ты ошибся, – ответила Румер. – Вчера я была совершенно одна.
– Хорошо, – одобрил отец, – потому что…
Румер посмотрела на него взглядом, в котором читалось "ни слова больше", и Сикстус умолк.
– Эх, – сказал он, – почему бы нам не поговорить на более нейтральные темы, нежели счастье моей дочери? Например, о замужестве Даны…
Хотя день только начинался, воздух уже успел как следует прогреться. После грозы дышалось легко, ароматы цветов дурманили голову. В ветвях деревьев стрекотали цикады, а розовые кусты окутывала легкая дымка, Румер вызвала трубочиста – для своего коттеджа и дома Эдварда, – и сейчас тот выгребал золу и сажу из закопченного за зимние месяцы дымохода. Они с отцом слышали, как тот посвистывает на крыше. Его веселая мелодия предвещала чудесное лето, а измученная нравственно Румер сейчас, как никогда, нуждалась в душевной поддержке.
– Это была чудесная свадьба, – тихо сказала она.
– Такая чудесная, что ты решила поиграть в отшельницу, – буркнул отец, но, увидев насупленное выражение ее лица, поспешил перевести беседу в другое русло. – Винни была в своем репертуаре. Ей восемьдесят два, а она до сих пор поет, как Мария Каллас. И всякий раз, как она набирает воздуху в легкие и открывает рот, я думаю, что всем окнам на Мысе скоро настанет капут.
– Тут с нею могут соперничать только порывы ветра.
– Ты что, куда им до Винни!
– Дети были потрясены, – Румер обрадовалась их дружескому общению. – Знаешь, я смотрела на Майкла, так у него просто отвисла челюсть от удивления.
Сикстус усмехнулся.
– Парня трудно удивить.
– Ну, разумеется. Особенно после звездных ролей его матери и звонков отца с космической станции. – Упомянув Зеба, она вспомнила, как на церемонии он смахнул локон с ее лба. Она тут же решила выбросить его из головы. – У Майкла, конечно, весьма насыщенная жизнь.
– А у тебя, значит, нет? – осторожно спросил ее отец.
– Ну, почему же. Колледж, ветеринарная школа, работа интерном в Аппалачах и Скалистых горах, потом собственная практика, и теперь я занимаюсь любимым делом в самом лучшем месте на Земле…
– Не всем так везет, Румер. В смысле – заниматься любимым делом. Знаешь, насколько редки подобные случаи? У человека должна быть честность и сила воли, чтобы он сумел найти свой истинный путь, а затем не сходить с него. И не успокаиваться, если даже достигнет поставленной цели.
– Думаешь, мне это удалось?
– Еще как. Во всем, кроме одного.
Румер вздрогнула. Отец открыл рот, чтобы продолжить свою мысль, но потом заметил ее молящий взгляд и осекся.
– Возможно, Майкл станет настоящим парнем с Мыса, – Румер потягивала кофе и наблюдала за движением паромов через пролив.
– Вот пройдет лето, тогда и поглядим. Ты знаешь, что они пробудут здесь до осени?
Румер обожглась глотком кофе. Из-за кофеина у нее снова участилось сердцебиение. Стало быть, ей предстоит целое лето играть с Зебом в кошки-мышки. Румер подумала об Эдварде, но вместо прежнего умиротворения, которое нисходило на нее при мысли о том, что он где-то там в затянутых туманом холмах Блэк-Холла, ее грудь сдавило от стыда за свое вчерашнее поведение.
– Я лишь думаю о том, какое все-таки лето короткое – сто дней и ни часом больше, – а сколько еще надо сделать, – сказал отец.
– Это же лето, пап, – рассмеялась Румер. – Разве, наоборот, летом не нужно, отдыхать от забот?
– Увидим, доченька…
С востока появилось солнце, раскидывая свои горячие лучи среди белых сосен и дубов. Сикстус поставил свою кофейную кружку и взялся за кисть. Щурясь от яркого света, Румер глянула на часы, а затем посмотрела на дом. Трубочист разложил на крыше свои щетки, отсюда, с земли, они были похожи на стайку взлохмаченных ворон.
– Тебе, наверное, осталось совсем немного уроков по твоей дисциплине – на финишной прямой, так сказать, – вздохнул ее отец. – Мне всегда нравились последние деньки учебного сезона. Выпускники покидают школу… Скажи, а Эдвард уже выбрал того, кто получит стипендию?
– Да, Дороти Джексон, – ответила Румер.
– Держу пари, она без ума от коров, – хмыкнул он.
– На что ты намекаешь? – спросила она.
– Не кипятись, дорогая. Коровы – чудесные животные, а куры – превосходные птицы. Но за все эти годы Эдвард показал себя довольно узколобым джентльменом, не так ли? Он выбирает лишь тех, кто не равнодушен к буренкам: детство, проведенное на ферме, желание вести хозяйство или отправиться в далекий путь… А кто, например, ловит лобстеров, обожает море и остался без родителей?.. И вынужден оставить школу, чтоб зарабатывать на жизнь?.. Вот кому пригодилась бы стипендия для… – задумчиво проговорил Сикстус.
– Его мать хотела сберечь природное наследие Блэк-Холла, – сказала Румер. – Все эти прекрасные фермы исчезают буквально на глазах… их делят на мелкие участки и распродают. Мы же принимаем их существование как нечто само собой разумеющееся – даже импрессионисты Блэк-Холла находили в них вдохновение для своих картин. Они часть всех нас…
– Я этого не отрицаю, – ответил он. – Нет. Но просто… фермы – это страсть Эдварда, а не твоя. Возможно, теперь ему стоит подыскать себе другого помощника на распределение стипендий.
– Он тебе не нравится, да?
– Если б ты его любила, я бы и относился к нему иначе. Но, по-моему, тебе следует обустраивать собственную жизнь и становиться по-настоящему счастливой женщиной…
Румер поморщилась от этих слов отца. Счастье… она всегда хотела обрести его, так же как всегда хотела быть любимой.
– Не думаю, что ты должен говорить мне, что делать, – вздохнула она.
– Нет, конечно, я всего лишь твой отец. Просто так получилось, что я знаю тебя лучше, чем кто-либо еще.
Румер стало слегка не по себе. Вдруг они услышали рев автомобильного мотора. Улица Крестхилл-роуд заканчивалась тупиком, и в это время дня здесь обычно было тихо. В случае надобности, к местному почтовому отделению жители ездили на велосипедах или прогуливались пешком. Вытянув шеи, Румер с Сикстусом увидели появившийся из-за поворота шикарный "ягуар". Он остановился у подножия холма старого дома Мэйхью, и из него вышли двое.
– Новые хозяева? – спросила Румер.
Ее отец молча кивнул.
Они наблюдали за тем, как парочка – загорелые, светловолосые, обоим немного за сорок – обогнула машину и стала подниматься по полуразрушенным каменным ступенькам.
– Вот и посмотрим, кто такие, – Сикстус отложил кисть и банку краски, вытер руки о штаны и пошел навстречу приезжим. Они с Румер прошагали через свой двор под аркой, обросшей ежевикой, мимо каменного ангела и вышли на старый двор Мэйхью. Перед ними в высокой траве кормились два кролика, одним из которых был недавно выпущенный малец.
– Привет, – громко сказал Сикстус, и кролики ломанулись в свое убежище под кустами азалий. – Добро пожаловать.
От неожиданности парочка замерла на месте. Мужчина был в спортивной рубашке с короткими рукавами и светлых отглаженных слаксах, а волосы его были прилизаны к затылку в стиле "Уолл-стрит", модном пару лет тому назад. У его жены была роскошная прическа, одета "с иголочки", крупный бриллиант сверкал на ее ухоженных пальцах. У Румер защемило сердце, хотя она никак не могла понять – почему.
– Я Сикстус Ларкин, ваш сосед, – представился ее отец. – А это моя дочь, доктор Румер Ларкин.
– Здравствуйте, – сказал мужчина. – Я Тэд Франклин. Моя жена Ванесса.
– Очень приятно с вами познакомиться. Мы рады вашему приезду!
– Вы и впрямь доктор? – спросил приезжий.
– Ветеринар, – спокойно ответила Румер.
– А-а, – равнодушно протянул он, сразу утратив к ней всякий интерес. Порой Румер сталкивалась с подобной реакцией людей, которые не заводили домашних зверушек, не любили животных и к тому же считали, что ветеринары – это уж никоим образом не доктора.
Румер улыбнулась и пожала парочке руки, искренне недоумевая, почему они смотрят собеседнику не в глаза, а куда-то над его головой.
– Добро пожаловать на Мыс.
– Наш Мыс – то еще место, – усмехнулся ее отец. – Ну, я думаю, вы уже и сами догадались. Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, или вам что-то понадобится, просто позовите. Мы тут особо не манерничаем. Увидели открытое окно – засуньте туда голову и кликните хозяев!
– А какие именно работы вы проводите в своем доме? – прикрыв глаза ладонью, спросил Тэд Франклин, указывая на крышу их коттеджа.
– Работы? – спросил Сикстус.
– В смысле улучшения, – сказала Ванесса, кивая на покрытые пятнышками олифы руки Сикстуса.