Леонардо Соррентино оказывается полной противоположностью человека, которого она ожидала увидеть. Во-первых, он молод. Ей представлялся мужчина в возрасте, жирный, лысый и немного вульгарный. Стереотип, разумеется. Леонардо, возможно, лишь на пару лет старше ее. У него такая же темная кожа, как у Тео. Он даже кажется ей чем-то похожим на ее любовника. Такая же легкая улыбка, хотя Леонардо не столь высок, как Тео, и глаза у него темно-карие, а не голубые. На нем безукоризненный и по виду очень дорогой темно-синий костюм и фиалковая рубашка, которая, несмотря на нежный оттенок, совсем не кажется женской. Едва ступив на порог безобидного вида здания частного клуба, она чувствует запах одеколона "Армани".
– Синьорина Росселли, спасибо, что пришли, – приветствует ее он.
– Зовите меня Валентина, – отвечает она, чувствуя себя неловко от столь формального обращения.
– Леонардо, – улыбается он в ответ и жмет ей руку.
Они идут по длинному коридору, который освещен приглушенным светом, струящимся из бра. Светильники укреплены на стенах, выложенных блестящей черной плиткой. Валентина готова к тому, что в любую минуту ее могут ввести в какой-нибудь мрачный подвал с инструментами для пыток, но, когда он наконец приводит ее в комнату в конце коридора, она чувствует даже некоторое разочарование. Мягкий свет, большой кремовый диван, ковер такого же цвета. И ни хлыстов, ни цепей.
Предложив сесть, Леонардо снимает пиджак и вешает его на спинку стула. Фиалковая рубашка из мягкого гладкого хлопка прекрасно сидит на хорошо сложенном теле. Расстегнуты две пуговицы – не слишком много и не слишком мало. Он достает бутылку белого вина из холодильника, стоящего в углу комнаты.
– Должен сказать, меня восхитила серия ваших эротических автопортретов, сделанных на канале в Венеции, – говорит он, разливая вино.
Валентина застывает в изумлении. А этот синьор Соррентино, как видно, привык брать быка за рога. Она представляет себе, как он рассматривает фото ее незащищенного тела. У нее появляется ощущение, что он видел ее всю, хоть она и знает, что этого не могло быть.
– Где вы их увидели? – спрашивает она. – Они нигде не публиковались и не выставлялись. Даже в Интернете.
– Простите, но мы, кажется, условились, что я не буду вам этого говорить, Валентина.
– Это Стефано Линарди? Он сделал вам копию с моей флэшки? – не отступает Валентина. Она понимает, что слишком настойчива, возможно, груба, но ей всегда претили светские любезности. Леонардо в ответ только приподнимает бровь.
– Он сказал, что это порно, а не искусство, – сообщает она.
– На мой взгляд, это ни то, ни другое, – говорит Леонардо. – Я бы назвал это эротическим повествованием. Вы своими образами ведете эротический рассказ.
Он замолкает, чтобы отпить вина.
– Знаете, я и в ваших модных фотографиях замечал это ваше умение выстраивать сцену. Поэтому и хотел, чтобы вы занялись нашим проектом. Здесь очень важно подобрать правильные оттенки.
– Но зачем вам вообще понадобились фотографии?
– По правде говоря, это была не моя идея, – признается Леонардо. – На меня вышел некто, желающий сохранить анонимность. Этот человек хочет издать книгу эротических и художественных фотографий на тему садомазохизма. Есть также возможность организовать выставку.
"Что в садомазохизме может быть художественного?" – проносится в голове Валентины.
Правильно расценив ее молчание, Леонардо говорит:
– Уверяю вас, Валентина, садомазохизм может быть красивым и привлекательным.
– Я таким никогда не занималась, – признается Валентина, стараясь не выдать смущения.
– Именно поэтому я и обратился к вам. Вы – объективный наблюдатель. По крайней мере я надеюсь, что объективный. Если считаете садомазохизм, э-э-э, нездоровым извращением, я думаю, нам не стоит начинать это сотрудничество. Ради вашего же блага.
Валентина задумывается. Делает глоток вина, глядя на Леонардо из-под опущенных ресниц. Он – само благообразие. Невольно приходит мысль: "А когда Леонардо занимается этим, он господин или раб?" Как-то невозможно представить, чтобы он делал что-то слишком жестокое. Как и в случае со старыми негативами Тео, ее охватывает неодолимое любопытство. Она понимает, что не сможет отказаться.
– Нет, конечно же, я не считаю это нездоровым. Если честно, я сгораю от любопытства, – признается она.
Леонардо снова улыбается. У него широкая, ослепительная улыбка. Валентина не может ответить ему тем же, и ей кажется, что со стороны она теперь и вовсе выглядит угрюмой как сыч. Он наклоняет голову набок, удивленно глядя на ее кислое выражение, и улыбка постепенно сходит с его лица.
– Что ж, хорошо, – говорит он, вставая и снова переходя на формальный тон. – Позвольте сперва показать вам наше заведение, чтобы вы могли начать генерировать идеи. Вам предоставляется полная свобода. Большинство наших клиентов согласны, чтобы их фотографировали, так что можете наблюдать, слушать и просто фиксировать, что происходит, а можете моделировать собственные сцены, если хотите. – Он замолкает и снова улыбается, на сей раз лукаво. – Вам это может понравиться.
Валентина все так же не отвечает на улыбку Леонардо.
– Может быть, – холодно произносит она, но чувствует, что под кожаной курткой ее охватывает жар. Моделировать собственные сцены? Идея кажется ей соблазнительно эротичной. Можно будет в эти чувственные декорации привнести свою страсть к деталям и театральности. От открывающихся возможностей кружится голова.
– Помните, Валентина, – продолжает Леонардо, – я не хочу порнографии. Это может сделать любой человек с улицы. Мне нужно искусство. Поэтому мы выбрали вас. Нам необходим эротизм.
– Я понимаю, – говорит Валентина, выходит с Леонардо из комнаты и следует за ним дальше по черному мраморному коридору. Он ведет ее к началу лестницы, тоже из черного мрамора, и поворачивается к ней.
– Сейчас здесь никого нет, – поясняет он. – Еще слишком рано, но я покажу вам одну из комнат, которые используют наши клиенты. Если вы готовы, конечно.
Она кивает и спускается с ним по лестнице. Свет с каждым шагом тускнеет, и по ее спине пробегает холодок. Она ненавидит темные, закрытые помещения. Лестница выходит в небольшой овальный коридор с тремя дверьми. Единственная лампа наполняет пространство мутным светом.
– Итак, Валентина, – Леонардо указывает по очереди на двери, – эти двери ведут к, так сказать, разным уровням опытности. За деревянной находится комната, в которой больше удовольствия, чем боли. За кожаной – больше боли, чем удовольствия.
Валентина нервно проглатывает ком в горле. В чем разница? Боль какой силы позволяет испытывать удовольствие?
– А это, – он подходит к двери из полированной стали, мерцающей в полутемном коридоре, – это Темная Комната. – Он прижимает к двери ладонь, оборачивается и торжествующе глядит на Валентину. Она сразу понимает: он – господин, в этом нет никаких сомнений.
Она отводит взгляд от Леонардо и смотрит на металлическую дверь.
– Что происходит в Темной Комнате? – произносит она тихо, почти шепотом.
Леонардо делает шаг в ее сторону. Он так близко, что ей в нос бьет запах его "Армани".
– В Темной Комнате царит страх, Валентина, потому что, как следует из ее названия, там темно. Там вы не увидите ничего, даже собственных рук.
– Тогда зачем туда заходить? – Голос ее становится еще тише.
В глазах Леонардо загораются хищные огоньки.
– Именно затем, что, благодаря страху, можно испытать такие сексуальные ощущения, которых другим способом не достичь.
Валентина не шевелится. Она понимает, этот человек ждет, что она как-то отреагирует, рассмеется, например, или вскрикнет. Или даже убежит по лестнице. Но она этого не сделает.
– Понятно, – невозмутимо говорит она. – Но, я полагаю, мне эта комната не пригодится, раз там так темно. Я не могу фотографировать в темноте.
Леонардо кивает, губы его растягиваются в ленивой улыбке.
– Совершенно верно. Вам незачем заходить в Темную Комнату… Если, конечно, вы сами не хотите…
Валентина перебивает его:
– Не могли бы вы показать мне остальные комнаты? Боюсь, что у меня не так много времени.
Улыбка Леонардо становится шире. Он знает: она лжет. Он уже ее раскусил. Она боится Темной Комнаты.
– Хорошо, – говорит он и идет открывать деревянную дверь. – Эту комнату мы называем Атлантида. Надеюсь, когда увидите все сами, вы поймете, почему именно так.
Валентина задерживается на пороге. Она смотрит на руку Леонардо, на его пальцы с хорошим маникюром, медленно поворачивающие ручку. Сердце колотится так, что, похоже, еще немного и оно выпрыгнет из груди. Ей кажется: если сейчас она войдет в эту комнату, жизнь уже не будет такой, как прежде. Это ее личный выбор, она не советуется с любовником, но, делая шаг вперед, слышит мягкий американский выговор Тео: "Умничка! Вот это моя неустрашимая Валентина".
Белль
Стук в дверь. Белль осматривает себя в зеркало. Расправляет платье, руки мягко скользят по черному шелку. Это один из нарядов горничной, которые Белль перешила для себя. Ей нравится шить, сидя на маленьком балкончике под венецианским солнцем и слушая, как сосед играет Баха на клавесине. Дома ей не разрешается заниматься подобной работой, но она любит рукодельничать и с огромным удовольствием приспособила платье Пины для нужд своего клиента. Короткое черное платьице едва прикрывает ягодицы и доходит как раз до линии чулок, которые, разумеется, украшены белыми кружевными подвязками. Поверх платья надет накрахмаленный белый фартук, а коротко остриженные черные волосы венчает белый чепец. Русский снова стучится. "О, сегодня он нетерпелив", – думает Белль, берет веничек для пыли и идет открывать.
– Добрый день, господин. – Она уважительно кланяется, когда русский клиент размашисто проходит в комнату.
– Здравствуй, Катя, – произносит он со строгим видом. – Почему ты так долго не открывала?
– Прошу прощения, господин, я открыла так скоро, как смогла.
– Но недостаточно быстро, Катя, – отвечает он, пронзая ее стальным взглядом, от которого ее сердце бьется сильнее. – Придется тебя наказать.
– Да, господин.
– Знаешь, за что?
– За то, что я не выполнила ваше приказание.
– Верно, Катя. В прошлый раз я велел тебе открывать дверь, как только постучу. Сегодня мне пришлось стучать дважды.
Русский вытягивает руки, ожидая, что она снимет с него пальто. Он пахнет табаком и сандалом. Опьяняющая смесь. Он вручает ей шляпу и перчатки, и она аккуратно кладет их на столик. В правой руке у него небольшая трость – стек, – которой он похлопывает по левой ладони. От вида русского внутри у Белль все сжимается.
Она идет в спальню. Клиент следует за ней, приподнимая стеком край ее платья, чтобы видеть ягодицы.
– Рад, что ты следуешь моим указаниям и обходишься без нижнего белья.
Белль замечает: он разговаривает с ней привычным для него формальным тоном. Она чувствует: он ведет кончиком стека по ее коже и легонько хлопает по ногам. Она вскрикивает от страха и возбуждения.
– Держи себя в руках, Катя. Наказание нужно переносить со смирением.
– Да, господин, – отвечает Белль и виновато опускает глаза.
Он садится на кровать и кладет стек рядом с собой. Потом манит ее пальцем к себе.
Теперь она стоит прямо перед ним. Она чувствует, что ее соски в предвкушении торчат сквозь дешевый искусственный шелк униформы горничной. Голос русского делается на октаву ниже.
– Итак, Катя, расскажи, кто ты.
– Я служанка и выполняю ваши указания.
– И что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Я хочу, чтобы вы отшлепали меня. Прошу вас, господин.
Русский хватает ее за руку и с силой швыряет себе на колени. Дыхание Белль становится частым и неглубоким. Они это уже делали раньше, и все равно каждый раз ее охватывает трепет. Она не понимает почему. Когда ее бьет муж, это совершенно точно не доставляет ей удовольствия. Она испытывает только унижение и злость. Но вот когда ее шлепает русский, это ее странным образом возбуждает. Наверное, дело в том, что это происходит по ее воле. Она знает: ей достаточно остановить русского, и он послушается. В любое время она может прекратить их небольшой спектакль, но ей этого не хочется. Кожу покалывает от предвкушения. Она грудью ощущает его эрекцию.
Русский задирает ее платье, оголяя ягодицы. Мнет их руками. Пустит ли он в ход стек? Тонкая палочка с петлей на конце лежит рядом на кровати. Все ее чувства напряжены, и, когда его ладонь с громким хлопком опускается на ее обнаженную плоть, чувственная волна от шлепка пробегает по всему телу. Немного больно, но терпимо. Она знает, что это распаляет русского, а за наказанием последует нечто необычайно приятное. Он шлепает ее еще и еще, тело как будто загорается и оживает. Пять-шесть шлепков, и он останавливается. Она слышит, как тяжело он дышит, охваченный желанием, когда ставит ее ровно.
– Хорошая девочка, – говорит он, поглаживая ее между ног. – Что ты хочешь, чтобы я сделал теперь, Катя? – спрашивает он. Его короткая бородка щекочет ей подбородок, а лицо теперь кажется добродушным. Белль опускает руку и трогает его затвердевший пенис, который оттопыривает фланелевые брюки.
– Я хочу, чтобы вы показали, кто хозяин. – Она одаривает его своей самой милой улыбкой и невинно таращит глаза.
Белль стоит на четвереньках и смотрит на узор персидского ковра. Платье и фартук лежат рядом, но чулки и чепец все еще на ней. Русский толчком входит в нее с тихим стоном, берется за ее грудь и сразу же начинает бить бедрами с такой силой, что она чуть не падает на ковер. Она любит этот животный секс с русским. Эту разницу между его холодной аристократической внешностью и дикой страстью, которая охватывает его, когда он оказывается в ней. Взяв ее обеими руками за талию, он бьется об нее все сильнее и сильнее. Белль закрывает глаза и сливается с ним в этом диком неистовстве. Она – Катя, его маленькая русская служанка, рабыня, которая сделает для него всё, потому что он заботится о ней и будет заботиться всегда. Она любит эту фантазию, несмотря на то, что ненавидит узы, связывающие ее с мужем. Этому противоречию нет объяснения.
– Катя, милая моя! – кричит он по-русски, когда наконец кончает, и это ощущение настолько головокружительное, что она тоже испытывает оргазм. Они вместе валятся на персидский ковер, их тела блестят от пота, русский скатывается с ее спины и ложится рядом.
Белль поворачивается к нему. Теперь он совершенно другой человек. Слезы струятся по его щекам. На лице – полное опустошение.
– О, Игорь, дорогой, – говорит она, обнимая его.
Он прижимается мокрой щекой к ее обнаженной груди. Она гладит его по волосам и смотрит на покрытое шрамами тело, на спину в красных рубцах, оставшихся в память о сибирской каторге. Несмотря на аристократическую внешность, Игорь был революционером, товарищем Ленина. То, как этот непримиримый коммунист любил играть в хозяина и повелителя, могло бы показаться забавным, если бы Игорь не был столь трагической фигурой. Ему пришлось бежать из России после того, как Ленин умер и на смену ему пришел Сталин. Он пытался препятствовать приходу Сталина к власти, и теперь за ним охотились. Белль заставила себя жалеть его, и никогда не задавала вопросов о том, кем он был до революции, был ли он одним из тех русских солдат, которые огнем проложили себе дорогу в ее родную страну в тот год, когда она вышла замуж. Ведь это было так давно.
Она обнимает Игоря, пока он не перестает плакать. Такое бурное проявление чувств как будто очищает ее.
– Кто такая Катя? – осторожно спрашивает она.
Игорь вздыхает, поворачивается и смотрит на нее печальными покрасневшими глазами.
– Несмотря на мое революционное прошлое, Белль, я не из рабочих. Вырос в богатой буржуазной семье. У нас была служанка, и ее звали Катя.
Он тяжко вздыхает и встает. Она садится на ковер и смотрит на его узкую бледную спину. Он напоминает ей цаплю, одинокую фигуру, отрешенно наблюдающую за тем, как жизнь протекает мимо.
– Я любил Катю. – Он роняет голову на руки и сжимает кулаки.
– Что произошло, Игорь? – Русский явно страдает, но она чувствует, что ему нужно выговориться.
Он резко поворачивается к ней. В глазах его все еще стоят слезы, но страсть пламенеет в них голубыми языками огня.
– Она умерла. Из-за меня. Я должен был ее спасти. Она была такой преданной… такой невинной… Милой…
Белль встает и подходит к Игорю. Обнимает его за талию. Теперь, когда волна страсти прошла, их нагота выглядит чистой и естественной. Он кладет голову ей на плечо.
– Я оставил ее, думая, что там ей будет безопаснее, но оказалось… Моя семья спаслась, а Катя нет. Я приказывал ей ехать с ними, когда придет время, но, как видно, она отказалась. Все остальные уехали, но она ждала меня, а в город вошли белые. Они меня искали.
– О, Игорь! – Белль крепко обнимает его. Он поднимает голову и заглядывает ей в глаза. Она видит муку, которой полон его взор.
– Милая Белль, спасибо за понимание.
Она сжимает его руку.
– Ты найдешь любовь снова, Игорь.
– Ты в это веришь, Белль? – безнадежно спрашивает он.
Она пытается слушать свое сердце. Странно, но где-то в душе она даже почти завидует ему. По крайней мере он знает, что такое любовь. Белль произносит про себя молитву.
– Да, я верю, что каждый из нас в своей жизни рано или поздно познает истинную любовь. Если мы теряем ее, наши сердца, невзирая на потерю, остаются открытыми, мы можем найти любовь снова.
– Каждый из нас! – Он печально улыбается. – Даже Сталин? Или Муссолини?
– Да, даже они. – Она улыбается ему и чепцом нежно вытирает его лицо. – Так устроен человек.