- Не владелец, но почти. У меня его друзья когда-то открыли. Денег, правда, считай что нет - но зато все свои и до дому два шага. Инета сколько влезет, оборудование хорошее. Надоело - в любой момент можешь свалить, только предупреди, хоть за день - нагуляешься, потом вернешься. Я эту работу на черный день держу - когда нет другой и когда не гуляю.
- А как ты гуляешь?
- Еду куда-нибудь стопом. В том году всю Европу простопил.
- Европу?!
- Покупаешь "шенген" и дуешь. Денег много не надо.
- А почему ты в коммуналке живешь?
- Потому что есть коммуналка. Мне хватает.
- А деньги?
- Что деньги?
- Ну, деньги тебя же интересуют?
- Деньги сами по себе не нужны. Я вообще без денег могу жить. И живу, собственно. Деньги нужны на что-то - на проект, замутить что-нибудь. Ну, тогда надо искать тех, у кого есть деньги - и брать.
- Как - брать?
- Ну не грабить, конечно - зачем грабить? Язык подвешен, мозги есть - значит, те, у кого их меньше, дадут тебе денег. У нас пока еще мало дают - вернее, дают, но не те, кто дает на Западе. Приятель один у меня денег получил на поездку за ржавыми тазами - ездил, собирал, устроил выставку - деньги немцы дали. Но и у нас тоже можно найти, искать только надо.
- И ты ищешь?
- Искал и находил. Но лень обычно. Вот сейчас покантуюсь тут - потом что-нибудь выдумаю, когда надоест. Ты куда?
- Пойду.
- Тебя что, дома ждут?
- Нет. Меня никто не ждет.
- Так зачем идти? Оставайся.
- Тебе же работать надо.
- Работа не волк. И ты мне не мешаешь. Оставайся, можешь спать в спальнике, я все равно за компом буду. Ты же не хочешь уходить, я вижу.
- Не хочу.
- Ну и не уходи. Тебя же не гонит никто. Есть хочешь?
Это уже был совершеннейший бред. Но ведь раз в жизни - раз в жизни можно и бред.
- Если есть хочешь, надо сходить за жратвой. Можно в магазин, можно в "Мак". Ты что пьешь?
- Все пью.
- Ну, можем взять что-нибудь, если хочешь.
- А ты хочешь?
- Мне все равно. Бывает завод - хочу напиться, хочу накуриться… А сейчас можно по всякому.
- Тогда пойдем в магазин.
- Пойдем.
Он надевает куртку, я поднимаюсь - в дверях мы сталкиваемся, он берет меня за голову, поворачивает к себе и целует - сильно и быстро. Потом мы отрываемся друг от друга и идем рядом - совсем немного, до конца коридора. Там мы оседаем на пол и начинается неизбежный обряд расстегивания крючков и пуговиц. Мы почти не целуемся, мы часто дышим, мы торопимся добраться до тела. Добравшись, мы сталкиваемся - каждый сантиметр нашей поверхности стремится соединиться с другим сантиметром.
Мы складываемся с костяным стуком, как две доски - каждый раз, когда освобождается грудь, рука, нога. Складываемся - и вновь отталкиваемся. И вот, когда мы уже полураздеты, когда пальто, куртка, сапоги, брюки, ботинки, все это уже валяется рядом, и в спину мне впивается какой-то предмет, лежащий на полу - мы начинаем движение друг к другу. Это движение длится вечно, действительно вечно, все так, как пишут, как рассказывают - времени нет. Времени не существует, пространства не существует - но когда все заканчивается, осознаешь, что все было очень быстро, что мы лежим на полу в коридоре и что-то по-прежнему впивается в спину. Я дергаю плечом - к стене откатывается шариковая ручка. Сергей был прав. На полу - лучше. Лучше всего.
- Вставай.
Он помогает мне встать, я собираю с пола остатки своих вещей, стараясь не встречаться с ним взглядом, пытаюсь одеться. Он снова тем же движением перехватывает меня, запускает руку в волосы, запрокидывает мне голову и целует. Но целует уже как-то по-другому - не так жестко, не резко.
- Пойдем за едой.
- Пойдем. Я только умоюсь.
Я умываюсь над той самой раковиной, за дверью - и мы идем в "Макдоналдс".
"Макдоналдс" уже закрыт - полночь наступила, карета превратилась в тыкву - сбоку только окошечко, куда по идее надо подъезжать на автомобиле и куда по ночам стоит очередь. Очередь - классическая ночная, она выглядит как постоянная величина как будто ее специально подбирали.
Пьяный мужик, три задержавшихся на работе офис-менеджера, бомжиха на высоких каблуках, тщательно раскладывающая на бортике перед кассой свои деньги и что-то оживленно кассиру рассказывающая, две бритые девочки в длинных пальто, смеющиеся и пьющие из горла из маленькой стальной фляжки, парень, берущий восемь чизбургеров и три картошки и уходящий со всем этим к обочине, туда, где стоят два черных автомобиля и женщины стайкой - это проститутки, когда мы шли через улицу, они выстраивались в ряд и подъехавшая машина освещала их фарами - выбор товара.
Ночная жизнь, которую я никогда не видела. Прямо перед нами - двое парней, коротко стриженных и в черных кожаных куртках - один чуть постарше и выглядит, несмотря на молодость, уже мужиком, другой совсем мальчик. Они разговаривают.
- У моей подруги тут задержка была. Двенадцать дней.
- У твоей именно? Постоянной?
- Ага, у моей. Я так пересрал! Главное, он был, в кармане. Лень идти за ним было. Хотя про армию тогда забыть можно было бы, конечно.
Младший дергается и нервничает, он торопится рассказать, для него это главное событие, ему наплевать, что его могут слышать, наплевать на очередь - старший кивает, поддакивает и ждет, когда будет еда.
- Так пересрал. Аборт, все дела. Как ей сказать - я как представил, что надо будет сказать - иди… Хорошо, выяснилось. Не знал вообще, как говорить с ней.
- Ребенок - это хорошо.
- Да я понимаю - но рано, понимаешь, рано! Если бы года через три… Слишком рано.
На вид ему лет восемнадцать. Старший говорит:
- Главное, не пугайся. Ты, когда это случится, совершенно иначе будешь смотреть. Ты тогда…
Младший снова начинает про армию. Если бы был ребенок, можно было бы "откосить". Проходит еще две минуты - и я понимаю, что он жалеет об этом ребенке.
Ну не могу же я так прямо пойти к ней и сказать: "Давай! Я в армию не хочу идти!"
Они расплачиваются и уходят - окончание этого разговора навсегда остается мне не известным. Наша очередь. Он берет четыре чизбургера, две картошки, какие-то пирожки.
- Молочный коктейль будешь? Я люблю.
- Буду.
- И два больших коктейля.
Потом, прижимая к груди пакеты, мы идем за угол в магазин, на ходу присосавшись к пластиковым трубочкам. "Вкусно?" - "Вкусно". - "Я же говорил. Вещь". Мы покупаем водку и банку оливок - и, взявшись за руки, идем обратно. Мне кажется, что я уже пьяна, потому что спокойно отдаю ему свою руку, как посторонний предмет - и так и иду.
У входа в подворотню мы останавливаемся.
- Давай подышим. И так весь день там просидел. Водку будешь?
Я первый раз пью прямо из бутылки. В институте мы все-таки всегда покупали стаканы… Девчонки. Ничего у меня не было, в этом институте, все я пропустила.
Он жует картошку и достает сигарету.
- Мне тоже дай.
Мы курим. От угла видна Третьяковка и дальше, в инее, брусчатка переулка - и за ним мостик в парк Репина. Там сейчас, наверное, как тогда, четыре дня назад, бутылки, вмерзшие в лед.
- Пойдем к реке.
- Романтика… Холодно.
- Ну так пройдемся, по улице - и обратно.
Мы доходим до мостика, поднимаемся, пьем еще, наверху. Прямо перед нами темное пятно "Дома на набережной". Угол ярко освещен - там кинотеатр "Ударник", ресторан и казино. Дальше, влево, угадывается церетелиевский Петр - а справа должен быть Храм Христа Спасителя, но его не видно. Где-то за нами, вдалеке, Кремль. Мы идем назад.
В подвале темно и тепло. Через зал пробираешься ощупью - до коридора, где он оставил гореть свет. Он ставит пакеты на стол, я снимаю пальто и начинаю мыть посуду - самое женское занятие, лучшее занятие, зря на него все грешат. Мою две чашки, пепельницу, протираю стол, перемываю какие-то стопки, найденные в шкафу. Он достает спальник, раскатывает и кладет его прямо на полу, так что места практически не остается. Здесь жарко и я делаю то, на что не решалась раньше - сразу снимаю свитер и остаюсь в одной майке. Он тоже сдирает с себя почти все, остается в майке и в трусах, запихивает их в шкаф, другой рукой разливая водку.
- А я жрать хочу, оказывается. Давай, за тебя.
Мы пьем и быстро едим, опять пьем, я давлюсь чизбургером - никогда бы не подумала, что буду есть еду из "Макдоналдса", но это даже вкусно в каком-то смысле. Потом курим и пьем чай - все это быстро, почти без разговоров. Потом он ложится - я медлю несколько секунд и ложусь рядом с ним. Мы лежим и глядим в потолок - просто. Потолок серый, бетонный - это, наверное, было бомбоубежище. Потом начинается медленное движение - и мы долго, спокойно, очень медленно занимаемся любовью.
В русском языке нет слов для обозначения этого процесса, кроме медицинских и матерных, нам объясняли на третьем курсе. Остается только переводить. Making love. Потом он встает и гасит свет.
- Ты же хотел работать.
- А сейчас не хочу.
Он обнимает меня и засыпает - и я засыпаю, почти сразу же - в духоте, в тишине, в окружении новых запахов - подвала и чужого тела. Засыпаю, обнимая его.
СНИМАЯ ЗАПРЕТЫ
Просыпаюсь я в темноте. Рядом никого нет. Нащупываю рукой ножку стола, стул, угол железного шкафа. Вспоминаю.
Долго лежала - пока не вспомнила все, от начала до конца, "по кадрам", не вспомнила все слова. Теперь это уже мое, это со мной останется - а дальше будь что будет. Встаю и ищу выключатель - был где-то у двери. При свете все кажется еще более грязным, страшным, обшарпанным, мусор на полу - но ничего, переживем. Надо научиться переживать все.
Одевшись, причесываюсь кое-как, протираю глаза - зеркало есть в пудренице, но лучше в него сейчас не смотреть. Или все-таки посмотреть?
Посмотрела. Вроде ничего страшного. Ничего особенно не изменилось, никакой "печати порока". Ну, конечно, "пьяная помятая пионервожатая", как орали в детстве - но что поделаешь. Времени - девять. Надеваю на всякий случай сразу пальто, беру сумку и вы хожу.
В зале темно, никого нет, Иван сидит за компьютером спиной ко мне.
- Привет.
- Привет.
- Работаешь?
- Ага. Поставь чайник. Там печенье где-то валяется.
Я возвращаюсь и начинаю убираться. Ставлю чайник, сворачиваю спальник, мою посуду, даже нахожу за шкафом веник и подметаю пол. Навела порядок и позвала пить чай.
Чай мы пьем опять же молча. Но это не тяготит. Потом - я же вижу, что у него голова другим занята. Да и что сказать? Слова никак не подбираются. В результате он начинает первым:
- Слушай, мне сейчас пахать надо - у меня сроки, все горит. Приходи вечером, почту проверишь - напишет небось тебе твоя подруга. У тебя ноутбук какой?
- Panasonic.
- А какой именно Panasonic, помнишь?
- Нет.
- Панасоники вообще дерьмо, а это еще, скорее всего, старое дерьмо. Ладно, придумаем - я Лешке позвоню, у него много железа разного - подберем тебе модем.
- Спасибо тебе.
- Не за что.
- А Лешка - это кто?
- Друг мой. Владелец этого бардака.
- Ладно, я пойду - не буду тебе мешать.
- Вечером приходи. Часам к девяти. Тебе действительно работа нужна?
- Очень нужна.
- Денег нет?
- Ну… В общем, почти не осталось
- Ясно. Я сегодня с девчонкой из издательства встречаюсь - спрошу, чего как. Резюме у тебя есть?
- Нет. Я никогда нигде не работала.
- Ясно. Что-нибудь придумаем. Напиши резюме, чтоб было.
- Так нечего писать.
- Напиши: "родился, учился, окончил, могу, умею" и прочее. Этого хватит на первый раз.
Мы поднимаемся наверх, он отпирает мне дверь - там, на улице, "мороз и солнце". Холодный в этом году февраль.
- Ты классная. Приходи вечером.
Дома я моюсь. Долго и с наслаждением. С радостью. Я не испытываю абсолютно никакого чувства вины. С какой стати? Перед кем? Мне хорошо.
Воскресенье сегодня. Сколько не убиралась, весь мой график полетел к черту! Надо убраться, привести себя в порядок, сходить в магазин, что-нибудь приготовить… Стоп. Ты что, домой его, что ли, собираешься приглашать? Это слишком. Не потому, что нельзя пригласить "первого встречного", нет - просто нельзя его сейчас приглашать. Ему это не нужно, ему здесь будет не интересно, будет только хуже. Смотри-ка - ты его уже пытаешься удержать.
В результате я нахожу компромиссное решение - убраться, но никуда не ходить и ничего особенного не готовить. Убираюсь я на скорую руку, готовлю тоже на скорую руку, ем и сажусь за компьютер. Мне надо писать резюме и письмо Светке.
С муками я все-таки сочинила это "резюме", часа полтора ушло, и перешла к письму. Сто лет писем не писала. Никому. Собственно, кому мне было писать?
Написала коротко:
"Светка, привет!
Рада за тебя, но волнуюсь - что дальше будет. Надеюсь, ты ни во что не вляпалась - в общем, надеюсь, он тебя не обманывает. Желаю тебе счастья и удачи. Только вот - ты действительно надолго собираешься там остаться? Насовсем? Только будь осторожна все-таки, это чужая страна, хотя и Европа. Жду письма и подробного рассказа. Эгоизм с моей стороны, но, надеюсь, что ты все-таки вернешься.
У меня все хорошо. Хотя есть некоторые изменения. Я разошлась с Сережей. Это окончательно и "обжалованию не подлежит". Он оставил мне квартиру, так что сейчас я потихоньку ищу работу в каком-нибудь издательстве.
Пока все. Пиши. Почту проверяю в интернет-салоне.
Целую. М".
Теперь надо сделать глубокий вдох, одеться, причесаться, накраситься. Не слишком сильно, вряд ли такие, как он, любят разодетых, ярко накрашенных, "глянцевых" девушек - мне повезло, что я не привыкла злоупотреблять боевой раскраской. Опять ты за свое? Удержать хочешь, да? Да нет просто не хочу отпугивать - и выходить в ночь. Тексты на дискету, компьютер убрать - покурить, что ли, для храбрости?
Многие думают, что Козероги бесстрастны. Холодные, рациональные "зимние", "земные" знаки. Это не так. Козерог - очень страстный знак. Только страстность эта скрытая, действительно рациональная, со склонностью все упорядочить. Моральные запреты давят на Козерогов - вот беда. Моральные запреты - это то, что нам навязывает общество, это то, что идет не от нас, идет извне, это - чужое, не наше, но большую часть жизни, а иногда даже всю жизнь, мы вынуждены им подчиняться.
Мне объясняли когда-то, что главное для Козерогов - освободиться от навязанных моральных запретов, разбудить чувства, выпустить на волю свою страстность - тогда Козерог будет по-настоящему счастлив. Нравственность - внутри нас, мораль - вне. Можно быть человеком глубоко нравственным, отвергая мораль. Можно - просто страшно. А со страхом надо бороться. Не обязательно отвергать мораль во что бы то ни стало - совсем нет. Надо просто жить и делать так, как считаешь нужным, как хочешь на самом деле, жить для себя, а не для других.
Я думаю сейчас - что скажут люди, если узнают? Что они подумают - мама, однокурсники, соседи, женщина, с которой я вчера разговаривала про соцопросы, врач из медицинского центра? Вот Светка - это особая статья, Светке все можно объяснить, я уверена. Но остальные подумают - это она от безысходности, от отчаяния, бедная девочка, у нее такое несчастье, ей надо расслабиться развеяться. Даже если не осудят - скажут: "простительно", "понятно", "чего еще ждать от женщины в такой ситуации", "утешения искала", "дай бог ей мужа теперь хорошего, надежного, не такую скотину, как ее бывший - а это так, это пройдет, интрижка, с кем не бывает".
Теперь я опять должна искать хорошего мужа. А это же не муж, это так, "для здоровья", какой из него муж? Действительно, какой? Никакой. Не муж. Не муж, нет. Скажут: "Какая пошлость, в клубе на загаженном полу". Как подумаешь, что скажут - хочется пойти и еще раз помыться, только не от загаженного пола отмываться, не от мужчины, нет - от всей этой пошлой риторики, которая так проста, так понятна, так доступна, которая разменивает "мильоны - на рубли".
Я знаю это так хорошо, потому что выросла в этом, потому что жила в этом, потому что и сама способна была с легкостью так рассуждать, если надо. Мне было удобно так рассуждать, в моем маленьком уютном буржуазном глянцевом мире, в моем кукольном доме. Ведь я осуждала Светку - да, сейчас признаюсь, осуждала, и не раз - про себя, и не резко, не жестоко, не окончательно - тихо так, подло, про себя, слегка: ну как же, я замужняя дама, у меня один муж, я ему никогда не изменяла, он у меня первый - а Светка столько мужиков поменяла, столько мужей бросила, у нее вечно "романы". Вот и у меня роман. Боже, какая пошлость! Пусть с компьютерщиком - но все равно, не на светском приеме познакомились.
На светском - можно. Если есть рекомендации от друзей и знакомых, счет в банке, положение в обществе - тогда можно, тогда это общественно одобряемый роман. Если нет - нельзя, только "для здоровья, от отчаяния"? Да плевать я хотела на их "здоровье" и на их "отчаяние"!
Я так хотела, я отдалась чувству впервые в жизни, я позволила себе делать, что хочу, я просто наконец себя отпустила, вырвалась. Я бы не пошла с первым встречным. Он - не первый встречный. Он мне понравился, очень понравился, он был мне близок по духу, был интересен - и я осталась. Я влюбилась, вот что. Остается только одно, одно непреодоленное - перестать вот думать, например, о том, о чем я сейчас думаю. Стать совершенно свободной, внутренне.
И еще одно, к сожалению. Это тоже мое, тоже от Козерога. Чувство безопасности и защищенности. Вот чего хочет Козерог. Всегда, всегда, всегда… И я ищу. Уже ищу. Уже хочу. Уже рада, что мне обещали модем, что мне обещали помочь с работой, уже думаю о нем, надеюсь на… Вот, если я смогу преодолеть в себе это, если смогу - если смогу преодолеть в себе этого проклятого Козерога, эту жажду стабильности и упорядоченности, стабильности, утраченной неделю назад, упорядоченности, разрушенной сегодня ночью… Если смогу. Не знаю, смогу ли. Я подумаю об этом потом.
В девять я была у двери. Конечно, я была у двери, куда же я денусь. Вошла, спустилась нашла его за компьютером. Поздоровалась, "привет-привет", сразу, чтобы не задерживаться, чтобы не было неловких ситуаций, попросила машину и пошла проверять почту. Нашла письмо от Светки и, не читая, отправила ей свое. Потом углубилась в перипетии берлинско-кёльнской эпопеи - самое оно мне сейчас, не думать о своем.
Светка описывала фантастические, а теперь для меня уже не слишком фантастические, приключения. Теперь, пожалуй, я смотрю на них иначе - неделю назад это казалось бы мне бог весть какой экзотикой.