– Что случилось? Прошу тебя, не молчи.
Он со страдальческим выражением свел на переносице брови.
– Отец отказал тебе в наследстве.
Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала услышанное.
– Отказал?! То есть он мне ничего не оставил? Совсем ничего?
– Да. Но ты не волнуйся. Я немедленно займусь этим. Ему следовало оставить тебе по крайней мере акции нового отеля тети Пиф, – закончил он сердитой скороговоркой.
– Нет, – ответила она оскорбленным голосом. – Я не возьму того, что для меня не предназначено.
Она тщетно пыталась сообразить, как это могло произойти. Отец владел крупным состоянием, которое в отличие от прочих аристократов сумел не уменьшить с течением времени. Он, несомненно, упомянул в завещании многочисленных слуг, старых партнеров семьи – тех же юристов; наверное, не забыл и про благотворительность. Она всегда считала, что он сделает своей наследницей и ее, заботясь о ее будущем. Это было бы так естественно.
Но отец не оставил ей ни пенса! Внезапно ее осенило.
– Наверное, отец решил, что с меня довольно роли единственной наследницы тети Пиф. – Пифани давно поставила семью в известность о том, что Джанне достанется состояние, вполне сопоставимое с наследством Уоррена, ставшее плодом усилий Пифани на послевоенных руинах. Такое объяснение выглядело разумным, но Джанна все равно дрожала от недоброго предчувствия.
– Дело не в этом, – ответил ей Уоррен нетвердым голосом, сильно покраснев. Снова выдержав томительную паузу, он добавил: – Ты не его дочь.
"Не его дочь, не его дочь, не его дочь!" Эти слова звучали у нее в голове как проклятие, она отказывалась понимать их смысл.
– Выходит, мать и какой-то другой... мужчина? Никогда не поверю!
Уоррен взял ее за обе руки. Скорее всего на глазах у него появились слезы, но в полутемной комнате их было трудно разглядеть.
– Одри тут ни при чем. Тебя удочерили.
– Удочерили? Ты шутишь! Взгляни на меня. Все твердят, что я похожа на тетю Пифани. – Она поперхнулась. – Или это неправда? Ну, говори же!
– Похожа. – Он стиснул ее ладонь. – Самую малость. Люди всегда принимают желаемое за действительное. В семье всегда говорили, что ты пошла в тетю Пиф. Мы верили этому.
Ком в горле мешал ей говорить. Наконец она выдавила:
– Ты знаешь, кто мои настоящие родители?
– Женщина с Мальты и офицер американского флота, служивший там на базе НАТО.
– Так я АМЕРИКАНКА?
– Знаешь, это совсем не ругательное слово.
– Неужели? – саркастически откликнулась она. Реджинальд Атертон всегда считал американцев недочеловеками. – Мои родители живы?
– Этого Джиффорд не знает, – взволнованно ответил Уоррен. – Возможно, тетя Пиф ознакомит тебя с какими-то подробностями. Это она организовала удочерение.
– Зачем отец удочерил меня, раз у него уже был ты? Это было сделано по всем правилам?
– Да. Я видел бумаги.
– Но ведь никого нельзя было ввести в заблуждение. Все знали, что мама – Одри – даже не была беременна.
– Никто ничего не знал – все ограничивалось семьей и ее юристами. Мать была нездорова на протяжении нескольких лет после моего рождения. У нее была длительная послеродовая депрессия. Она месяцами не выходила из дому. По словам Джиффорда, твое появление ни у кого не вызвало вопросов.
Однако она никак не могла прийти в себя.
– Все равно не могу себе представить, как это отец меня удочерил. Видимо, он сделал это не по своей воле. – Она в отчаянии зажмурилась. Истина состояла в том, что отец никогда ее не любил, всегда отвергал ее попытки показать, как она к нему привязана. Наконец причина такого отношения выяснилась: она просто не была ему дочерью. Да, очень просто!
– Джиффорд говорит, что его уговорила сделать это тетя Пиф.
Она заглянула в атертоновские голубые глаза брата, которые любила всю сознательную жизнь. Она только что сделала новое открытие, еще более болезненное, чем предательство Коллиса и даже новость о лишении ее наследства.
– Я тебе не сестра.
Уоррен встал, заставил подняться ее, обнял, стал гладить по волосам, совсем как в детстве, когда она, шестилетняя дурочка, упала с пони; совсем как в тот раз, когда она, догоняя в Сент-Морице Бентли Хоргата, едва не свернула себе шею. Он был так же нежен с ней, когда она явилась в Лифорт-Холл на похороны одна, без Коллиса.
– Можешь мне поверить, – взволнованно прошептал он, – я тебя люблю. Ты моя сестра. Между нами все останется по-прежнему, что бы ни случилось.
* * *
"Уйма денег", – подумала Пифани, вешая трубку. Ей только что сообщили цену на систему безопасности для "Соколиного логова", ее мальтийской резиденции. Крупный, но неизбежный расход. За два дня до того, как она присоединилась в Париже к Одри и Джанне на показе мод, Трейвиса Прескотта настиг в ее доме сердечный приступ, стоивший ему жизни. Вернувшись из больницы, где ей уже не удалось застать Трейвиса живым, она обнаружила, что на вилле побывали незваные гости. Провозившись на пару с экономкой Кларой не один день, они констатировали, что ничего не пропало. Они уделили должное внимание и имуществу Трейвиса, хотя и терялись в догадках, польстились ли воры на что-либо из его пожитков. Впрочем, похоже, что ценные предметы и деньги не вызвали у них интереса. Загадочное происшествие оставило у Пифани неприятный осадок.
Она была вынуждена признать, что Мальта перестала быть тем сонным островком, каким была в годы ее юности. В местном университете училось много ливийцев и алжирцев. Существовали неопровержимые доказательства, связывавшие Мальту со взрывом авиалайнера "Пан-Ам" над шотландским городком Локерби. Остров стал транзитным пунктом для английских нефтяников, работающих в Ливии, – расхристанной, беспокойной братии. Хуже всего, на взгляд Пифани, было то, что пляжи острова оккупировали немецкие туристы, напрочь забывшие о том, как их страна обрушивала смерть на остров полвека назад.
Коренные мальтийцы узнавали друг друга издалека. Благодаря небольшим размерам острова и бракам местные жители давно породнились. Однако времена изменились. Ограбления, о которых прежде не слыхивали, стали обычным делом. Это не могло не огорчать Пифани, но она не унывала, так как прошла через худшие испытания.
Громкий стук в дверь заставил ее встрепенуться.
– Что случилось, Джанна?
Синее шерстяное платье, в котором предстала перед ней племянница, очень шло к ее глазам, приобретшим сейчас какой-то враждебно-зеленый отблеск.
– Реджинальд отказал мне в наследстве: я не его дочь. Почему ты скрывала от меня это?
– А как же акции "Голубого грота"? Он мне обещал... – растерянно произнесла Пифани.
– Почему ты не говорила мне, что меня удочерили?
Вот и наступил момент, которого Пифани боялась столько лет, с тех пор, как взяла на руки крошку Джанну, появившуюся на свет несколько минут тому назад.
– Я много раз хотела тебе все рассказать, но меня удерживала клятва хранить тайну.
– Ты знаешь, кто мои родители? – Джанна кипела от возмущения.
Пифани так и подмывало разом выложить всю правду, но она опасалась, что Джанна не поверит ей. Хуже того, она, чего доброго, будет считать виноватой ее, Пифани. Она не могла рисковать любовью Джанны. Сейчас она гораздо больше нуждалась в неизменной поддержке Пифани. Измена Коллиса и завещание Реджинальда так ужасно совпали, что оставили бедняжку совсем беззащитной. Позже, когда Джанна освоится со своим новым положением, Пифани все ей расскажет. Сейчас же она намеревалась начать неспешную подготовку, излагая ей лишь тщательно отобранные факты.
– Да, я знала твоих родителей.
– Знала. – Джанна рухнула на диван. – Значит, их нет в живых?
– Да. Твой отец был офицером военно-морского флота США с мальтийской базы НАТО. Он погиб в результате дурацкого несчастного случая в ходе маневров. Поэтому он не успел жениться на твоей матери. Она умерла от болезни печени несколько лет тому назад.
– А я так и не видела их, – проговорила Джанна с холодным отчаянием. Впервые с тех пор, как она узнала о смерти Реджинальда Атертона и об измене Коллиса, из ее глаз полились слезы. – У моих родителей должна была быть какая-то родня. У меня должны быть двоюродные братья и сестры или по крайней мере...
Пифани присела с ней рядом и обняла ее – единственного человека в целом свете, ради которого она, не колеблясь, пошла бы даже на убийство.
– Вся семья твоей матери, Глории Эттард, погибла во время войны. Она выросла в монастыре кармелиток в Валлетте. Твой отец был единственным ребенком в семье. Его родители, наверное, давно в могиле. Мы, конечно, можем это уточнить. – Пифани очень обдуманно подбирала слова. – Но, скорее всего, у тебя нет никакой родни, кроме разве что очень дальней. Все это было тщательно проверено к моменту удочерения. Реджинальд потребовал гарантий, что никто не заявит на тебя права и не поставит его в неудобное положение.
– Почему же от меня отказалась родная мать?
Жалобный тон Джанны окончательно добил Пифани: она тоже разрыдалась.
– Глория не могла вырастить тебя в таких хороших условиях, как Атертоны. И, вспомни, твой отец не успел на ней жениться.
– Для меня это не имело бы значения. – Джанна боролась со слезами. – Она когда-нибудь спрашивала обо мне?
– Она покинула Мальту сразу после твоего рождения, – уклончиво ответила Пифани, сознательно избегая прямого ответа на вопрос. – О ее смерти я узнала от монахинь-кармелиток, с которыми она кое-как поддерживала связь. Насколько я понимаю, она так и не вышла замуж.
Джанна чувствовала себя чудовищно одинокой. Одна, одна в целом свете! На самом деле она благополучно прожила в этом одиночестве всю жизнь, просто не замечала этого. Через некоторое время она спросила:
– Как ты убедила Атертонов удочерить меня?
– Одри согласилась сразу. Она с таким трудом зачала Уоррена. Для этого ей пришлось отправиться в Швейцарию. Я знала, что она больше не сможет родить, а ей очень хотелось иметь дочь.
– А Реджинальд?
– Я уговорила его, настаивая на том, что так будет лучше для Одри. Понимаешь, Одри пошла в нашего отца, страдавшего хронической депрессией. В те времена мы даже не понимали, что это такое, тем более не умели с этим бороться. – Пифани взяла Джанну за руки. – Я скрывала от Одри, что наш отец покончил жизнь самоубийством. Когда я поняла, что она часто пребывает в том же состоянии – склонность к депрессии часто передается по наследству, – то настояла на постоянном медицинском наблюдении. Я старалась, чтобы Одри была счастлива. Ей безумно хотелось дочку.
– Мы всю жизнь только тем и занимались, что заботились о счастье ма... Одри, – проговорила Джанна с ноткой сожаления в голосе.
– Не суди ее слишком строго. Теперь, когда нам стало известно о тайной жизни Реджинальда, мы понимаем, что ее брак никак не мог быть счастливым. Она старалась быть для тебя хорошей матерью, разве нет?
– Да. Она выбивалась из сил, но я все равно больше тянулась к тебе. – Немного поколебавшись, Джанна спросила: – Если бы меня не удочерила Одри, это сделала бы ты?
– Конечно! – вскричала Пифани и заставила себя задать щекотливый вопрос: – Тебе бы этого хотелось?
– Да, – чуть слышно ответила Джанна. – Когда я навещала тебя, то твердила себе, что вернулась домой и больше никогда не уеду. С Атертонами мне всегда было не по себе, хотя Уоррен искренне старался облегчить мне жизнь.
Пифани зажмурилась. Слова Джанны переворачивали ей душу.
– Тогда уедем отсюда. Я так хочу жить вместе с тобой! В "Соколином логове" достаточно места. Пора обучить тебя моему ремеслу, чтобы ты смогла меня когда-нибудь заменить.
– У меня нет на это никакого права. Я ведь тебе не племянница.
У Пифани защемило сердце, но ее ответ прозвучал невозмутимо:
– В свое время я хотела выйти замуж, но война нарушила мои планы. Спустя пятнадцать лет родилась ты. Ты всегда занимала в моем сердце особое место. Свои отели я строила ради тебя. Я всегда знала, что в один прекрасный день ты станешь наследницей всего моего дела. Ты мне как дочь, и не будем больше об этом.
4
Что за нелепость! В Копыте Мула дело кончилось бы паводком, который бушевал бы не более десяти минут. Здесь, на Мальте, все было по-другому: истосковавшийся по влаге известняк, из которого, собственно, и состоял остров, впитывал воду, но происходило это так медленно, что наводнение затянулось. Как назло, уже два часа не подавали электричества.
Ник снял наушники, дослушав кассету с "Прямой и явной угрозой", и решил, что настало время заглянуть к Миллисенте и трем ее мальтийским щенкам. Наручные часы с подсветкой показывали 10.30. Пифани просила Ника выпустить Миллисенту в десять, поскольку сама она вернется домой только после полуночи.
Он медленно, на ощупь пересек гостиную – за три дня трудно было освоиться с гостевым домиком, где до него обитал Трейвис, – и оказался прямо перед застекленной дверью, выходившей на главный дом. Впрочем, это был не просто дом. "Соколиное логово" выглядело куда внушительнее самого крупного сооружения в Копыте Мула – похоронной конторы Хенсли.
Ночь была безлунной, по стеклу хлестал дождь, зловеще завывал ветер. Ник знал, что где-то между домиком для гостей и "Соколиным логовом" расположен бассейн, но сейчас не мог его разглядеть. Жаль, что у него нет фонаря! С его вечным невезением он того и гляди свалится туда по пути.
Надо было спросить мисс Кранделл, где у нее лежит фонарь. Днем, когда она прощалась с ним, отправляясь на соревнование по бриджу, Ник загорал после купания. В небе не было ни облачка. Все две недели, что он успел провести на Мальте, стояла типичная, как ему говорили, погода: солнечные дни и теплые ночи. Однако чувствовалось, что приближается ливень. Почему он не догадался спросить о фонаре?
Мальта напоминала Нику какое-то другое место, но он пока не мог определить, какое именно. Возможно, картинку из книжки про короля Артура и его рыцарей, прочитанную в детстве, – или что-то другое? Едва очутившись на острове, он почувствовал себя как дома. У него вызвали восхищение манящие пляжи, создающие резкие контрасты с окрестными деревнями, как будто оставшимися в далеком прошлом с их узкими булыжными улочками и сказочными домиками, сохранившимися со средневековья.
Ник решил, что дальше ждать бессмысленно. Ливень и не собирался утихать. Собака томилась взаперти уже несколько часов. Накрыв голову плащом, Ник запрыгал по двору, описав большую дугу, чтобы не рухнуть в бассейн. Дождь не давал открыть глаз, поэтому, споткнувшись о какой-то корень, он чуть было не растянулся и не врезался головой в угол дома. Опираясь одной рукой на известковую стену, а другой удерживая над головой плащ, он медленно двинулся дальше наугад, боясь, что проскочил мимо двери, ведущей в помещение для слуг и дальше в кухню. Через мгновение он угодил в лужу и промочил ноги.
– Черт!
Вот и дверь. Он долго не попадал ключом в скважину. Как только дверь распахнулась, Миллисента стремительно бросилась под дождь. Затворяя дверь, он надеялся, что у собаки хватит ума вернуться, завершив свои дела. Он бросил на кафельный пол плащ, разулся и стянул носки. Зачем растаскивать грязь по дому?
Неподалеку повизгивали щенки. Он двинулся на звук. Он был здесь, в подсобке, только один раз, когда Пифани учила его ухаживать за щенками. Запах говорил о том, что они где-то поблизости. За пять с лишним часов три щенка могли с успехом превратить комнату в минное поле.
Он благополучно достиг кухни и стал обшаривать полки в поисках фонаря, но ничего не нашел. Миллисента благоразумно возвратилась, что подтверждало упорное царапанье в дверь. Ник добрался до двери и приоткрыл ее. Собаке хватило щелки, чтобы мигом оказаться под крышей. Благодаря ее белоснежной шерсти ее было легче разглядеть в темноте, чем что-либо еще. Он поднял ее с пола, намереваясь чем-нибудь вытереть. Собачка встряхнулась, обдав его лицо брызгами, и, вырвавшись, бросилась на кухню.
Черт! Надо было закрыть дверь! Пифани предупреждала его, что Миллисента воспользуется малейшим шансом, чтобы спрятаться от своего потомства. Она отбыла при щенках шесть недель. Теперь, когда они больше не сосали молоко, она стремилась поскорее проститься с материнскими обязанностями. Для этого существовал один способ: удрать и спрятаться. Что теперь делать? Обыскивать весь дом в кромешной тьме?
Чертыхаясь на каждом шагу, Ник ощупью добрел до столовой. Там он уже разинул рот, чтобы крикнуть: "Печенье, печенье!" – это был единственный надежный способ вернуть зловредное животное, когда раздался звон разбиваемого стекла. Ну и везет ему! Наверняка Миллисента сбросила со столика в гостиной что-то хрустальное.
Понадеявшись на память, подсказывающую, что виллы в средиземноморском стиле отличаются просторными холлами, где за отсутствием мебели не за что зацепиться в темноте, Ник поспешил в гостиную, но вскоре остановился – примерно там, где, как он помнил, то ли две, то ли три ступеньки вели вниз.
Он снова приготовился подманивать собачонку ложными посулами, но слово "печенье" застряло у него в горле. Впереди он заметил движение. По темной комнате скользила какая-то тень. И это была, безусловно, тень человека, а не собаки.
В окно с раздвинутыми шторами просачивалось слабое подобие света. Ник догадался, что грабитель разбил стеклянную дверь и, проникнув в дом, раздвинул шторы, которые обычно держали плотно задернутыми, опасаясь безжалостного средиземноморского солнца.
Ник прижался к стене, уверенный, что остался незамеченным, но разглядеть в такой темноте грабителя тоже не представлялось возможным.
Он ждал, что предпримет чужак, вспоминая рассказ Пифани о проникновении в дом, случившемся в ночь смерти Трейвиса. Главный дом был просто обыскан, зато в домике для гостей, где обитал Трейвис, все было перевернуто вверх дном. Собирая вещи друга для отправки в Остин, Ник кое-чего недосчитался, в частности, фотоаппарата. Мальта – небольшой остров, и Ник полагал, что в "Соколиное логово" наведался тот же самый человек. Ничего, теперь ему не уйти.
Он внимательно следил за человеком в плаще, в низко надвинутой шляпе. В руке у него было что-то длинное – то ли нож, то ли револьвер с длинным стволом, но никак не фонарь. Фонарь он наверняка держал в другой руке. Скоро он включит его, и безоружный Ник окажется беззащитным. На решение оставались доли секунды.
Ник одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от незнакомца, и сбил его с ног. Они упали на пол. Преимущество внезапности было на стороне Ника, поэтому ему удалось усесться на противника верхом. Оружие покатилось по полу со стальным звоном.
Ник схватил незнакомца за запястье, намереваясь заломить ему руку за спину, после чего заставить встать. Однако в возне он задел что-то подозрительно мягкое и присмотрелся.
Неужто женщина? Нет!
Да! Вот черт!
Она стонала от боли. Ник поспешно убрал руки от ее груди, борясь с желанием принести извинения. Впрочем, зачем это ей понадобилось вламываться в "Соколиное логово"? Женщины вполне способны быть столь же опасны, как и мужчины. Эта к тому же явилась незваной и вооруженной.
Она извивалась, стараясь освободиться, но он крепко прижал ее к полу своим телом. В его ухо, находившееся в нескольких дюймах от ее рта, ворвался крик, который наверняка услыхали в двухстах милях к югу, в знойной Ливии.