– Нет, я не могу забыть о нем. Я думаю о нем с той самой минуты, когда мы узнали; думал о нем даже тогда, когда умирал Питер. Но я решил, что мы должны забыть, Маргарет. Принять как свершившийся факт, такой же непреложный, как смерть Питера, и попытаться жить дальше. Думать только о Холли.
– Я не знаю, смогу ли я, – прошептала она, и вновь разразилась слезами. – О, если бы Питер снова был с нами!
– Но он не вернется, Маргарет, – тихо сказал Артур. Он чувствовал ее боль, и это было словно зеркальное отражение его собственной боли.
"Да, – думала Маргарет, – двойная смерть, вот что это такое. Мы внесли тебя в этот дом, Питер, любили тебя, заботились о тебе и проводили тебя в могилу".
Вслух она сказала:
– Кто посмеет сказать, что он не был наш? Но тот, другой, "не наш", – неужели ты не захочешь его разыскать, Артур? Никогда не захочешь?
– Марджи, Марджи, "никогда" это слишком сильное слово. Дай мне подумать. Я устал и измучен, и сейчас ничего не могу решить.
ЧАСТЬ II
ЛАУРА
ГЛАВА 1
Лаура Райс, или миссис Омер Райс, родилась в большом городке или небольшом городе между Миссисипи и Атлантическим побережьем. Городок был южным; зима теплая и такая короткая, что в феврале уже цвели золотистые нарциссы. В центре города проходила главная улица, на протяжении которой было несколько круглых небольших площадей со статуей какого-нибудь героя-конфедерата в центре, обычно на лошади. Вдоль главной улицы с обеих сторон тянулись добротные кирпичные дома. Дальше начинались предместья и такие же красивые и основательные дома были окружены зелеными лужайками и высокими деревьями, березами и дубами.
– Такой дом – ценное достояние, – внушала Лауре тетка, воспитывавшая ее с трех лет. – Он выстроен сразу после войны, в тысяча восемьсот семидесятом году. Когда будешь взрослой, поймешь. Кирпич цельный, не пустотелый, крепкий как камень. А черепичная крыша сейчас стоит бешеных денег.
Лаура помнила себя с трех лет; она знала, что отец ее погиб в какой-то Корее, а мать умерла в больнице, большом белом здании, где тетки навещали ее, взяв с собой Лауру, а потом купили девочке в магазинчике около больницы большую белокурую куклу. Потом они отвели Лауру в свой дом, где они сами родились на большой кровати красного дерева, которая стала супружеской кроватью Лауры и ее мужа, Омера Райса, которого все звали Бэдом.
Бэд Райс, уважаемый и почтенный гражданин города, преуспевающий и щедрый, гордый отец двух сыновей, хороший семьянин, честный человек, но…
Но какой? Как подобрать слово? Неделикатный?.. Нечуткий?.. Толстокожий?.. Невоспитанный?.. Одним словом не выразишь!
После девятнадцати лет брака она знала, что есть вещи, которых он не понимает и никогда не поймет. Ее передергивало, когда он грубо выговаривал официанту в ресторане ("А что такого? Я же плачу за обслуживание!" – удивлялся он). Ей резал уши хохот, которым он сопровождал собственные или чужие шутки с расистским душком. И его раскатистый голос, врывающийся в ее лирическое раздумье после прослушанной любимой музыкальной записи.
Не способный понять… И все-таки она пыталась любить его. У нее была потребность любить, и она всегда пылко любила – теток, подруг, учителей, а теперь – своих детей. Мужа она уже не любила.
Она раздвинула кружевные занавеси на узких высоких окнах и выглянула в сад. Стояла тяжелая жара, нависли лиловые тучи… Скоро будет гроза с ливнем. Звери и птицы чувствуют приближение грозы. "Человек тоже чувствует", – вздохнув, подумала она и задернула занавеси.
Лаура прошла в библиотеку – "английскую" библиотеку, с мебелью темного дуба, как в Англии. Бабушка стала англофилкой, посетив эту страну много лет назад, и это отразилось на убранстве дома. По кремового цвета стенам были редко разбросаны цветы: роза – символ Англии, и чертополох – эмблема Шотландии. Под окном стояло пианино Лауры; здесь она давала уроки музыки. На пюпитре лежали раскрытые ноты, приготовленные для сегодняшнего ученика.
Книги на полках принадлежали ей и Тому – муж не любил читать, а Тимми был еще мал. На полках и столах стояли фотографии. Портрет ее отца, юного майора. "Тип черноволосого ирландца", – говорила тетя Лилиан. В той же двойной кожаной рамке – портрет ее матери, лицо – тонкое, нервное и умное. Фотография Лауры и Бэда, сделанная в этом году на Рождество. Лаура с такими же пышными волосами и тонкой талией, как на свадебной фотографии девятнадцать лет назад. Бэд – уже с залысинами и брюшком, которое, правда, еще не мешает ему играть с Томом в теннис.
Лаура поднесла к окну фотографию Тома. Она пристально вглядывалась в смелое лицо, обрамленное шелковистыми черными волосами, падающими на одну бровь. Высокие скулы, большие широко распахнутые золотисто-карие глаза, упрямый рот. Что ее тревожило в этом лице? Что ее тревожило в Томе? И абсолютно не тревожило Бэда…
Том такой… стремительный и резкий! Блестящий, яркий, при желании – добрый и милый, но иногда – такой упрямый! Он так упорно отстаивал свои новоявленные убеждения, которые были не по душе Лауре. Его увлекли идеи политического фанатика Джима Джонсона, выставившего свою кандидатуру в сенат штата. Этот человек, по мнению Лауры, развращал юные души, развращал ее девятнадцатилетнего сына! Она в молчаливом отчаянии глядела на любимое лицо на фотографии. Неужели Том верит в расистские бредни Джима Джонсона?
На кухне звучали мелодии негритянских спиритуэлс – Бетти Ли чистила серебро и напевала. Дорогая Бетти Ли, нянчившая Тома с самого рождения. И жуткие расистские книги в комнате Тома… Нет, Том любит Бетти Ли. У него доброе сердце. Он не отдаст свою душу этим злобным людям.
Тимми совсем другой. Доверчивый взгляд, трогательно храбрая улыбка, скрывающая его страх…
Одиннадцатилетний Тимми болен цистофиброзом. Он уже много страдал и знает, что болезнь его будет развиваться. Он нуждается в заботливом уходе.
Как всегда, когда она думала об этом, у нее заболело сердце. "Что будет с Тимми, если он переживет меня и Бэда? Но ведь останется Том, – напомнила она себе, – Том, который любит братишку и встает к нему по ночам, когда тот кашляет. Том заботливо следит, чтобы Тимми не перегрелся, не простудился, на Тома можно положиться. Он всегда помогает мне".
Оба ее мальчика – добрые, хорошие сыновья. Она устала от назойливых мыслей и от монотонного шума дождя за окном; у нее закружилась голова, и она, закрыв глаза, прилегла на софу, чего никогда обычно не делала днем. Но сегодня она полежит до четырехчасового урока. Глаза ее блуждали по лепному фризу под потолком: гроздь винограда… пучок колосьев… сосновые шишки… и снова виноград…
Сильный дождь стучал по навесу над крыльцом. "Так какие-то силы бьют и бьют по моей семье… но я должна прогнать эти мысли, и я их прогоню…" – Она закрыла глаза.
Кто же она, лежащая на софе женщина, Лаура Пайге Райс, как она жила до этого дня?
Взрослые думают, что ребенок, строящий в соседней комнате домик из кубиков, не слышит их, а если слышит, то не понимает.
– Бедная малышка, – сочувственно говорит гостья, и сразу переходит на добрый тон: – Но она счастливица, ведь вы, девочки, взяли на себя заботу о ней.
Сестры Пайге, Сесилия и Лилиан, доживи они хоть до девяноста лет, останутся для своего круга "девочками", но не леди, проводящие время за чаепитием с гостями, пресловутые "ленч-леди". Худощавые, изящно одетые, они – не только светские дамы, но и деловые женщины, наследницы "Пайге и Компании".
– Что мы знаем о строительных материалах? Бревна, проволока, цемент? – спрашивала Лилиан каждого, кто проявлял интерес к затронутой теме, – а многие проявляли. – Этим делом занялся наш отец, потом наш брат, и наконец мы, две девушки. И что ж, мы с этим справились. Если у тебя есть мозги, надо их использовать. А потом, нам надо было позаботиться о Лауре.
Две тетушки любили за воскресным чаем, когда чашки позвякивают о блюдца, поговорить со своими гостями о Лауре. Старые девы, обеим за сорок лет, получили от жизни этот подарок – хорошенькую девочку, которая стала забавой и любимой игрушкой и воплотила в себе смысл их жизни.
– Мы взяли на себя ответственность за Лауру, мы должны оставить ей хорошее наследство… Поэтому мы стремились расширить дело. Мы должны были обеспечить Лауру. Женщине необходима обеспеченность. – В пятидесятые годы еще не изжито было представление о женщине как о несамостоятельном существе, хрупком создании, нуждающемся в опеке и заботе.
Тетушки научили Лауру произносить слова "Пайге и Компания", когда она только еще начала говорить.
– Да, если бы не Лаура, мы, наверное, продали бы дело и ушли на покой.
– А какое она прелестное дитя, правда? – взывала к гостю Сесилия. – Я бы хотела, чтобы она осталась белокурой. В светлых волосах – черный или васильковый бант… так красиво…
Они восхищались Лаурой, обожали ее…но ни разу в жизни сами пальчиком не шевельнули для нее. Они нанимали нянек, гувернанток, потом учителей – французского языка, музыки, когда у Лауры проявились способности. Платили детскому врачу, дантисту.
– Они дали мне все, – говорила она мужу. – Они отдали мне свои жизни. Это испортило мой характер, я такая избалованная.
– Нет, Лаура, если они задались целью тебя испортить, то они в этом не преуспели, – ответил муж. – Ты ничуть не избалована.
Когда Лауре исполнилось десять лет, тетки забеспокоились: девочка увлекалась только книгами и музыкой.
– Что если она начнет по субботам играть в теннис? Как ты думаешь? – спросила сестру Сесилия.
– Очень здоровый спорт. Им можно заниматься всю жизнь, – согласилась Лилиан, физические упражнения которой сводились к пешеходной прогулке от дома до машины, поданной к подъезду, и от машины до письменного стола в офисе.
– Можно сделать теннисную площадку, за гаражом есть ровная лужайка, – предложила Сесилия.
– Да, а подальше разобьем огород, как в Англии, – подхватила Лилиан. – И вьющиеся растения на шпалерах, это будет восхитительно.
Старые девы без устали занимались благоустройством дома и участка. Они любили помечтать об идиллическом будущем Лауры в своем родовом гнезде.
– Когда-нибудь ты выйдешь замуж за человека, которому мы передадим наше дело, и он поселится в нашем доме.
Лаура таинственно улыбалась, растроганная их добротой, забавляясь их близорукостью. "Разве вы не знаете, что я выйду замуж за Френсиса Элкота? Ни за кого другого", – думала она.
Усталая женщина, лежащая на софе, предалась воспоминаниям о своей детской невинной любви.
– Но разве дети всегда невинны? И ты, Лаура, вспомни-ка… Не совсем уж невинны были твои мечтания…
Широкая поросль бирючины отделяла участок Пайге от участка Элкотов. В одном месте кустарник был разрежен, и ребенок мог бы проскользнуть, если бы ему разрешили. Но Лауре не разрешали.
– Доктор Элкот должен бы заделать эту дыру, – жаловалась тетя Лилиан. С тех пор как Френсис уехал, участок совсем неухоженный.
– Он скоро приедет. Я слышала сегодня утром. Он разбил обе ноги в Колорадо, катаясь на горных лыжах. Переломы лодыжек, кажется.
Лаура спросила, как это – разбить ноги? Как разбитая чашка, которая разлетается на осколки?
– Нет, нет. Не так. Когда он приедет, мы пойдем навестить его, и тебя возьмем, тогда сама увидишь. Я испеку Френсису лимонный пирог. Он такой славный мальчик.
На следующее утро, когда Лаура играла на лужайке в своей песочнице, она услышала, как хлопнула дверь соседнего дома и как кто-то разговаривал в соседнем саду. Потом голоса смолкли; Лаура подобралась к дыре в изгороди, надеясь увидеть мальчика со сломанными ногам. Но это был не мальчик, а мужчина. Он сидел в кресле, а вытянутые очень толстые белые ноги лежали на скамеечке. Около кресла стоял маленький столик, на нем – кувшин и стакан. Мужчина закрыл книгу, лежащую у него на коленях, налил сока в стакан и начал пить. Потом он причесал пальцами темные волнистые волосы и снова взял книгу, но в эту минуту заметил блестящий в щели изгороди голубой глаз. Встретившись с его взглядом, глаз моргнул, но храбро остался, где был.
– Хеллоу! – сказал мужчина, который не мог быть мальчиком Френсисом. – Иди сюда.
– Мне не разрешают! – отозвалась Лаура.
– Не разрешают? Почему? Ведь мы же соседи!
– Нельзя тревожить доктора Элкота. Он занят.
– Ты его не побеспокоишь, – засмеялся мужчина. – Он сейчас на работе. А я – его сын Френсис.
– А это ваши сломанные ноги? – Лаура уже прошмыгнула в щель и рассматривала белые толстые как бревна предметы.
– Да, невезуха. Половину семестра в колледже из-за них придется пропустить.
Она подошла совсем близко и осмелилась спросить:
– А где сломанные ноги? Под этими белыми штуками?
– Да. Эти белые штуки – гипсовые повязки. Вроде бинтов.
– О-о! Они болят?
– Да нет, уже не болят. Ну-ка, я угадаю твое имя! – улыбнулся он.
– Давайте, – кивнула она. – Только, нипочем не отгадаете!
– Попробую. Ты – Каролина?
– Нет, – покачала она головой.
– Сьюзен?
– Нет!
– Физзи Виззи?
Она восторженно хихикнула.
– Нет! Я же сказала, что не угадаете.
– А я угадал. Ты – Лаура. Я знаю, что ты живешь в соседнем доме, только я здесь не жил, и ты меня не видела. Я учился в колледже в Калифорнии.
– Где это?
– Далеко.
– О! Как Корея?
– Поближе.
– Мой папа улетел на небо в Корее.
– Я знаю, – серьезно ответил Френсис. – Он был такой красивый, твой отец.
– Вы его знали?
– Очень хорошо знал.
– О!
– Ты похожа на него, только волосы белокурые. – Он погладил ее руку. – Твой отец подарил мне мой первый мяч и ракетку. Я тогда был маленьким мальчиком.
– Я думала, вы и сейчас мальчик.
– Почему ты так думала?
– Тетя Сесилия сказала: "Френсис – славный мальчик".
– Вот как? Ну, что ж, она сама – тоже славная. Ей нравилось, что он держит своей теплой рукой ее руку. Когда она посмотрела ему прямо в лицо, его глаза ласково улыбнулись ей, совсем как глаза тети Сесилии, когда Лаура ей говорила: "Я тебя люблю".
– Сколько тебе лет? – спросил он. – Мне четыре года. А вам?
– Девятнадцать.
– Вы старый, да?
– Ну, не очень.
– Лаура! Лаура! Где ты? – У изгороди стояла тетя Лилиан.
– О Боже, да это Френсис! Простите, пожалуйста, она вам надоедала?
– Надоедала, мисс Лилиан? Она просто прелесть.
– Но вам надо заниматься…
– О, мне предстоит шесть недель проваляться с книгами. Времени у меня навалом. Позвольте ей приходить, когда захочет.
Так это началось.
Френсис научил ее читать еще до того, как она пошла в школу. Всю весну, пока он лежал в гипсе, и пару недель, когда гипс сняли и он с Лаурой гулял по саду, он показывал ей в книгах буквы и слова.
– Покажи мне слово из трех букв. Прочитай! Правильно, "кот". Скажи мне, кот лает?
– Какой ты глупый, кот мяучит, пес лает.
– Ну, покажи мне слово "пес".
И пухлый пальчик Лауры скользил по странице, останавливался, и девочка победоносно восклицала!
– Вот! "Пес"!
– Какой милый юноша! – говорили тетки. – Он будет замечательным врачом. Такой терпеливый, такой внимательный.
Когда Лауре исполнилось шесть, кто-то подарил ей на Рождество "Алису в Стране чудес".
– Я не могу это читать, – пожаловалась она Френсису, когда он пришел к ним на обед со своим отцом. – Слова здесь такие длинные.
– Ну, давай, я тебе почитаю, – сразу предложил он.
Одна из тетушек заметила, что Френсис очень добр к Лауре.
– Да, он любит детей, – заметил его отец, – а ваша Лаура – такой милый ребенок.
– Да, все нам завидуют, – она такая послушная. А ведь многие мучаются со своими детьми.
Лаура всегда вспоминала "Алису в Стране чудес", – серый переплет, картинку, где у Алисы развеваются распущенные волосы, палец Френсиса, остановившийся на этой странице.
– Ты похожа на нее, – сказал он, глядя на изображение светловолосой Алисы.
Спустя годы, она помнила каждую книжку, связанную с Френсисом: "Тайный сад", который он подарил Лауре, когда ей исполнилось восемь лет, и "Остров сокровищ", который вызывал в памяти Лауры рассказы Френсиса о его путешествии на чудесный остров в Карибском море. Он показывал Лауре снятые им и друзьями фотографии этого острова, куда они приплыли на яхте, – острова, лежащего в синих водах словно спящий зеленый кит.
– Когда-нибудь и ты посетишь такие сказочные места, – говорил он Лауре. – Мир удивителен, и ты должна увидеть его пока ты молода. Он прекрасен, трудно поверить, пока не увидишь, как он прекрасен, Лаура.
Он давал ей книги, и они вместе восхищались ими или спорили о них. Он подарил ей фотоаппарат и так хорошо научил ее снимать, что она получила приз за снимок листьев магнолии под дождем.
По вечерам, когда он посещал их дом вместе с отцом, она играла им на пианино и радовалась, когда ее хвалили.
Но в то же время она понимала, что все, кроме Френсиса, ее перехваливают. – Мои тети думают, что я буду давать блестящие концерты, ездить по всему свету. Это меня удручает. Если б мне суждено было прославиться, я бы уже блистала. Мне двенадцать, уже поздно.
– У тебя талант, и ты должна быть счастлива этим. Зачем тебе быть знаменитой? – мягко говорил он, и его низкий голос звучал как пианино в нижнем регистре, когда она касалась рукой этих клавиш. Этот голос ласкал душу Лауры…
– Ты умница, Лаура. Это замечательно, что ты так ясно видишь самое себя.
– А как ты видишь самого себя? – с любопытством спросила она.
– Я? Способный студент, который стремится стать доктором, как его отец. И ничего более.
– Нет, ты себя не знаешь, – покачала головой Лаура. – Ты будешь великим.
– Бог ты мой, конечно же, нет. Никогда, – засмеялся он.
– Да! Все так считают.
– Кто это – все?
– Мои тети говорят, что все так считают.
– Ну что ж, – снова засмеялся он, – я постараюсь, насколько это в моих силах.
Иногда Лаура слышала разговоры теток в гостиной, – они как-то обо всем разузнавали.
– Терапия, – говорили они. – Специализация по редким болезням. Может быть, тропическим? Не знаю.
– Его отец сказал, что он подписал контракт на три года в Бостоне.
– Помяни мои слова, он потом сюда не вернется. Останется работать в Нью-Йорке или в Бостоне.
– Да, наверное, ты права. Он и летом сюда не приедет. Нет времени, так сказал мистер Элкот.
– К разочарованию мисс Бэйкер. Будь уверена, она имела на него виды. Он заглядывался на нее все три года, что приезжал домой на каникулы.
– Да-а… Из них вышла бы красивая пара. У этой девушки потрясающая внешность, не правда ли?
– Он ухаживал за ней без серьезных намерений. Его отец говорит, что он не намерен жениться, пока не окончит интернатуру.
– Ну, так она его не дождется. Ей двадцать шесть, до тридцати девушки не ждут.
– Поживем – увидим.
"Пусть лучше и не ждет, – подумала про себя Лаура, и фыркнула: – "Потрясающая внешность!" С ее-то дурацкой постоянной улыбкой, – посмотришь на нее, зубы заноют! Неужели она понравилась Френсису?"