* * *
Когда я очнулась, голова моя лежала у мамы на коленях: Мама кричала папе, чтобы он принес лед, по моему подбородку струилась кровь. Окружающую нас толпу я видела довольно смутно, но хорошо слышала, как оркестр снова заиграл на стадионе марш. Люди продолжали смотреть футбол.
Лежа на земле в тени, я дрожала и стонала, рот мой горел. Мама вытирала мне губы подолом юбки. "Рони, вспомнила я. – Что с Рони?" – и посмотрела в спокойные голубые глаза бабушки.
– Мэрибет, – сказала она, – Клер потеряла пару зубов.
– О боже, – заплакала мама.
Зубов? В горле у меня першило. Я харкнула в мамины колени, как кошка, которой в рот попала шерсть. Выпали две окровавленные крупинки. Я потрогала языком верхний ряд зубов и наткнулась на дырку в самом центре моей драгоценной улыбки. В отчаянии я закричала:
– Аааа! – и упала на спину.
Бабушка подобрала мои зубы и завернула их в носовой платок.
– Их поставят на место, – пообещала она маме.
– Ее улыбка, ее улыбка, – мама была безутешна. – Ну уж я доберусь до Рони Салливана и…
– Рони, – сказала и пришла в ужас.
Кто поймет меня теперь? Как я сумею объяснить, что случилось?!
Рони стоял на коленях, упираясь руками в землю. Дедушка и мистер Тобблер прикладывали к его рту подол рубахи, той самой, пожертвованной бабушкой Мэлони. Кровь стекала по его подбородку, пропитывая фланель и падая ужасными ярко-красными сгустками на джинсы. Дедушка и мистер Тобблер что-то тихо говорили друг другу, согласно кивая, как лошади, вместе тянущие тяжелый воз. Рони поднял голову и посмотрел на меня. Его лицо исказила гримаса, и я увидела у него во рту дырку вместо передних зубов. Так же, как у меня.
Итак, улыбку вышибли из нас обоих.
– Твой зуб, – сказала я печально. Почти теряя сознание от боли, я открыла рот и показала ему свои потери. В его глазах появился такой ужас, что я немедленно захлопнула рот и заплакала.
– Хони не девов нифефо похофо, – сказала я громко. – Кахтон сдевав.
Мама привлекла меня к себе и обняла.
– Шшш, дорогая, шш…
На пригорок вбежал папа, присел на корточки и сунул маме в руку бумажную чашку, полную льда. Его лицо было таким же красным, как и его волосы, глаза гневно сверкали.
– Папа, – умоляла я. – Все начаф Кахтон. Он шхватив меня. Хони стукнув его. Кахтон удахив меня в хот.
– Ну, ну, – пытался он меня успокоить. – Ты говоришь ерунду, детка, у тебя шок.
Папа подошел к Рони и схватил его за плечо.
– Мне плевать, что тебе больно. Объясни, зачем ты втянул в скандал мою дочь, или я вышибу из тебя то, что в тебе осталось.
– Папа!
Глаза Рони сверкнули. Он покачал головой. Кровь текла отовсюду. Он сморщился, прижав руку к ребру.
– Я никому не дам ее обидеть.
– Никому не дашь обидеть! – закричал папа. – А как ты называешь то, что ты с ней сделал?
– Остынь, сын, – приказал дедушка. – Рони не виноват. Это Карлтон, черт бы его побрал. Босс все видел.
Папа отступил.
– Мистер Тобблер?
Мистер Тобблер выложил всю правду. Он рассказал, как Карлтон оскорблял Рони, выговорив слова "белый ниггер" с достоинством старого вояки. Плечи папы опустились.
– Это Карлтон ударил твою маленькую девочку, – мрачно повторил мистер Тобблер. – Он сделал это нарочно. Холт Мэлони, если ты собираешься свернуть кому-то шею, то сверни ее своему племяннику.
Я почувствовала, как мама затаила дыхание. Они с папой посмотрели на Рони. Папа протянул ему руку.
– Я… я… Послушай, парень… я…
Но Рони отпрянул назад, попытался встать, но не смог и тяжело опустился на землю. Одной рукой он вытирал рот, а другую плотнее прижимал к ребрам. Поколебавшись, он сказал:
– Вы можете не беспокоиться о Клер, когда я рядом. Я знаю, что вы думаете обо мне, но я не такой. Я бы вообще никого не тронул, очень надо, но Карлтон… ей было больно. Я… не допущу, чтобы с ней случилось что-то плохое. Никогда. Что бы вы там ни думали…
– Х-хоони, – промычала я. Он снова попытался подняться, Но не сумел. Папа и дедушка помогли ему, хотел он этого или нет.
Недоверие было поколеблено с обеих сторон. Немного. Совсем чуть-чуть. На толщину комариного хоботка. Но оно было поколеблено.
Вот так в этот теплый сентябрьский вечер под жужжание желтых ос Рони переступил черту, разделявшую наши семьи.
Нас отвели в приемную дяди Мэлори. Он был доктор. Со мной все оказалось не так страшно, так – пара выбитых зубов и ушибленные пальцы; все в порядке было и у Рони, не считая сломанного ребра, ну и, конечно, все тех же зубов, которых явно не хватало.
Затем в приемной моего другого дяди-дантиста мои выбитые зубы удалось вернуть на прежнее место. А с зубов Рони сняли слепок. Там дело оказалось посложнее, но тоже поправимо.
В конце концов Рони оказался у нас. Мне сразу стало ясно, что в этот ужасный день на самом деле исполнились мои мечты. Мама поселила его в свободной спальне. Папа попытался сообщить об этом Большому Роану, но не нашел его ни на Пустоши, ни на Стикем-роуд. Он где-то пьянствовал. В любом случае отцу Рони наверняка было все равно.
В тот вечер в глазах Рони было испуганное, загнанное выражение. Ему было нелегко поверить своей удаче, а тем более – этим Мэлони. Утром оказалось, что окно в спальне открыто, и Рони исчез.
Я доверилась маме с папой и рассказала им об озере "Десять прыжков". Папе и шерифу Винсу удалось отыскать его там. Я была уверена, что уж теперь мы заживем как в сказке, но мы жили в реальной действительности.
Глава 6
Мой неудачливый, но от этого не менее отвратительный кузен Карлтон находился в больнице в Гейн-свилле со сломанной челюстью и весь заклеенный пластырем. Что-то еще у него было с шеей.
Тетя Арнетта была полна решимости наказать Рони и обратилась в суд.
– Мне очень жаль, – сказал дядя Вине папе и маме – Я задержал его и должен действовать как шериф. Он не может оставаться больше беспризорным. Большому Роану на все наплевать, а парню некуда идти.
– Везите его сюда, – сказал папа. – Мы возьмем его к себе.
– Холт, я не позволю, чтобы этот мальчишка находился рядом с Клер. – Я подслушала, как мама сказала это папе, несмотря на то что двойные дубовые двери в гостиную были закрыты. Хоп и Эван сгрудились за мной, и две копны их волос колыхались как рыжее пламя. Мы обменялись заговорщическими взглядами, и я еще плотнее прижалась к щели между дверями.
– Мы ведь его толком не знаем, – продолжала мама. – У Клер к нему какая-то глупая любовь. О господи, Холт, а вдруг он извращенец?
– Тогда он будет мертвый извращенец, – твердо ответил папа.
Наступила пауза, прерываемая маминым плачем. Сквозь замочную скважину я видела, как пала обнял ее.
– Ну, успокойся. Если бы я думал, что с парнем что-то не так, разве бы я позволил ему даже войти в дом?
– Откуда ты можешь это знать? – всхлипывала мама.
– Сама посуди – он ни до одной девочки в школе не дотронулся. Уж это неминуемо стало бы известно. Такую бы историю раздули. И никогда ничего плохого ни об одной не сказал. Эван и Хоп так говорят.
Эван прошептал за моей спиной:
– Это правда. Да они сами к нему не подходят. От него воняет.
– Заткнись, – прошипела я.
– Помимо девочек, в школе есть еще женщины, – сказала мама. – Эти сестры Макклендон, например.
– Рони не крутится вокруг женщин своего отца. Поверь мне, все бы знали об этом. О таких вещах сплетничать начинают тут же.
– Ух ты! – вдруг заявила мама. – Мне почему-то кажется, что ты со своими братьями треплешься не только о погоде.
– Хм. Боюсь, если бы я был мухой на стене, когда ты и твои сестры собираетесь вместе, мои уши свернулись бы в трубочку.
Опять тишина. Мое лицо горело. Что они там, с ума посходили?! Секс. Уши в трубочку. Извращенцы. При чем тут мои чувства к Рони? И после этого говорят, что это я ничего не понимаю! Каково?!
Я знала, что Рони не извращенец, потому что у меня были четкие представление о том, что это такое. Задолго до моего рождения брат моего дедушки Виктор Делани переехал в штат Огайо. Там у него была женщина, которую семья никогда не видела. Десятилетия спустя, когда дядя давно умер, стало известно, что жил он с мужчиной. Понятного тут было мало, но все говорили, что дядя Виктор – половой извращенец. Ну не глупо ли называть этим словом Рони?
– А что мы скажем семье? – спросила мама, постепенно успокаиваясь. – Ирэн до сих пор начинает плакать, как только в разговоре упоминается рождественское шествие.
– Не перекладывай грехи отца на сына – вот что мы скажем. Разве Рони виноват? Я переживаю за парня. Да и ты, по-моему, тоже.
– Конечно.
– Нам надо было бы заняться этим раньше. Ну, хоть когда умерла его мать, – голос папы был низким и серьезным. – Уже тогда все было ясно. Эти благородные разговоры о том, что у Большого Роана есть право растить собственного сына, годились только для общего успокоения. Черт побери, будто Большой Роан растил его! Это чудо, что парень не стал жуликом или наркоманом. В нем есть что-то хорошее, сильное. Он стоит того, чтобы дать ему шанс. Мы не должны снова отвернуться от него.
– Но, Холт, если ребенок растет среди мерзости, он не может ее не перенять. У него нет в жизни нравственной опоры. Его лишь чуть подтолкни, и он пойдет по дурной дорожке. И я не хочу, чтобы Клер была рядом, если такое случится.
– Клер – маленькая девочка. Бог мой, дорогая, когда мальчишке четырнадцать лет, он смотрит вверх, а не вниз, если по лестнице поднимается женщина. По-моему, Клер для него всего лишь докучливый маленький котенок. Так же, как для Эвана и Хопа.
Докучливый маленький котенок! Я была просто уничтожена.
– Кроме того, – продолжал папа, – я заключу с ним договор! Или он будет вести себя на ферме по отношению к дамам как джентльмен, или я сломаю ему шею.
– Ну, хорошо, – устало согласилась мама. – Прежде всего, его надо как следует отмыть. Остальное потом.
Я чуть не задохнулась от восторга. Потрясающе! Мы поделим ответственность между мной, мамой и папой. Потому что я ни секунды не сомневалась – их решение возмутит всех Мэлони и Делани в округе.
* * *
– Клер, тебя что-то беспокоит? В чем дело? – спросила мама перед сном, сидя на моей пышной розовой кровати, в моей пышной розовой спальне.
– Мама, Рони – не извращенец. – Это было главное, в чем я хотела ее уверить.
– Кто-то, – сказала мама грозно, – подслушивал у дверей гостиной.
– С ним все будет в порядке. А Большой Роан не отберет его у нас?
Мама посмотрела на меня с грустью.
– Большой Роан заявил, что ему наплевать, где будет жить Рони, если Рони будет посылать ему деньги.
Я вздохнула немного печально, но с явным облегчением.
– Он не нужен Большому Роану, – сказала я и добавила: – И никогда не был нужен. А мне – очень!
– Я рассчитываю на то, что ты будешь относиться к нему, как к своим братьям.
"Как же! Всю жизнь мечтала относиться к нему как к брату", – подумала я, но, конечно, вслух этого не сказала. Я решила, что куда лучше поговорить о другом. И стала вспоминать, разумеется, теперь вслух, как Рони заступился за меня, не испугавшись Нили Типтона, когда я была маленькой.
Мама некоторое время обдумывала услышанное. В ее голубых глазах не исчезло беспокойство, а я так на это рассчитывала. В задумчивости она перебирала пряди своих великолепных каштановых волос. Гордость всех Делани. Вдруг мне пришло в голову, что мама очень любила изящные вещи. Она постоянно носила бриллиантовые серьги, которые подарил ей папа, даже когда в джинсах и старой футболке поднимала на кухне тяжелые горшки или копалась в цветочных клумбах. А Рони так неизящен.
– Клер, – мягко сказала она. – Что ты нашла в нем?
– Он мой. Его никто не любит. Он ни на кого не похож. Я тоже.
– В чем же, дорогая?
– Понимаешь, я очень спешу. Я должна успеть. Должна думать. Люди кажутся такими хорошими, когда им легко. А кому трудно, те, значит, плохие? Ну почему, почему все устроено так, а не иначе? Зачем придумали столько правил?
– Чтобы приличные люди могли жить в мире и покое.
– Зачем? У нас слишком все тихо и мирно. У нас слишком много всего. Это мешает нам видеть других.
Мама вздохнула. Она наклонилась надо мной и провела своими натруженными руками по моей щеке.
– Ты чудесная маленькая девочка и довольно скоро станешь чудесной молодой леди. И я хочу, чтобы ты так и росла – поступила в колледж, вышла замуж за хорошего человека и чтобы у тебя были прекрасные дети. Это не простой путь, но он открыт перед тобой, и ты не должна с него сворачивать.
– Ты думаешь, я собираюсь выйти замуж за Рони? Ух! Я вообще не выйду замуж. Я даже целоваться с мальчишками не хочу.
– Вот и прекрасно, – мама улыбнулась и глубоко вздохнула. – Я рада.
– Не беспокойся, я совсем не так думаю о Рони. Я считаю, что мы можем вместе возделывать сад.
Мама отодвинулась, уставившись в пол, покрытый розовым ковром, потерла подбородок, опять вздохнула и, прокашлявшись, взглянула на меня.
– Он совсем из другого сада.
– Как это?
– Поймешь, когда станешь старше. – Нахмурившись, она поцеловала меня, пожелала спокойной ночи и выключила свет.
Я спала беспокойно. Вокруг меня вертелись дороги, сады, Рони. Я бежала куда-то и была уже не маленькая девочка. Какая? Чудесная или нет? Я бежала, а Рони удалялся и исчезал среди дорог и садов.
Он будет жить с нами. Только это имело значение.
У меня созрел план.
* * *
Папа и дедушка поехали на следующее утро в город, забрали Рони из тюрьмы, заехали за его вещами на Пустошь и привезли его ко мне.
Уверена, что они смотрели на это под другим углом, но я понимала все так. Возвращение в дом Мэлони в качестве объекта благотворительности наверняка было для Рони самым тяжелым испытанием в жизни. Я была намерена помочь ему, как могла.
Увидев со своего наблюдательного пункта на чердаке амбара папину машину, я кубарем скатилась вниз по лестнице, чуть не свалившись со ступеней.
Рони вылез из машины и, стараясь выглядеть независимым, стоял в конце грязной дороги, идущей через поля, где наемные рабочие грузили оранжевые тыквы в тракторные прицепы.
Я стряхнула с джинсов и свитера сено и, подхватив веселого черного щенка, выбежала из амбара. Щенята всегда могут пригодиться для начала.
Мама вышла из дома и перехватила меня на дороге. Папа и дедушка слегка подталкивали Рони вперед, но он опять остановился под дубом. Он выглядел угрюмым и нерешительным. Нас окружили наши жирные собаки, принюхиваясь, будто мы были свининой, приготовленной для жаренья на решетке. Я всячески пыталась обратить на себя внимание Рони, но он на меня не глядел.
– Если ты будешь жить в моем доме, – сказала мама, – то будешь жить по моим правилам.
– Я хочу сказать, – Рони прокашлялся. – Я хочу сказать, что брать все даром не согласен.
– Вот как? Рада слышать это. Что ты еще хочешь сказать?
– Вы заплатили за лечение. А теперь еще я буду жить здесь. Я вам никто. Благотворительность мне не нужна.
– Ну хорошо, – сказала мама. – А каким же образом ты собираешься возвращать нам деньги?
Мне казалось, что сердце мое вот-вот разорвется. Лицо Рони залила краска.
– Я что-нибудь придумаю, – пробурчал он.
– У меня есть двадцать баксов. Возьмите их, – выскочила я. Слова частенько бежали у меня впереди мыслей. Ведь это тоже получалась подачка.
– Клер, – строго сказал мне папа, погрозив пальцем.
– Но, папа…
– Я буду работать на вас, мистер Мэлони. Где вы скажете.
Папа, засунув руки в карманы, задумался, поджав губы. Я сунула пальцы в петли, державшие его брючный ремень, и повисла на них, как голодная форель на крючке.
Папа некоторое время изучал выражение моего лица, затем повернулся к Рони.
– Ты останешься в школе и будешь выполнять обычную работу по дому, как Клер и мои сыновья. Кроме того, будешь помогать мне в поле. Я буду тебе платить зарплату, и постепенно ты отработаешь потраченное на тебя.
Я глядела на Рони с отчаянием. Он буквально окаменел.
– Ну так как? – спросил папа.
– Да. Спасибо. Я все буду делать. Клянусь.
– Не клянись, – сказала мама. – Это мое первое правило.
– Хорошо, мэм.
Второй раз в жизни я видела, что Рони по-настоящему доволен. Первый раз это было, когда он сшиб на землю Нили Типтона.
Я махнула ему, чтобы он шел наконец в дом. В свой дом. Мне так хотелось, чтобы это было так. Когда я опустила щенка на землю, он тут же, виляя хвостиком, побежал к Рони.
– Я говорила, что тебе здесь рады, – крикнула я. Я, как и все Мэлони, хорошо запоминала сказанное когда-то.
На лице Рони были и страх и надежда. Он посмотрел на меня и пожал плечами.
* * *
Рони привез с Пустоши ничтожно мало; себя, коробку с одеждой и обувью, старую зернистую фотографию матери и желтую книгу в бумажном переплете с пятнами. Мама выделила ему комнату на первом этаже, рядом с комнатами Хопа и Эвана. Она сказала, что у мальчиков будет общая ванная, и Рони должен за собой там вытирать, мыть ванну, так же, как они.
Прежде чем он принялся устраиваться, я оставила на его кровати маленькую плетеную корзиночку с пеной для ванны и двумя кусочками мыла. Все это было девчачье и пахло розами. Это был мой последний шанс попасть к нему в комнату. Мне запретили появляться здесь, как и в комнате братьев.
Это правило было введено после того, как я нашла огромные кипы журналов "Плейбой" под кроватями Хопа и Эвана. Это было нечто! Голые женщины и непонятные шутки. Мне было и противно и интересно рассматривать их, пока меня не засекла за этим занятием мама. Журналы полетели в огонь. Хопу и Эвану в качестве наказания пришлось мыть все туалеты в доме в течение месяца, и они поклялись повесить меня за волосы, если я еще раз заберусь в их комнату.