Время от времени он вспоминал и о Салли, чувствуя себя виноватым, но радостное настроение этого дня, уверенность в себе, заметно возросшая после разговора с Гюсом, и, более всего, властность восторженного чувства, пробужденного неотразимой Николь Редон, позволили ему довольно быстро отмести в сторону чувство вины, от которого у него влажнели пальцы.
Ведь это был Париж, город любви! Война была закончена, и весь мир торжествовал! Он молод, пока еще холост, и вся жизнь впереди – жизнь, которую он намеревался провести с Салли. Романтическое приключение – одно на всю жизнь – с подразумевающимся с самого начала горьковато-сладким окончанием, ничему не повредит. Собственно говоря, как писатель, желавший испытать все богатство эмоциональных переживаний и все удовольствия и боль жизни, он просто должен решиться на это. С Салли все будет прекрасно, и, совсем успокоившись, Ким провел остаток дня, витая в облаках, и эти невидимые прекрасные облака благоухали ароматом ее духов, не отпускавших его. Воспоминания о ней наполняли сердце неизъяснимым счастьем всякий раз, как только он взглядывал на часы и видел, что стрелки неуклонно двигаются к восьми.
Богача Ролана Ксавье война сделала еще богаче. Его фабрики, разбросанные по всей Европе, выпускали ту самую материю, в которую одевали солдат европейских стран. С начала войны фабрики работали двадцать четыре часа в сутки, выпуская реки ткани и принося огромную прибыль их владельцам.
Николь было интересно, с какого рода предложением он обратится к ней. Ведь они перестали разговаривать год назад.
В 1917 году Николь открыла магазинчик в Биаритце. Перед этим она служила там у модистки и однажды сшила себе платье из ткани джерси, переделанное из пыльника; пыльник она носила, чтобы защитить одежду, когда работала с перьями, лентами и цветами. А клиенты модистки вдруг пришли в восторг от простого платья Николь и попросили сделать такие же для них. Она, сколь честолюбивая, столь и трудолюбивая, решила попробовать. Но для этого ей нужно было купить партию ткани.
Она поехала в Париж не без риска для себя: это было в разгар войны, и смело постучалась в двери одной из самых больших фирм Франции. Ролан Ксавье уделил полторы минуты девушке из провинции, а потом отослал ее к одному из приказчиков, даже не к старшему, как с неприязнью отметила Николь, который показал ей рулоны, не пользующиеся спросом. Николь, скрывавшая свое прошлое с тех пор, как ушла из дома, уже привыкла к тому, что ей дают то, что не нужно никому.
Да, вязаная шерстяная ткань под названием "джерси" была никому не нужна. Ее изобретатель полагал, что ее можно использовать для нижнего белья – например, для ночных рубашек. Она стоила чрезвычайно дешево и делалась на новой вязальной машине. Но дешевизна была ее единственным достоинством. Люди жаловались, что она колется, боялись, что будет рваться и ползти, топорщиться сзади и тянуться на локтях и коленях. Цвет был совершенно некрасивый – оттенок бежевого, напоминающий рабочую одежду землекопов и водителей грузовиков. Никто не хотел покупать джерси, ткань лежала, занимая место.
Когда Николь решила купить всю партию, заказчик заколебался. Николь Редон не была известна фирме. Хуже того, никто не знал ее денежных возможностей. Магазинчик в Биаритце, возможно, купленный в виде развлечения ее любовником, не мог произвести впечатления на Ролана Ксавье, который снабжал лучшие дома Франции: Дусе, Ворф, Пуаре. Нет, сказал приказчик, он не сможет принять заказ на покупку всей партии джерси. Она настаивала и добилась-таки новой встречи с Роланом Ксавье.
– Я хочу купить у вас всю партию джерси, – сказала Николь.
– Есть ли у вас деньги?
– Будут через десять дней.
– Хорошо, вот через десять дней и купите.
– Но через десять дней я ведь буду в Биаритце. У меня свой магазин. Мне надо обслуживать клиентов.
– Ваши клиенты – женщины? – спросил Ксавье, видный мужчина с большими усами и ясными карими глазами.
– Конечно, – сказала Николь, не понимая, к чему он клонит.
– Эта ткань предназначена для мужчин, но мужчины не хотят ее носить. Ткань считается слишком тяжелой и жесткой. Почему вы думаете, что ее будут носить женщины?
– Потому что я сама ее ношу, и этого же пожелали мои клиентки.
Для подтверждения своих слов Николь купила несколько ярдов джерси и сшила себе платье на шелковой подкладке, чтобы оно правильно сидело и было мягким внутри. Она выкроила его так, что шелковая подкладка придавала форму, а ткань свободно ниспадала, не пузырясь и не задираясь.
– Ну, может быть, в Биаритце ее и будут носить, – сказал Ксавье не очень уверенно, – какой-то сезон.
– Так вы продадите мне всю партию?
– Конечно, нет, – ответил Ксавье. – Мы ведь установили, что у вас нет денег.
– Но я же сказала, что деньги будут через десять дней.
– Через десять дней и купите ткань. – Ксавье был раздражен, ему уже надоел этот разговор. Речь шла о ничтожной сумме, а на это надо было тратить его драгоценное время!
– Вы трус, а не бизнесмен. – Слова ее были оскорбительными, но голос – легким и женственным, поэтому звучало это очень своеобразно. – Вы что же, боитесь риска?
– Видите ли, мадемуазель, – он запнулся: он не запомнил ее имени, не помнил даже, представил ли ее секретарь. – Сколько у вас денег, здесь, сейчас, а не через несколько дней?
Николь вытащила кошелек. Там было сорок франков, которых не хватило бы даже на дорогу до Биаритцы.
– Как раз на три штуки, – сказал Ксавье. – Я иду вам навстречу.
– Навстречу? – переспросила Николь. – Да ведь это ткань, которую никто не берет! Это не вы идете мне навстречу, вы получаете деньги за тот товар, что лежал бы у вас мертвым грузом.
– Вот что, мадемуазель, – Ксавье уже терял терпение и даже не собирался задумываться о ее имени, – вы берете ткань или нет?
В ответ Николь выложила ассигнации на его стол.
– Я вернусь, – сказала она.
Она вернулась. Через шесть недель, а потом еще через два месяца.
– Я рад успеху ваших платьев, – сказал Ксавье. – Я также рад, что вы привезли одно из них в Париж. Вы делаете любопытные вещи из ткани джерси.
Корсажи со множеством складок, вуали, зауженные талии, сборки и рюши, вышивки и кружева – вот что было в моде. Вот на что был спрос, а вовсе не на тусклую и некрасивую шерстяную ткань, первоначально предназначавшуюся для мужского нижнего белья. Где на такой ткани разместить вытачки для груди? Не говоря уже об оборках и рюшах, о вышивке и украшениях. Теперь ответ был известен: ни оборок, ни рюшей не нужно вовсе, не нужно и лифа. А шейный вырез обнажает тело больше, чем принято. Вопрос о вытачках тоже решается просто: можно обойтись без них. Смелое решение! Платья из джерси обтекают, подчеркивают форму груди сами по себе. И таким же образом решается проблема талии: джерси просто следует линиям тела, обозначая талию, не портя ее ни швами, ни рельефами. Так же незаметно обозначаются и бедра. А кроме того, как заметил Ксавье, корсета внутри не было. Конечно, Пуаре мог тоже обходиться без корсета, но модели Пуаре экстравагантны и богаты, с экзотическими восточными отделками, что отвлекает взгляд от такой важной детали. Платье мадемуазель Редон (теперь уже Ксавье знал ее имя) было иным – без украшений, без рюшей, без вышивок, оно привлекало внимание к самому телу женщины.
А юбка! Пуаре, который был кумиром Ксавье среди модельеров – он считал его самым творческим, самым смелым, самым современным, – поднял длину юбки. Он открыл нижнюю часть ног – щиколотки. Юбка мадемуазель Редон открывала также икры и лодыжки. Вызывающе! Но и… интригующе.
– Ваше платье, конечно… – Ксавье поискал слово, – выделяется. – Но есть еще вопрос: этот цвет, он такой… обыкновенный. Ваши клиентки не возражают?
– О, конечно, нет. Я придумала для него экзотическое название – каша. Это русское слово – оно означает вареную гречневую крупу; я обратила внимание на то, что этот цвет нейтральный и подходит ко всему, и они сразу поняли его практичность.
– Очень умно! – восхищенно произнес Ксавье. – И я действительно рад вашему успеху, – повторил он, – но джерси я вам больше продать не смогу. Вы знаете, у меня для продажи больше ничего нет. Вы купили все, что было.
– Так произведите еще на ваших вязальных машинах! И я смогу купить все, что вы сделаете.
– У нас есть другие ткани: фланель, тафта, габардин, жаккард и камвольные ткани. Шейте из них платья!
– Я прославилась благодаря джерси. И мне нужна именно эта ткань, – сказала Николь. – Зачем мне использовать идеи других модельеров? Я – ваш оптовый покупатель, именно я сделала вашу ткань модной, в то время когда вы не знали, как от нее избавиться. Теперь ваш черед. Я хотела бы, чтобы вы сделали для меня еще, по моему заказу. Можно сделать более плотную ткань, для зимы, а кроме того, изготовить цветные образцы: розовый, гранатовый, коралловый.
На Ролана Ксавье произвела впечатление ее самоуверенность, но претензии показались сомнительными.
Мода на джерси? Может быть, там, в Биаритце, у сезонных клиентов она и имеет успех. Но здесь, в Париже, ее никто не знал. И потом, эти требования: плотная ткань для зимы, да еще цветная. А расходы по переналадке машин и по окраске возьмет на себя, конечно, дом Ксавье. Это уже слишком! И потом… ведь продолжается война! Ксавье продает ткань армии, десятки тысяч ярдов. Нужно быть сумасшедшим, чтобы налаживать производство для небольшого заказа мадемуазель Редон, а он не сумасшедший. Он француз и бизнесмен. Ролан Ксавье поднял руку, чтобы остановить поток ее красноречия.
– Я отвечаю "нет". Ваш заказ не такой важный, чтобы ради него стоило начинать новое производство. Мы одеваем армию. Я не могу остановить станки, чтобы произвести для вас несколько отрезов.
– Я купила ткань, которую вы не знали, куда девать. – Николь разозлилась. Конечно, ей не нравилось, что ее заказ считали недостаточно важным. Это заставило вспомнить унижения и оскорбления, полученные в детстве. Чувство неполноценности вызвало приступ ярости.
– Вы взяли с меня хорошие деньги за эту залежавшуюся ткань, она принесла мне успех, а теперь вы, видите ли, не хотите ее больше делать. Деньги! Вы заботитесь только о деньгах! Ради них вы отказываетесь от будущего! Вы неблагодарны! Трус! Узколобый, без воображения! – Николь выплеснула на него весь свой гнев. Она не заметила, как он позвонил.
– Пожалуйста, выпроводите мадемуазель Редон, – приказал Ксавье секретарю, стараясь говорить спокойно.
– Я никогда не буду с вами разговаривать! И никогда ничего не куплю у вас! Вы об этом пожалеете! – таковы были ее последние слова.
И вот прошел год. Николь Редон и Ролан Ксавье больше не общались. Она занималась своими платьицами, кроила до боли в руках, шила до ссадин на пальцах, сама вела бухгалтерские книги, наблюдала за несколькими швеями, которых могла нанять. Переживала успехи и неудачи и снова продолжала работать. А он следил за своим огромным, приносящим большую прибыль производством.
Ролан Ксавье не вспоминал о ней до 1918 года. Человек, очень серьезно относившийся к бизнесу, он выписывал все журналы мод. Французский журнал "Ля газетт де Бонтон", а также "Журналь де дам" перестали выходить с 1914 года, и с этого времени Ролана интересовали американские издания. В сентябре 1918 года в "Харперс базар" он нашел очерк парижского корреспондента Маргарет Берримэн, в котором говорилось об "очаровательных платьях-рубашках" Николь Редон. Речь шла о. том самом платье, которое он год назад видел на Николь. Теперь оно выглядело не так непривычно.
Война подошла к концу, и армия больше не нуждалась в обмундировании. Ксавье решил, что имеет смысл обратиться к упрямой, но очаровательной мадемуазель Редон.
В День мира Николь оформляла свой парижский магазин на улице Монтань. Благодаря очерку в "Харперс базар" женщины стали искать ее магазинчик, они хотели заказать "очаровательное платье-рубашку", а добравшись туда, находили еще одно изобретение Редон, – Николь начала заниматься им уже в Париже. В конце войны город подвергался обстрелу немецкой дальнобойной артиллерии. Орудия обстреливали город по ночам. Звучали сирены, и жители прямо в нижнем белье бежали в убежища. Ночные рубашки были слишком непрактичны, а кроме того, опасны из-за длинных подолов на плохо освещенных подвальных ступеньках. Чтобы разрешить эту проблему, Николь создала шикарную функциональную модель, переделанную из мужской пижамы, которую она так и назвала – пижамой. Штанины позволяли женщинам свободно двигаться даже по крутым ступенькам, верхняя часть сохраняла скромность, но вместе с тем имела приятный вид. Сначала Николь делала только черные пижамы, но потом, после скорого успеха, вход пошли бордовые, сапфировые и другие цвета. Благодаря модели Николь Редон, парижанки, задававшие тон моде, смогли поддерживать стиль даже во время немецких обстрелов. Ко Дню заключения мира везде говорили о Николь и ее практичных пижамах.
Принеся в подарок настоящий кофе, который невозможно было купить, Ролан Ксавье говорил Николь комплименты по поводу ее оригинальных замыслов и сказал, что для фирмы Ксавье много значит творческий гений парижских модельеров. Он хотел бы забыть все прошлые недоразумения и выражает надежду на обоюдную готовность к компромиссу.
Николь, в свою очередь, гордо демонстрировала свои новые пижамы: она приняла подарок и оценила комплименты Ролана и с готовностью согласилась вновь вести дела вместе.
Поговорив с Роланом Ксавье, Николь вспомнила американца, с которым она сегодня встретилась, но которого даже не знала, как зовут. Ей казалось, что он был из тех людей, которые могут сделать все, что наметили. Он выглядел сильным, мужественным и одновременно чувственным, и он заинтересовал Николь. Ее любовник Кирилл, русский белоэмигрант, находился в Америке, и она не знала, когда снова увидится с ним. Посвятив себя работе, несколько месяцев она была одна, как монахиня. А сейчас, в День мира, она колебалась между желанием встретиться со своим американцем и боязнью снова его увидеть.
Между тем Николь усердно работала весь день, подкалывая и подгоняя, распоряжаясь швеями, договариваясь с Роланом, разговаривая, шутя, сплетничая. Но все время думала о восьми часах: увидится она с ним или нет? Она действительно этого не знала.
Когда пробило восемь, он стоял в дверях, сгибаясь под тяжестью принесенных подарков.
– Вот еще шампанское, – сказал он, – чтобы уже не выходить. – Левой рукой он умудрялся держать несколько бутылок, кажется, полдюжины. А правой – великое множество гвоздик, красных и белых, перевязанных синими лентами. Это были цвета Франции и Америки.
– И вот еще немного цветов.
– О! – только и сказала Николь. – Можно войти? – спросил он.
– Да-да, пожалуйста, – произнесла она ошеломленно. Она открыла перед ним тяжелую дверь, и, пока он перешагивал через порог, они посмотрели друг на друга.
– Вы еще лучше, чем мне показалось. Она улыбнулась этому комплименту, ее сердце забилось.
– А улыбка вас очень красит, – добавил он, ставя цветы и шампанское на покрытый стеклом стол. Он осмотрелся. В приемной, отделанной с трех сторон зеркалами, клиентов не было. Из рабочей комнаты, за бархатными занавесками, доносился шум швейных машин: там работали мастерицы экстра-класса, нанятые Николь, выполнявшие заказы, которые нужно будет отдать завтра утром. Близкое присутствие работниц слегка отвлекало их друг от друга.
– Очень элегантно, – сказал он, – и удобно. Когда я был юным и мои тетушки брали меня с собой в магазины женской одежды, я всегда чувствовал себя неловко. – Он вспомнил маленькие табуретки и хрупкие столики и сравнил их со стоящими в приемной добротными диванами и солидными столами белого цвета под стеклом, с большими пепельницами.
– Мужчины обычно так себя и чувствуют. Я специально решила создать у себя такую обстановку, чтобы она была удобна и для мужчин. Ведь они имеют большое значение в моем маленьком деле. Мужья, любовники, поклонники – те, кто платит по счетам… Я бы хотела, чтобы они чувствовали себя здесь свободно. – Пока она расставляла гвоздики во все вазы, которые удалось найти, Ким открыл бутылку шампанского. Пробка вылетела с легким хлопком, и он наполнил два бокала. Тост был готов заранее.
– За Францию, – сказал он.
– За Францию, – повторила она, и они чокнулись.
– За мир!
– За мир, – повторила она, и они снова выпили искристое вино.
– За любовь, – сказал он, глядя ей в глаза. Он заметил, что при определенном освещении ее топазовые глаза кажутся золотистыми. На этот раз она не повторила его слов, а покраснела и отвернулась.
– Ну, пойдемте, – сказал Ким, – Париж ждет нас! – Он взял два бокала, поддерживая их снизу, и еще одну бутылку, держа ее бережно, за горлышко, чтобы не нагреть, и направился к двери.
– А мы берем с собой бокалы? – спросил она удивленно. – И вино тоже?
– Естественно. Как же праздновать без шампанского? Во всяком случае, с сегодняшнего дня у нас будет такая традиция. Мы каждый день будем открывать по бутылке шампанского.
– А когда же у нас все кончится? – спросила она, удивленная непредсказуемостью американца.
– Никогда, – пообещал он, открывая перед ней дверь.
Париж ликовал. Улицы были полны счастливыми людьми: изо всех баров, кафе, окон доносились веселые голоса. Париж выглядел городом, выстоявшим после страшной смуты и теперь весело предвкушающим наслаждения мирной жизни.
Ким водил Николь в те места, которые он знал: в кафе "Динго", где они встретили Пикассо, страшно привлекательного со своей темной шевелюрой, сильным лицом и животным магнетизмом; в кафе "Клозери де Лилла", где Эзра Паунд заявил, что он пьян, но собирается пить дальше; на улицу Де-Флерс, где мисс Штейн и мисс Токла приветствовали Кима и, словно он их родной сын, наливали ему в рюмку мирабель и предлагали один деликатес за другим. И Николь водила Кима в те места, в которых она бывала: к Фуке, где были мороженые устрицы (Ким заказал еще десяток и, к удивлению Николь, все съел); к Максиму, где они не смогли заказать столик, но выпили в баре и где Николь, хотя она и не была завсегдатаем, хозяин принял хорошо благодаря ее шику, так как понимал важность присутствия элегантных женщин для успеха своего ресторана, и наконец, на частную вечеринку, устроенную русскими князьями, с которыми ее познакомил Кирилл.
Буфет ломился от закусок – икры, копченой рыбы, холодного и горячего мяса, дичи, картошки, свеклы, огурцов, капусты, баклажанов, салатов, фруктов, сдобы – все это напоминало об императорской России, прекратившей свое существование после штурма Зимнего дворца. Бутылки водки стояли ящиками. Николь сказала Киму, что здесь считается дурным тоном мало есть закусок и мало пить водки. Ким заявил, что не хочет обижать хозяйку, и стал есть все подряд и пить большое количество водки, не пьянея. Вечеринка была многолюдной и шумной, по-русски говорили больше, чем по-французски.
– У всех, кого мне представляли, есть титулы, – сказал Ким, когда они на минуту остались одни. – Этот князь, тот – граф, прямо как в романе Толстого.
– Титулы есть, но нет страны, нет корней. И прав больше нет. Я им не завидую. Они потеряли свое прошлое.
Пока Ким, на которого невольно произвела впечатление вся эта знать, хотел что-то ответить Николь, появилась хозяйка и представила еще одного гостя – весьма элегантного англичанина.
– Николь, это герцог Меллани. Он похвалил мою вечернюю пижаму и сказал, что хочет заказать такую же для своей жены. Я сказала, что могу сейчас же представить его модельеру.