Да, все было отвратительно, гораздо хуже, чем он это себе представлял. И все же, несмотря на ревность и гнев, ему было до боли жаль мать. Она покраснела и говорила отрывисто, с трудом выговаривая слова. Ему хотелось сказать ей: "Давай уедем отсюда к черту". Ему хотелось, чтобы поскорее вернулась Робби. Робби была нужна ему. С ней, по крайней мере, можно было разумно поговорить.
Они поехали на машине Лауры – дома они всегда называли ее двух-с-половинойместной. Женщины, сидевшие впереди, разговаривали без умолку. Том съежился на заднем сиденье рядом с Артуром. Со своего места ему были хорошо видны обе женщины.
Том был наблюдателен, и ему не требовалось много времени, чтобы составить мнение о человеке. Эта женщина, Маргарет, была образованной, об этом было нетрудно догадаться по ее манере говорить. Она была женщиной со вкусом. На ней было простого, как у мамы, фасона платье, но еще более модное. Том разбирался в женских туалетах, Робби научила его этому. Что ж, почему бы ей и не быть хорошо одетой, раз они владельцы универсального магазина. На руке, которую она положила на спинку сиденья, был узкий золотой браслет, а на пальце – кольцо со сверкающим темно-зеленым камнем, наверняка изумрудом. Он сравнил маму с другой женщиной. У Другой – за последние несколько минут он стал мысленно называть ее так – были такие же, как у него самого, волосы и нос с легкой горбинкой – такие носы можно увидеть на скульптурных изображениях древних римлян, например Цезаря и Цицерона. Он вынужден был признать, что внешне он куда больше похож на Другую, чем на маму.
"Мама, – молча воскликнул он, – что ты со мной сделала?" Затем, преисполняясь в душе яростью: "Зачем ты привезла меня сюда?"
Но, конечно же, это была не ее вина. Не в ее силах было помешать этому. Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержаться от слез.
Машина въехала в железные ворота в форме арки, украшенной в центре звездой Давида. "О Господи, подумать только, куда я попал", – мелькнула у него мысль.
– Какое маленькое кладбище, – заметила Лаура.
– Нас в городе не так уж много, – объяснила Маргарет.
Они вышли из машины, прошли по гравиевым дорожкам и остановились у могилы, настолько свежей, что даже плющ на ней еще не вырос.
– Памятник установят до конца этого года, – сказала Маргарет.
Могила находилась под огромным дубом, и они молча сели в его тени, погруженные каждый в свои мысли. "Брат Тимми", – с горечью думал Том.
– Он любил музыку, – внезапно нарушил молчание Артур. – Ральф сказал нам, что вы играете на рояле, вам будет интересно узнать, что Питер всегда стремился попасть на концерт, если мы приезжали в город, где выступал крупный оркестр. Он знал биографии многих композиторов, мог отличить манеру одного дирижера от другого.
"Скоро они сделают из этого парня святого. Парень моего возраста, разница между нами всего в один день. Другая и ее муж держатся за руки, а на меня смотрят так, словно ожидают, что я вот-вот засмеюсь или заплачу, и я отворачиваюсь. Мам, ради всего святого, забери меня отсюда…"
– Вы проделали длинный путь, – заговорила Другая. – Давайте вернемся домой и перекусим.
– Нам пора возвращаться, – ответила Лаура.
– Сейчас всего четверть второго. Успеете перекусить перед дорогой. Кроме того, приедут мои родители, они хотели познакомиться с… со всеми.
В доме, когда они туда вернулись, находились три новых человека. "И этим необходимо меня рассмотреть", – подумал Том, увидев направленные на себя взгляды. Этими тремя были Фрида, бабушка, пожилая женщина с обесцвеченными волосами и коричневыми морщинистыми руками, постаревшая копия Другой; Альберт, дедушка, усатый человек, говоривший с сильным акцентом, и кузен Мелвин, ничем кроме своего большого носа не примечательный. "Все сходится", – подумал Том, глядя на нос.
Повторилась утренняя сцена – пристальные взгляды, слезы женщин, медленная с запинками речь людей, потрясенных невероятностью ситуации. К счастью, Маргарет быстро пригласила всех к столу.
– Мы с Холли сыграли партию в шахматы, пока вас не было, – объявил кузен Мелвин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Потом она накрыла на стол. Как раз вовремя.
Столовая представляла собой просторную комнату. Все в ней – от полированного стола из тикового дерева, вместительного гармонирующего со столом серванта, стульев в китайском стиле до японских светильников – было новым. Одна стена почти целиком была занята окнами, и солнце заливало всю комнату.
На столе стояли салатницы с куриным, картофельным и зеленым салатами, вазы с фруктами, заливное, тарелки с горячими рогаликами и кексами. Лаура была поражена. Сколько же времени потратила Маргарет, чтобы все это приготовить.
– Накладывайте себе и рассаживайтесь, где хотите, – сказала Маргарет.
Лаура села рядом с Томом, а по другую сторону от него устроился кузен Мелвин. Аппетита у нее не было, но она все же наполнила свою тарелку, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от невежливости Тома, который демонстративно ни к чему не притронулся.
– А ты, Том, совсем ничего не хочешь? – спросила Маргарет.
– Спасибо, нет.
Он знал, что они стараются не смотреть на него, но не могут удержаться. Неужели они думали, что он не замечает взглядов, которые они исподтишка бросают на него? Он не обращал на них внимания и не поднимал головы до тех пор, пока они не вернулись к своим тарелкам и своему словно заранее отрепетированному разговору, и тогда принялся в свою очередь рассматривать собравшихся.
Все они – старик с сильным акцентом, хорошенькая девушка с браслетами и старуха, говорившая что-то слезливым голосом – вызывали у него презрение.
– Мы так его любили, – говорила старуха. – Он был на редкость терпеливым, никогда не жаловался.
– Мама, не надо, – вмешалась Маргарет.
– Он был очень добрым мальчиком. Здесь он был счастлив. Я не могу смотреть на его рояль… его рояль…
– Мама, пожалуйста, не надо.
Старая дама всхлипнула.
– Ты права. Извините, мне действительно не следовало…
"Ах, сколько эмоций из-за этого их драгоценного Питера, – подумал Том. – Потащили маму наверх смотреть его комнату, повезли на кладбище. Свалились как снег мне на голову и хотят разрушить мою жизнь. И надеются, что я буду сидеть тут и вести с ними светский разговор и есть их пищу. Не буду я с ними разговаривать. Не буду и все тут".
И он с презрением посмотрел на Артура. "Сморчок какой-то по сравнению с Бэдом. Я люблю своего отца", – мысленно воскликнул он и ощутил самую настоящую боль в сердце. Напряжение было невыносимым.
Маргарет нутром чувствовала, в каком смятении находится Том. "Голова у бедного парня должно быть идет кругом. Его матерью все эти годы была Лаура, чудесная женщина. Что могу значить для него я? Захочет ли он когда-нибудь поближе узнать нас? О нем хорошо заботились, его хорошо воспитали. Я заметила, как он отодвинул для Лауры стул. Между двумя передними зубами у него крошечная щелочка, как и у Холли. Сможем ли мы лучше узнать тебя? Бедный Том. У меня самой голова идет кругом".
"Не нужно было оставаться на ленч, – думала Лаура. – Мы все чувствуем себя неловко. Но они руководствовались самыми добрыми побуждениями. Они хорошие люди, сразу видно. Родители мягкие и деликатные. И девушка очень симпатичная, умненькая, ясноглазая, такая женственная с этим рюшем на воротнике и позвякивающими браслетами. Старики тоже культурные люди. У ее отца такой образный язык, хотя и говорит он с сильным акцентом. Здесь рос мой ребенок. Он сидел на одном из этих стульев". Она проговорила, как бы размышляя вслух:
– Когда я в первый раз увидела фотографию Питера, мне показалось, что он близнец Тимми.
Том пришел в ярость. С трудом он сдержал готовые сорваться с языка слова. "Нет! Тимми мой брат, мой, ты слышишь? Он любит меня, я учу его играть в бейсбол, плавать, я забочусь о нем, я все знаю о его лекарствах, и о кислородной подушке. Я, ты слышишь?"
Он бросил на Лауру гневный и одновременно страдальческий взгляд, которого она не заметила.
Зато заметил Артур. "Трудное Лауре предстоит пережить время, прежде чем все как-то уляжется. – Артур внимательно наблюдал за ней. – Прекрасный образец нордического типа. В старой Европе она могла быть бы герцогиней, изящной и элегантной. Муж был совсем другим – недалекий "старина Бэд", по словам Ральфа. Да, – размышлял Артур, – Том рос, испытывая на себе диаметрально противоположное влияние. Конечно, ему все случившееся представляется каким-то безумием. А какой ужас, какое смущение он должен испытывать". Но еще Артуру казалось, что он угадывает в Томе настоящую ненависть. Дай-то Бог, чтобы он ошибался. Он хотел любить этого своего сына.
Внезапно разговор резко оборвался, словно никто не мог больше придумать ни одной фразы. Альберт попытался заполнить тягостную паузу. Он с живым интересом проговорил:
– До ноября осталось каких-то два месяца. По словам Ральфа, они идут вровень.
– Ральфу предстоит выдержать настоящее сражение, – вставил Мелвин.
– Он справится, – ответил Альберт. – У Ральфа под бархатной оболочкой стальной каркас. Он жесткий парень.
– Отец имеет в виду жесткость в хорошем смысле, – пояснил Артур, обращаясь к Лауре. – Ральф наш давнишний друг, мы его хорошо знаем и, могу вас заверить, такого чудесного человека редко встретишь.
Лаура улыбнулась.
– Я давно решила голосовать за него. Я впервые узнала о нем года два-три назад, когда услышала его выступление. Мне оно понравилось. Я помню, он весьма разумно говорил о сохранении свободных земель, о правильном использовании земельных угодий и хищническом отношении к земле.
– Он родом из сельской местности, – объяснила Маргарет. – Он хочет сберечь землю для будущих поколений.
– Он хочет не только сохранить землю, – добавил Артур. – Он думает о хороших школах, хороших домах и, что самое важное, о человеческой порядочности, умении заботиться о своем ближнем. Без этого вся система полетит в тартарары. Ральф это понимает.
– Скажи это Джиму Джонсону и его сторонникам, – фыркнул Мелвин. – Замаскированные куклукс-клановцы. Впрочем, сам Джим далеко не дурак. Не следует его недооценивать. Он знает, чем можно привлечь людей на свою сторону, особенно молодежь в университетах. Да, – горячо продолжал он, – Ральфу предстоит нелегкая битва. Включите телевизор – и Джонсон тут как тут. Откройте журнал, да что там говорить, и открывать-то не надо, на прошлой неделе оба еженедельника поместили на обложке его фотографию – в восьмисотдолларовом костюме и с этой его улыбочкой пай-мальчика.
"Это уже слишком", – подумал Том. На этот раз он не смолчит, хотя до этого и решил не открывать рта и стоически вынести все испытания этого безумного дня, который он проводит в обществе абсолютно чуждых ему людей. Но этот уродливый длинноносый болтун осмелился высмеять его кумира. Пай-мальчик! Сжигающая его изнутри ярость разом вырвалась наружу, как вытолкнутая из бутылки пробка.
– Я лично знаком с Джимом Джонсоном, – начал он, – и, на мой взгляд, нашему штату, да что там штату, всей стране повезло, что на политической арене появился такой человек. Вы не понимаете, о чем говорите.
Лаура судорожно вздохнула.
– Том, что на тебя нашло? – Она оглядела сидевших за столом. – Это на него не похоже. Он никогда не был таким грубым. Я просто поражена, не знаю, что и сказать.
– А я совсем не удивлена, миссис Райс. – Все головы повернулись к Холли, которая в упор смотрела на Тома. – Я же говорила тебе, что кое-что про тебя знаю. Ты ходишь с девушкой, которая звонит людям по телефону и говорит всякие гадости, многим студентам в общежитии сует под двери записки, в которых поливает их грязью.
– Это ложь, – сказал Том.
– Нет. Брат моей подруги рассказывал, что у вас там есть целая группа таких, как ты. Поганые фанатики. Вы ненавидите всех, кроме самих себя.
"Да, нам не следовало приезжать", – в отчаянии подумала Лаура. У нее закружилась голова. Это было ужасно. Эта девушка, сестра Тома, с решительным ртом и живыми глазами, наверное, читала ту скверную газетенку, в которой он сотрудничал. Она залилась краской стыда.
– Холли, прекрати, – одернула Маргарет дочь, – это возмутительно.
– Да, мам, возмутительно. – Лицо девушки вспыхнуло, глаза от волнения расширились, но голос оставался спокойным. – Том антисемит. И нам лучше сказать об этом прямо. Разве не так? – требовательно обратилась она к Тому.
– Не без причины, наверное, – попробовал защититься он. – Как говорят, дыма без огня не бывает.
– Я так понимаю, ты оправдываешь Гитлера?
Все прекратили есть и, положив вилки на тарелки, в потрясенном молчании уставились на Тома.
– Начать с того, что Гитлер не совершал большей части преступлений, в которых его обвиняют. Все это измышления, пропагандистские штучки.
– Да, большей частью, – голос Холли был холоден как лед. – Ну, а как насчет "меньшей части"? Допустим, ты прав, и он совершил лишь малую толику из того, что ему приписывают. Что тогда?
– Это было движение за социальные реформы в Германии, кто-то при этом неизбежно должен был пострадать.
– Странно только, что пострадали по большей части евреи, – презрительно заметил кузен Мелвин. – Гитлер, Сталин, все это мы уже проходили. Ничто не меняется. И сейчас все обстоит точно так же, как в то время, когда твоему отцу, Артур, пришлось сменить фамилию Крефельд на Кроуфильд. Быть невидимкой. Дрожать от страха. Правильно?
Он широко развел руками, задев при этом локтем Тома. Тот сжался от этого прикосновения, подумав: "Крефельд, о мой Бог, Крефельд". Внутри у него все вибрировало от стыда; ему было стыдно перед самим собой. Он еще на дюйм отодвинулся от Мелвина. "Я не Крефельд и не Кроуфильд, черт возьми. Вы, идиоты, я Томас Пайге Райс".
– Хватит, Мелвин, – нахмурившись, вмешался Артур. – Тебе хорошо известно, почему наша фамилия была англизирована. В конце девятнадцатого века мой дед был бродячим торговцем. Его основной клиентурой были жены фермеров. Разве они смогли бы произнести Крефельд, скажи на милость?
– Да их интересовали иголки и булавки, а не фамилия торговца. А торговец, какую бы фамилию он ни взял, был для них презренным евреем, так же как мы сейчас для Джима Джонсона и этого его молодого восторженного поклонника, – огрызнулся Мелвин. – Ты чужак, таким и останешься. Что до меня, я по-прежнему ношу фамилию Крефельд, и будь проклят тот, кому она не нравится. – Он повернулся лицом к Тому. – Да, Том Кроуфильд, тебе еще многое нужно узнать о современном мире. Социальные реформы, да? Кто-то должен был пострадать, да? Предлагаю тебе для начала задуматься над тем, кто ты сам есть, молодой Кроуфильд.
– Меня зовут Том Райс. – Том начал подниматься, но Лаура цепко схватила его за руку.
Мелвин вышел из-за стола со словами:
– Я знаю, что бы я сделал, будь он мой сын. Могу сказать вам.
– Но он не твой сын, – ответил Артур.
– Ладно, прошу простить меня, и надеюсь, вы не будете держать на меня зла. А сейчас мне пора вернуться в контору.
Как только дверь за Мелвином закрылась, Маргарет нарушила наступившее неловкое молчание.
– Иногда Мелвин ведет себя как слон в посудной лавке. Я рада, что ты ответил ему, Артур. Он твой кузен, не мой, а женам не полагается ругать мужнину родню, если они хотят сохранить мир в семье.
– Да, мир, – с горечью заметила Фрида. Лаура опустила голову. Никто в здравом уме не стал бы рассчитывать на то, что эта встреча пройдет гладко, но то, что случилось, было настоящей катастрофой. И виноват в этом был Том.
Артур сложил ладони пирамидкой у рта и задумался, словно готовясь вынести окончательный приговор. Лоб его прорезали три глубокие морщины. Спустя минуту он положил руки на стол и заговорил. Его слова были повторением мыслей Лауры.
– Никто из нас не надеялся, что сегодняшний день будет легким. Но, думаю, мы не ожидали, что он окажется таким бурным. Мы понимаем, Том, – серьезно продолжал он, – какой это для тебя ужас. Питер тоже был бы потрясен. Должен, однако, заметить, что у Питера не было предрассудков. Он не был бы шокирован, обнаружив, что его биологические родители – методисты.
Лицо Тома горело, ладони покрылись потом. Этот человек был слишком терпимым, слишком сдержанным. И говорил он таким нарочито спокойным увещевающим тоном, чтобы показать свое превосходство. Гораздо легче иметь дело с носатым кузеном Мелвином. Он лез в драку, и ему можно было дать сдачи.
– Больно ли нам от того, что только что произошло здесь? – продолжал Артур. – Да, больно. Разрушило ли это наши надежды? Нет. Мы продолжаем надеяться, Том, что жизнь заставит тебя по-иному взглянуть на вещи. Но, как я уже говорил, мы должны быть предельно честны друг с другом. Нам сказали, Лаура, что ваш муж никогда не согласится прийти в дом к еврею, поэтому, естественно, мы тоже не можем приехать к вам.
Лаура покачала головой, борясь со слезами.
– Все это осложняет и без того непростую ситуацию. Но разве нельзя найти какой-то выход? – спросил Артур.
Обретя способность говорить, Лаура ответила:
– Мы с Томом приедем к вам еще раз. Да, Том, с тобой.
Том посмотрел на нее. "Никогда, – читалось в этом взгляде, – никогда тебе не уговорить меня приехать сюда еще раз".
Словно по сигналу все встали из-за стола. На тарелках осталось растаявшее недоеденное желе, раскрошенные рогалики. Великолепный десерт стоял нетронутым на серванте. Встреча закончилась, и не было смысла притворяться, что это не так.
У двери Артур взял Лауру за руку.
– Не думайте, что мы когда-либо попытаемся встать между вами и Томом, – сказал он с печальной улыбкой. – Но нам бы очень хотелось, чтобы мы все ладили между собой. Мы будем молиться за это.
Они поехали домой. Весь обратный путь они проделали в молчании. Том притворялся, что спит. У Лауры душа болела за Тома, за Кроуфильдов, за них всех.
Дома, оставшись наедине с Бэдом, она подробно рассказала о событиях дня.
– Я предупреждал, что ехать туда было ошибкой, серьезной ошибкой, – проворчал он. – Мальчик не спал всю ночь накануне этой встречи. Ему совсем не хотелось ехать. Проклятые обманщики. Ты попалась на их удочку, их и этого сладкоречивого адвоката.
В который раз за последние недели Лаура постаралась воззвать к его разуму.
– Бэд, они не обманщики. Результаты анализов крови не могут лгать, ДНК и…
– Ба! ДНК, все эти мудреные термины. Ну и что из этого, черт возьми? Какого-то исследователя осеняет идея, ее подхватывают газеты и все принимают эту идею за непреложную истину, а спустя пару лет мы читаем: "Возможно… Результаты дальнейших исследований показывают, что первоначальные выводы были сделаны слишком поспешно". Ба!
– Бэд, оставим в стороне анализы. Если бы ты там был, ты бы сразу увидел сходство. Мать и дочь и Том…
– Сходство! – Бэд гневно возвысил голос. – Сколько, ты думаешь, существует типов человеческих глаз, носов, ртов? Каждый из нас похож на миллионы других людей. Люди видят то, что хотят увидеть, или, как в данном случае, то, на что кто-то другой обращает их внимание. Нет, Лаура, не впутывай больше мальчика, нашего мальчика, в эту историю. Я никогда не приказывал тебе, а сейчас приказываю: оставь Тома в покое.
– Я слышал ваш разговор, – Том стоял в дверях. – Папа прав. Они пытаются отнять меня у тебя, неужели, мама, ты этого не видишь?
– Ах, нет. Никто не сможет этого сделать.
– Я их ненавижу, всю эту еврейскую братию.