Она осталась стоять у двери, провожая машину взглядом. Ральф был уже у выезда на шоссе, когда с противоположной стороны появилась машина Бэда.
– Кто это был? – требовательно спросил он.
– Ральф Маккензи. Приезжал повидать Тома.
– Повидать Тома? Что, черт возьми, ему нужно от Тома?
– Он уговаривал его, и я, кстати, тоже, съездить еще раз к Кроуфильдам.
Бэд вскинул руки.
– Ах, Лаура, я же просил тебя оставить мальчика в покое. Он устал от всего этого.
– Знаю. Иначе и быть не может. Ведь для него это процесс переоценки собственной личности, поиски ответа на вопрос: кто же я такой? И вдобавок ко всему, ты отказываешься признавать факты и ему не позволяешь посмотреть в лицо реальной действительности, с которой ему раньше или позже все равно придется столкнуться. Да еще Джонсон со своей программой. Неужели ты не видишь, что Том отравлен? Джонсон всех потчует отравленной пищей, и Том ее подобрал.
Бэд пошел в дом, Лаура последовала за ним.
– Так, – процедил он, – теперь ты мешаешь наше личное горе с политикой. Это бессмысленно.
– Не я мешаю. Они и так перемешаны, и это взрывчатая смесь.
– Почему? Потому что эти обманщики евреи, а Том не любит евреев? Евреев многие не любят. – Бэд засмеялся. – Черт, мне необходимо выпить. – Он бросил в стакан лед и налил виски. – Том, конечно, отказался туда ехать?
Она честно ответила.
– После долгих уговоров он все-таки согласился. Пожалуйста, не отговаривай его, Бэд.
– Может, оставим эту тему, Лаура? Последние дни, да что там дни – недели, мы только об этом и говорим, – он уставился на что-то за окном. – Иногда я думаю, может, это правда, черт, я не знаю что думать… Может, тот ребенок действительно был нашим, а мы его даже не видели, и это очень печально. Но потом я думаю, нет, это не правда. Том наш сын. Он наш настоящий сын, а эти люди сводят его с ума. Это несправедливо. Мы были… Мы хорошие родители. Почему такое должно было случиться с нашей семьей? – Отвернувшись от окна, Бэд посмотрел на Лауру и нахмурился. На лбу собрались морщины, глаза глубоко запали. – Ты выглядишь усталой. Не делай ничего больше сегодня. Давай пойдем куда-нибудь поужинать – омар или хороший стейк, все что захочешь. Пойдем, постараемся развлечься.
ГЛАВА 5
В пятницу, несмотря на попытки отца отговорить его, Том все-таки поехал с Ральфом Маккензи. В душе он негодовал. Он достаточно хорошо знал себя и понимал, что согласиться его заставило горе матери. Он очень любил ее, и она так ранима, Том не мог ответить отказом на ее просьбу.
По крайней мере, он ехал в обществе джентльмена, человека, с которым можно было общаться, Маккензи не то, что Кроуфильды, ужасные люди, которые предъявляют на него права. Вспомнив об этом, он поморщился. Нехорошее предчувствие заставило его поежиться. Что, если папа ошибается? Что если он и в самом деле Крефельд? Как и в тот раз, когда он внимательно смотрел на Маргарет Кроуфильд, внутренний голос сказал ему: "Так оно и есть, и тебе придется признать это".
В этот момент машина, сворачивая на автостраду, проехала мимо вывески "Райс и сын", сверкавшей в лучах утреннего солнца. Том испытал радостное чувство и бессознательно выпрямился. Он им покажет, черт возьми. Он не собирался сдаваться. Райс и сын. И сын.
Маккензи, молчавший до сих пор, включил магнитофон, спросив Тома, что бы он хотел послушать.
– Ты же наверняка предпочтешь музыку разговору со мной. Если, конечно, ты сам не хочешь ничего сказать.
Том был благодарен.
– Музыку, – ответил он.
– Какую? Кантри, рок, Моцарт? Заказывай.
– Мне все равно. Все, что хотите.
– Ну раз тебе все равно, я выбираю Моцарта.
Мама играла все сонаты Моцарта. Про себя Том с удовлетворением отметил, что узнает многие из них, но он ничего не сказал, просто погрузился в море звуков, стараясь ни о чем не думать.
Страхи его вернулись, когда в полдень они свернули на улицу, на которой находился дом А 17. Сможет ли он когда-либо забыть эту дверь, по обеим сторонам от которой стояли кадки с вечнозелеными кустами? Или то, как он с бьющимся сердцем преодолевал расстояние от машины до этой двери?
– Десять минут первого, – сказал Маккензи. – Как раз вовремя. К ленчу.
– Я есть не хочу, – заявил Том. – Я не буду здесь есть.
– Тебя никто и не заставляет. Я-то не откажу себе в удовольствии вкусно поесть. Маргарет – прекрасная кулинарка.
Маргарет открыла дверь. За ней в холле выстроились все остальные члены семьи: Артур, Холли, дедушка с бабушкой и белый колли. Не было только кузена Мелвина. Тому хватило одного быстрого взгляда, чтобы всех их увидеть.
Он уловил также некоторое изменение атмосферы. Голоса, лица, даже движения были не такими, как в прошлый раз. Не чувствовалось никакого напряжения. С ним поздоровались приветливо, но без всяких эмоций, как если бы он был случайным гостем, которого Маккензи прихватил с собой в последнюю минуту. Он догадался, что подобная перемена в поведении была продуманной тактикой, результатом совещания Маккензи с семьей.
"Умно, ничего не скажешь", – подумал Том.
В столовой, как и в прошлый раз, был накрыт стол.
"Похоже, эти люди только тем и занимаются что едят", – подумал Том.
– Я по дороге перекусил, – солгал он.
– Но ты можешь просто посидеть за столом, – предложил Маккензи. – Может, выпьешь чашку кофе, если захочешь.
Этот человек обладал способностью без лишних слов дать понять, что ему от вас нужно. Том знал, что попытайся он возражать, он лишь привлечет к себе всеобщее внимание. Он сел рядом с Маккензи. По другую сторону от него стоял незанятый стул. Приятно было ощущать, что никто не сидит рядом.
Разговор за столом, касавшийся главным образом предвыборной кампании, кандидатов и финансирования, не представлял для него интереса. Никто не сделал попытки вовлечь его в разговор, никто, казалось, вообще не обращал на него внимания. Поскольку никто из присутствующих не смотрел в его сторону, Том мог спокойно наблюдать за ними, перепроверяя свои первые оценки.
Холли была даже более симпатичной, чем ему запомнилась. Сегодня на ней были джинсы и майка, и он смог как следует разглядеть ее фигуру. Она была немного выше и плотнее, чем Робби, но изгибы фигуры были такими как нужно, как у Робби. И у нее были великолепные волосы, черные, блестящие, иногда в них словно вспыхивали красные или голубые огоньки, в зависимости от того, как она поворачивала голову или как падал свет.
Старая женщина, Фрида, оказалась совсем не такой старой, как ему представлялось, возможно потому, что сегодня глаза ее не были красными от слез. Она вела себя тихо, и ее можно было вообще не заметить. Старик с густыми седыми усами тоже вел себя вполне безобидно. Он лишь изредка вставлял какую-нибудь реплику на своем гортанном, с сильным акцентом английском. В общем-то им троим не стоило придавать значения. И Том перевел взгляд сначала туда, где во главе стола сидел Артур, а потом на противоположный его конец, где сидела Маргарет.
Поймав его взгляд, Маргарет отвернулась, потом ничего не говоря встала, поставила перед ним чашку кофе и тарелочку с большим, вдвое больше обычного, куском каштанового торта. После завтрака прошло уже довольно много времени, Том проголодался, но если бы Маргарет спросила его, не положить ли ему десерт, он бы отказался. А так он съел этот кусок торта без остатка. Он стал размышлять над этим поступком Маргарет. Мама вела себя примерно так же – относилась к мужу и сыновьям, независимо от их возраста, как к маленьким детям, не задевая в то же время их мужского достоинства. Он давно осознал этот нюанс, эту тонкость в поведении любящей женщины. В данный момент он вдруг увидел в Маргарет личность, и это привело его в ужас.
Артур говорил что-то. Он снял очки. Без очков его глаза сразу привлекли к себе внимание. Это были глаза честного человека. Сейчас, когда он доказывал что-то Маккензи, взгляд их стал жестким и лицо приняло непреклонное выражение. Артур мог быть опасным противником. В нем не было слабости. С какой стати он решил, что Артур слабак? Только потому, что по сравнению с папой Артур казался маленьким? Наполеон тоже был маленьким. Том снова пришел в ужас, потому что и в Артуре он внезапно разглядел личность.
Как и в первый раз, он почувствовал себя в ловушке. Ему показалось, что он зажат в тиски, которые сжимаются все плотнее. Если бы он мог встать и убежать из этой комнаты, если бы он не находился за сотню миль от родного дома, не имея в кармане практически ни цента, он бы не медлил ни секунды.
– Может, выйдем во двор? – предложила Маргарет. – Там ветерок. Осень не за горами.
Осень. Снова в колледж. К Робби.
Они расположились на веранде, где в прошлый раз Том сидел с Холли. Опустили тент в белую и зеленую полоску, и собака, спавшая на солнце, пришла и улеглась под тентом.
– Стар, – сказал Артур. – Ты знал, что Холли взяла его из приюта для бездомных животных? Она там помогает с младших классов.
Артур обращался к Маккензи, но Том понял, что на самом деле фраза была адресована ему. Маккензи наверняка давным-давно знал историю про Стара.
– Его владелец умер, и никто из родственников не захотел его взять. Так он и попал в приют.
Собака, услышав свою кличку, встала и потянулась. Затем подошла к Тому и ткнулась носом ему в колено, вынуждая его как-то отреагировать. Ни слова не говоря, он принялся гладить шелковистую голову.
– Ты вроде говорил, что у тебя есть собака, – продолжал Артур.
– Я говорил, что у моего брата есть. – Мой брат.
– Собачий запах его, наверное, и привлек.
Том продолжал гладить Стара по голове. Он не позволит им втянуть себя в разговор. Он приехал к ним, приехал во второй раз. Разве этого недостаточно? Нет, они жаждали его крови. И он не стал поднимать головы.
Никто не произносил ни слова. Голуби ворковали у кормушки, нарушая тишину. Он вспомнил избитое выражение "звенящая тишина". Но она действительно звенела. Он знал, что все ждут, когда он что-нибудь скажет. Маккензи мог бы выручить его, прервать это томительное молчание любой, пусть ничего не значащей фразой. Том обозлился на Маккензи.
Заговорил Артур.
– Том, ты не произнес ни слова. Так не может продолжаться. Это неестественно. Наверняка у тебя есть что нам сказать. Так скажи, что бы это ни было.
Неужели им мало того, что он наговорил в прошлый раз? Он же достаточно ясно изложил свою позицию. Что еще они хотят услышать?
– Артур, это слишком тяжело, – возразила Маргарет. – Давай не будем торопить события. Том заговорит, когда будет готов к этому.
– Нет. Давайте будем откровенны друг с другом, – настаивал Артур. – Это единственный способ. Мы вот тут обсуждали предвыборную кампанию Ральфа. Ты говорил, что ты за Джонсона. Не объяснишь ли нам свою позицию поподробнее?
Артур определенно напрашивался на неприятности. Что ж, он их получит. Сосуд, куда Том запрятал свои сомнения, ярость, жалость к себе и страх, лопнул.
– Ну что ж, я скажу, что я думаю. Вам это не понравится, но коль скоро вы сами спросили… Я считаю Джима Джонсона самым честным после своего отца человеком. И многие люди, которые не поддерживают Джонсона в открытую, потому что в определенных кругах не принято говорить, что говорит Джонсон, в глубине души знают, что он прав.
– Прав в том, что он фашист? – спросила Холли.
– Это не так.
– Он сам признал, что был фашистом.
– Да, был. Кто-то втянул его в организацию американских фашистов, когда он был мальчишкой, но он в ней не остался. Как только он понял, что они собой представляют, он вышел из организации. Джим слишком умен.
– Все зависит от того, – спокойно сказал Артур, – какой смысл ты вкладываешь в слово "умен". Волка в овечьей шкуре тоже можно назвать умным.
В разговор вступил Альберт.
– Этот человек представляет угрозу не только для евреев и негров. В конечном итоге он и ему подобные представляют угрозу для всего общества. Люди должны осознать это.
– Сэр, надо уметь смотреть на вещи с разных сторон, – Том был спокоен и исполнен чувства собственного достоинства. Он вспомнил, как Бэд советовал ему никогда не терять самообладания в споре. Потеря самообладания была проявлением слабости. – Вам следует выслушать аргументы и другой стороны. Джим выражает интересы средних американцев, настоящих американцев, какими были и мои предки. Райсы приехали в Америку в семнадцатом веке. Они перешли через Голубой хребет, сражались с французами и индейцами. Позднее, во время революции, Элиа Райс служил под командованием Мэриона Болотной Лисы, был награжден за храбрость и…
– А твой двоюродный дедушка по моей линии, молодой человек, был награжден кайзеровским железным крестом за проявленную храбрость и ранен в сражении при Марне. А спустя несколько лет погиб в газовой камере в Аухвице. – Старик, глаза которого яростно сверкали, встал и повернулся лицом к Тому.
– Папа, пожалуйста, – взмолилась Маргарет. Но он продолжал стоять, слегка покачиваясь на ослабевших от старости ногах.
– Я помню, ты еще сказал, что это все пропаганда, что никакого истребления евреев не было. Вот, смотри, – он закатал рукав своей спортивной рубашки и вытянул руку. – Смотри, что ты видишь?
– Папа, пожалуйста, – снова воскликнула Маргарет.
– Нет, Маргарет. Есть вещи, которые ему следует знать, и я скажу ему об этих вещах. Это номер, который ставили заключенным в лагерях. Я тоже был в Аухвице, но мне повезло, если можно назвать это везением, когда война закончилась, я все еще был жив. Не отводи глаз. Для тебя самого важно узнать об этих вещах, пока еще живы люди, которые могут разоблачить лжецов вроде твоего Джима Джонсона. Что он там говорил? Что это все пропаганда? Что не было никаких газовых камер? Устрой мне с ним встречу, и я суну ему под нос этот номер. Да как он смеет, как он может…
– Папа, – вмешалась Маргарет, – Том говорил об американской революции, а это…
– Нет, Маргарет, ты хочешь, чтобы я сменил эту неприятную тему, но я этого не сделаю. Об этом необходимо говорить, это очень важно, – седые усы дрожали, голос прервался.
Став свидетелем столь неприкрытого, недостойного мужчины проявления эмоций, Том почувствовал свое превосходство.
– Да, Том, – снова заговорил старик, – я хочу, чтобы ты знал, кто ты есть. Мы уехали из Германии до войны, моя жена и я. В то время я был женат на другой женщине. Ее семья жила в Германии тысячу лет, тысячу, можешь себе представить? У нас был ребенок. На Фриде я женился гораздо позднее, уже после приезда в Америку. Вот почему я намного ее старше, – он помолчал и вытер лоб. – А, какой смысл. Может, я и в самом деле говорю слишком много.
– Нет, продолжайте, Альберт, – твердо сказал Маккензи. – Вы правы, говорить об этом необходимо. Продолжайте.
– Так на чем я остановился? Ах да, моя жена и маленькая дочка были на юге Франции. Когда нацисты оккупировали Францию и к власти пришло правительство Виши, мы поняли, что надо уезжать. Мы решили перейти через Пиренеи, пробраться в Испанию, затем в Лиссабон и там в относительной безопасности дождаться, пока нам выдадут визу, чтобы уехать куда-нибудь подальше от Европы. В таких случаях люди нанимали проводника и пешком шли через горы – долгое, тяжелое и опасное путешествие. В любой момент можно было наткнуться на немецкий патруль. Тем не менее мы отправились в путь. Нас было восемь человек. И мы бы прошли, если бы у моей жены не случился выкидыш. Я должен сесть, – вдруг отрывисто сказал Альберт.
Том испытал облегчение – старик больше не возвышался над ним, загораживая собой все. Тому было необходимо на чем-то остановить взгляд, но колли куда-то ушел и взгляд его все время упирался в грудь старика. Теперь, по крайней мере, он мог созерцать лужайку у дома, слушая этот нескончаемый поток слов.
– Я буду краток. Как только моя жена поправилась настолько, что оказалась в состоянии передвигаться – хотя, конечно, ни о каком переходе через горы теперь не могло быть и речи – мы вернулись в Тулузу, где скрывались до этого. Нет смысла подробно описывать нашу жизнь в Тулузе. Мы боялись выходить на улицу и практически не покидали тесной комнатушки. Отваживались лишь на короткие вылазки, чтобы достать еду. И что же в итоге? В итоге немцы схватили нас и поместили в лагерь, женщин и детей в один, мужчин – в другой. А потом длинный состав увез всех в Аухвиц. Больше я не видел свою жену и маленькую Лотту. Я уцелел. Вот и все.
– Ты разнервничался, – сказала Фрида. – Тебе вредно вспоминать все это, переживать заново. Не стоило тебе об этом рассказывать.
– Но Тому это пойдет на пользу. Ради Тома я и рассказал историю своей жизни. А теперь пусть послушает твою.
Фриде явно не хотелось ничего рассказывать и, по мнению Тома, это говорило в ее пользу. Кому захочется выкладывать подробности своей личной жизни чужому человеку? "Я ведь чужой для них, – подумал Том, – и их боль, их скорбь мне чужды. Конечно, жаль жену старика и его маленькую дочь. И то, что он рассказал, наверняка правда, не мог он все это выдумать и цифры видны у него на руке. Нет, он не лгал, у него в глазах стояли слезы. И все же что-то здесь еще кроется, должно быть какое-то иное объяснение тому, что с ними произошло. Читая книгу Гитлера слышишь голос другой стороны, громкий и ясный. Но в любом случае, какое мне до этого дело?"
Фрида коротко рассказала свою историю.
– Сама я родилась в Америке, но мой отец родом из Германии. В то время, когда там начались погромы, он был совсем еще молодым человеком, работал врачом, недавно женился. Они с матерью уехали в Италию, где он изучил итальянский язык и получил лицензию практикующего врача. А затем к власти пришел Муссолини, и они снова бежали, на этот раз в Америку, в Нью-Йорк. Отцу пришлось учить новый язык и начинать все сначала. Но у меня жизнь была легкой. Я уже была американским ребенком. Я выросла, вышла замуж за Альберта, у нас родилась Маргарет, и когда она вышла за Артура, мы перебрались сюда, поближе к ним. Вот и вся история. Короткая история.
– Но далеко не простая, – заметил Маккензи и со значением посмотрел на Тома.
И опять у Тома возникло ощущение, будто все, что он видел и слышал, было тщательно отрепетировано. "Пытаются затянуть меня, сделать одним из них", – подумал он. Но он не был одним из них. От одной этой мысли ему стало нехорошо. Эти люди были жертвами, они всегда оказывались в проигрыше.
Он представил, как теперь они постоянно будут слать ему письма, звонить ему, встречаться с ним. Они будут снова и снова умолять его приехать к ним еще раз. Мама будет просить о том же. Отец будет возражать, и их дом, всегда такой спокойный, начнут раздирать ссоры. И, что еще хуже, вся эта история в конце концов выйдет наружу. Такие вещи нельзя скрывать до бесконечности. "Подмена младенцев!" – будут кричать заголовки газет, продающихся в супермаркете… Он вдруг стал задыхаться.
– Ну и как, можешь ты что-нибудь сказать о том, что услышал? Есть у тебя какие-нибудь мысли на этот счет? – услышал он голос Артура.
– Немного.
– Значит, немного. Если не возражаешь, я бы хотел услышать эти немногие мысли.
Том не смотрел на Артура. Взгляд его был прикован к лужайке, к деревьям, листья на которых трепетали от ветра. Он немного успокоился, увидев это свидетельство циркуляции воздуха. По крайней мере, он не задохнется.