На улице валил снег, мало напоминавший мягкие белые хлопья, украшавшие зимнее небо в Кентербери. Копоть и дым так затуманили небо великого города, что даже хлопья снега были черными. День выдался мрачный и темный, мы вынуждены были рано зажечь свечи. Барон Клэр собирался зайти с визитом.
Мечтая о Фернандо, я не сразу заметила, что тетя на этот раз готовилась к встрече более тщательно, чем обычно, а когда она велела мне переодеться, я поинтересовалась, зачем это нужно.
- Мистер Бим собирается зайти, - объяснила она. - Он хочет познакомиться с Клэром.
Мы уже находились в столь близких отношениях, что тетя обращалась к нему, опуская титул. Я знала, что предвещает эта встреча. Я медленно поднялась к себе и переоделась.
В эти дни у меня постоянно побаливала голова. Все признавали, что в Лондоне очень нездоровый воздух. В палате общин заседали с закрытыми окнами, потому что зловоние, шедшее от реки, протекавшей под стенами собора Святого Стефана, могло заставить замолчать самого крепкого оратора. Большинство улиц утопало в грязи, открытые сточные трубы проходили прямо по мостовым. Не прошло и пяти лет с тех пор, как в городе свирепствовала холера, а тиф был ежегодным гостем.
Я ничего об этом не знала. Я знала только, что для моей тети открытое окно - злейший враг и что бывали дни, когда я так сильно хромала и была столь слаба, что едва могла двигаться.
В тот день Клэр прибыл рано с огромным букетом для меня и коробкой французских конфет для тети. Его обычно бледные щеки слегка порозовели. Никаких других следов волнения не было заметно в его поведений. Своим медленным прекрасным голосом он вел разговор на общие темы. После обеда мы расположились в гостиной, а тетя готовила чай, когда дворецкий объявил о приходе мистера Бима и его помощника.
Тетя что-то проворчала. Она не слишком нуждалась в обществе мистера Джонатана, но ей необходим был мистер Бим, и, когда она поднялась поздороваться с ним, она была очаровательно любезна с обоими.
Порыв воздуха ворвался в комнату из холодного холла с вновь пришедшими. Это несколько оживило меня, томно сидевшую на диване, и я с удивлением увидела, что молодые люди сразу невзлюбили друг друга. Клэр пожал руку мистеру Джонатану с непередаваемой снисходительностью. По его виду казалось, что он понюхал что-то отвратительное.
Джонатан был одет очень тщательно. Его буйные волосы были насильно примяты, галстук повязан так туго, что, казалось, задушит его. По сравнению с уравновешенностью и безупречным платьем Клэр он был в невыгодном положении. Он выглядел не на десять, а на двадцать лет моложе и, казалось, не представлял себе, что делать со своими руками и ногами.
Натянутое рукопожатие Клэр привело его в такое замешательство, что он сел слишком резко, едва не свалившись с края дивана. В результате его длинные конечности перепутались, что не могло улучшить его настроение, и он уселся, свирепо глядя на Клэр, будто считал его повинным в своей неловкости.
Я не запомнила, с чего начался спор, но уверена, что это вина Джонатана. Он был готов возражать против всего, что сказал Клэр, а тут еще предмет разговора был близок его сердцу.
Мы говорили о погоде, казалось бы, на совсем безобидную тему, и мистер Бим, кашляя, жаловался на загрязненный воздух и выражал надежду, что не случится вспышки болезней.
- Холера в тридцать втором, тиф в тридцать девятом, - сказал Джонатан с мрачным удовольствием. - Следующая эпидемия всего лишь дело времени.
Клэр поднял бровь.
- Конечно, это излишне пессимистическая точка зрения, - медленно выговорил он, - не стоит волновать дам, знаете ли.
- Дамы точно так же подвержены холере, как и мы с вами, - пылко возразил Джонатан. - Если женская доброта не заставляет их ненавидеть те отвратительные условия, которые вызывают заболевания, то собственные интересы могут заставить их предотвратить это. Условия, вызвавшие прошлые эпидемии, не изменились.
- А, я понял. - Клэр поднял бровь. - Вы из тех молодых - э-э-э - энтузиастов, которые оплакивают бедный угнетенный рабочий класс.
- Вы не видите причин для беспокойства?
- Меня не беспокоит политика, - сказал Клэр с самым тонким презрением.
Джонатан действительно пытался держать себя в руках. Он перекладывал чашку с чаем из руки в руку, словно боясь обжечься, но, кроме этого да еще покрасневшего лица, ничем не выказывал своего раздражения.
- Это вопрос не политики, - сказал он, - а простой человеческой порядочности. Вы не читали "Отчет о санитарном состоянии рабочего класса"?
Клэр рассмеялся. Это было непростительно с его стороны, но еще хуже было то, что и я рассмеялась вслед за ним. Я просто не могла удержаться - так забавен был контраст между важностью титулованной особы и комической внешностью Джонатана. Его попытки обуздать волосы оказались напрасны: они вертикально стояли на макушке, как у задиристого молодого петушка.
Он взглянул на меня, и смех застрял у меня в горле.
- Извините меня, - сказал Клэр искренне, - просто я представил себе, как присутствующие здесь читают книгу с подобным названием. Нет, я не читал этот ваш "Отчет". Мне нет нужды читать его. Я просто слишком хорошо знаю, какие вымышленные жалобы там содержатся. Беднейшие классы всегда выражают недовольство, и, что бы для них ни делалось, они будут продолжать жаловаться.
- Но ведь не делается ничего, - быстро ответил Джонатан. - От этого и жалобы.
Клэр вздохнул.
- Мой милый мальчик, - сказал он совершенно добродушно, - они, да и вы, честные молодые реформаторы, отказываются понимать, что условия жизни бедных могут быть улучшены только ими самими. Потребление джина - пусть дамы меня простят - в лондонских трущобах…
- Люди стремятся пить, чтобы забыть свои несчастья.
- Если бы они не пили, они не были бы столь несчастны.
- В конце концов, джин - не заразный напиток, чего нельзя сказать о лондонской воде.
- Я пью ту же воду.
- Если вы когда-нибудь остановитесь и посмотрите внимательно на ту реку, из которой ее берут, вы не станете! Даже цвет у Темзы темно-коричневый. В нее спускают канализацию, кидают дохлых крыс, собак, трупы людей…
- Достаточно, прошу вас, - рявкнул мистер Бим, - здесь дамы.
Тетя выглядела так чопорно и натянуто, что мне захотелось рассмеяться. Только накануне я слышала ее жалобы о качестве воды из крана на кухне на таком забористом жаргоне, после которого выражения мистера Джонатана были верхом скромности.
Джонатан повернулся к своему хозяину:
- Существуют женщины, которые не находят тему страдания слишком деликатной для их ушей.
Я не поняла намека, но мистер Бим понял, и его сердитое лицо немного смягчилось. Джонатан продолжал:
- При всем моем уважении к дамам я чувствую, что мы не можем и дальше вести себя подобно страусам, пряча голову под крыло, чтобы не видеть опасности. Вы рассмеялись, сэр, когда я упомянул тот отчет. Вы, без сомнения, находите сведения об условиях работы на угольных рудниках такими же забавными? Семи-восьмилетние дети, ползущие на четвереньках, как собаки, по темным сырым туннелям, волоча тележки с углем… Запряженные, как животные, девочки наравне с мальчиками - забитые, голодные, полунагие…
Мистер Бим издал рычание, а Клэр - слабый протестующий звук. Я была рада их вмешательству. Я чувствовала себя больной.
- Я не верю этому, - произнесла я, - такое не может быть правдой.
- Комиссия видела все это, - сказал Джонатан. - Был случай, когда трехлетний малыш работал на откачке, стоя по щиколотку в воде двенадцать часов…
- Довольно, сэр, - воскликнул Клэр, - вы расстраиваете мисс Картрайт. Дорогая, вы так побледнели! Стакан вина…
Он склонился надо мной, держа меня за руку. На его красивом лице отразилось беспокойство. Признаюсь, я была более чем когда-либо раньше, близка к тому, чтобы полюбить, - его нежность была так приятна. Тетя говорила что-то бессвязное и вскрикивала, мистер Бим издавал сердитые звуки, а я - центр их внимания - сидела, выпрямившись, и отталкивала стакан вина, принесенный мне Клэром.
- Нет, нет, я не упаду в обморок, я просто не верю. Это ложь, это просто должно быть ложью. Такое не может происходить в христианском мире.
Джонатан стоял, замерев, на коврике у камина, все еще сжимая забытую чашку. Его глаза встретились с моими. Я не увидела ни следа сожаления или смущения на его лице.
- Я здесь, как говорится, de trop, - произнес он холодно. - Прошу извинить меня, леди… милорд… мистер Бим…
Со спокойным поклоном он твердым шагом направился к двери. Это был бы достойный уход, но он забыл о чашке, и ему пришлось вернуться и поставить ее на стол. Его лицо пылало.
Когда он ушел, все расслабились. Тетя едва сдерживала веселье; в своих попытках скрыть его с помощью носового платка она едва не лопалась от смеха. Мистеру Биму весело не было.
- Я должен извиниться, - сказал он полным достоинства голосом.
- Настоящий юный левеллер, - заметил Клэр. - Он, должно быть, превосходный работник, если вы, сэр, терпите подобные бунтарские взгляды.
- Так и есть, - быстро сказал мистер Бим. Он был готов извиниться за поведение, которое он считал грубым, но он не стал бы оправдываться в своем выборе работников ни перед одной живой душой.
Некоторое время меня преследовали слова Джонатана. Я говорила себе, что не верю страшной картине, нарисованной им. Дни шли, и этот ужас изглаживался из моего сознания, как это свойственно человеку. Другие проблемы занимали мое внимание.
Намерения Клэра становились ясными. Он был готов сделать предложение, и эта мысль приводила меня в панику. Я избегала оставаться с ним наедине. Прикосновение его руки вызывало во мне странную, но отнюдь не неприятную, дрожь. И все же я не могла забыть предупреждение Маргарет.
Хитроумно, как мне казалось, я завела разговор о родителях Клэра. Об отце, умершем годом раньше, он говорил вполне свободно.
- Боюсь, он был непутевым бароном, - сказал он, улыбаясь одной из своих редких улыбок. - По-своему неплохой человек, не поймите меня превратно, но он был продуктом другой, более испорченной эпохи, которая, благодарение небесам, отошла в историю. У него было сильно развито чувство семьи и собственности.
- А ваша мать? - как бы мимоходом спросила я.
- Она умерла, как только я родился.
- Так давно? Как трогательно, что ваш отец не женился снова.
- Я не могу понять, почему у вас создалось такое впечатление, - медленно произнес Клэр. - Но это неверно. Сентиментальность была не в характере отца. Он женился, и даже дважды. К сожалению, обе женщины умерли молодыми, и Грейгаллоуз уже много лет обходится без хозяйки.
- Что?! - невольно вырвалось у меня. - Какое название вы произнесли?
- Я так привык к нему, что не подумал, как оно может прозвучать для вас, - сказал Клэр. - "Серые виселицы" - так мой предок в шутку нарек свой дом, но местные крестьяне, чтобы досадить чужаку, придали этому названию другое значение.
- Жуткое название, и все же вы от него не отказались…
- Возможно, это извращенная форма гордости… Но вам этого не понять, это совершенно чуждо вашей открытой, невинной душе. В конце концов, что значит имя? Это величественное старое место, и, я надеюсь, оно станет еще более привлекательным для меня в будущем.
Если намерения Клэра становились все более очевидными, то не менее ясными они были у моего другого обожателя - Фернандо. Однажды утром он выглядел еще более подавленным, чем обычно, и, когда я дергала струны, он бродил по комнате, вместо того чтобы следить за моей игрой. Я спросила без задней мысли, что с ним. Его робкие ласки уже не были для меня очень приятны.
- Я пришел проститься, - тихо сказал Фернандо, - мы больше не увидимся.
Струны под моими руками издали резкий звук.
- Что вы имеете в виду? Вы покидаете Лондон?
- Да, покидаю.
- Ох, - сказала я нерешительно. - Вам, должно быть, предлагают работу в Европе?
Фернандо хрипло рассмеялся.
- Я не еду в Европу. Нет, я ищу более отдаленную страну, гораздо более отдаленную.
Он откинул со лба спадавшие волосы и отвернулся, дав мне заметить, что он сунул руку в карман куртки. Движимая внезапным подозрением, я вскочила на ноги.
- Что вы имеете в виду? Что у вас там?
- Ах, вы догадались! - вскричал Фернандо несколько преждевременно. Он достал из кармана маленький пузырек и поднес его к глазам. - Да, это мой билет на вечный покой.
Я вскрикнула от ужаса.
- Зачем оставаться в живых, чтобы увидеть вас невестой другого? Я знаю, что этот черный человек хочет завладеть вами! И вы выйдете за него, разве не так? Богатство и титул разрушат настоящую любовь! Правду говорят: о женщина, имя тебе - вероломство!
К этому моменту я заливалась слезами и едва могла говорить. Дико сверкавшие глаза Фернандо смягчились, когда он взглянул на меня.
- Так я вам небезразличен, - сказал он нежно. - Вы немного сочувствуете бедному учителю музыки? Настанет день, когда вы по-доброму вспомните обо мне. Вы скажете: он любил меня сильнее всех. Он один любил меня так, что умер за меня!
Алогичность этой идеи даже вытеснила мое горе. Я воскликнула через силу:
- Вы окажете мне дурную услугу, Фернандо, умерев из-за меня. Какая польза мне от этого?
- О, - сказал Фернандо, несколько опешив, - я имел в виду… так сказать…
- Вы должны жить, - продолжала я более мягко. - Жить, помня о нашей прекрасной любви, - разве это не романтичнее, чем умереть?
- Это все хорошо для вас, - сказал Фернандо, мгновенно покраснев. - Вы можете лелеять свои прекрасные воспоминания среди роскоши - обожающий муж, семья. Нет, нет, я не могу вынести этого! Я должен, я непременно уничтожу себя!
Он сорвал крышку с пузырька и поднес его к губам. Я бросилась к нему, он уронил пузырек и сжал меня в страстном объятии.
- Выходи за меня замуж, - прошептал он. - Ты одна можешь спасти меня! Мы убежим, скроемся.
Эти слова отрезвили меня, как поток холодной воды. Я пыталась сопротивляться, но страсть Фернандо придала ему силы. Его руки сжимали меня, голос перешел в хриплый шепот:
- Бежим со мной. Я люблю тебя, обожаю тебя!
- Я не знаю. - Я задыхалась, почти побежденная его горящими глазами. - Я не могу думать…
- Думать! Сейчас не время для раздумий! Скажи, что ты будешь моей. Скажи, или…
Пузырек снова появился у его губ.
- Нет, только не это! - закричала я. - Хорошо, я согласна. Все, что угодно, только не это!
- Ах! - Фернандо отпустил меня. Я откинулась назад, закрыв лицо руками. Сквозь пальцы я увидела, как Фернандо тщательно закрыл пузырек и положил его обратно в карман. Он подошел ко мне и мягко отвел мои руки от лица.
Этот поцелуй был совсем не похож на предыдущие - мимолетные касания губ, которыми мы обменивались; он был долгим, страстным, и… даже сейчас я не могу вспомнить о нем, не краснея. Еще больше меня смущает воспоминание о том ответном чувстве, которое он разбудил во мне. Я обнаружила, что отвечаю ему на поцелуй. Мои руки крепко сжали его, тело прижалось к его телу.
Я была без сил, когда он отпустил меня и прошептал мне на ухо:
- Я вернусь. Мы обсудим наши планы. Это надо делать быстрее, пока этот знатный джентльмен не увез тебя. Сокровище мое! Ты не пожалеешь, обещаю.
Он снова поцеловал меня, завершая процесс, начавшийся при первом поцелуе; когда он закончился, я бы упала, не усади он меня в кресло. Сквозь пелену во взоре я видела, как он пошел к двери, остановился, послал мне воздушный поцелуй и исчез. Он шел как победитель, и стук закрывающейся двери отчетливо прозвучал, как триумф.
Я не была той молоденькой дурочкой, какой могла бы быть, учитывая отсутствие у меня жизненного опыта. Тетины язвительные замечания об охотниках за богатыми невестами и мои несчастные десять тысяч в год разбудили во мне подозрения. Но эти поцелуи! И нежные синие глаза, и волнистые золотистые волосы! И мое недоверие к Клэру, и нелюбовь к тетке… Все это было слишком запутано. Я не знала, чего мне хочется. Знала только, что, что бы я ни сделала, кто-нибудь да будет страшно зол на меня.
На следующий день в дом доставили посылку. Со стороны Фернандо это было сумасшествием так рисковать, даже притом, что посылка была анонимной. В ней было маленькое золотое кольцо, явно старинное, с едва различимым гербом знатного дома (Фернандо рассказывал мне, что он ведет происхождение из тосканской аристократии).
Я пережила несколько неприятных мгновений с этим кольцом. Я не могла носить его открыто, даже если бы оно не было слишком большим для меня. Не могла бы я, и повесить его на цепочке на шею, ибо Мэри видела меня при одевании и раздевании. В конце концов, я сунула его в шкатулку для безделушек среди других мелких драгоценностей и молилась, чтобы оно избежало любопытного взгляда моей служанки. Кольцо сделало то, на что Фернандо, без сомнения, и надеялся, - заставило почувствовать себя связанной обязательством, если не любовью.
Дела еще более усложнились, когда на той же неделе я получила второе предложение.
К тому времени я пребывала в ужасном состоянии духа. Тетя внезапно решила, что мне больше не надо брать уроков игры на арфе. Это была одна из тех ситуаций, которые так смешны на сцене и так мучительны в жизни. У леди Рассел не было явных подозрений в том, что происходит, но годы циничного опыта дали ей что-то вроде шестого чувства. Итак, она действовала, руководствуясь скорее инстинктом, а не знанием. Я, конечно, допускала, что она знает правду, но предпочитает не говорить об этом, чтобы помучить меня неизвестностью.
Виноватая и смущенная, не имея возможности связаться с Фернандо, представляя себе его лежащим на кровати, бледным и холодным, с маленьким пузырьком, зажатым в окоченевшей руке, лишившись его страстных поцелуев и в то же время негодуя на его, не терпящее возражений сватовство, - можно себе представить состояние моей души. Когда Клэр, наконец, объяснился, я только молча уставилась на него.
В гостиной было темно, ее освещали только мерцающие языки пламени в камине да несколько свечей, тактично помещенных в дальнем конце комнаты. Никогда еще Клэр не выглядел таким красивым. Он был бледнее, чем обычно, а его прекрасные глаза пылали спокойным светом. Предложение было сделано в самой поэтичной форме, оно могло быть взято из книги.
Мой ответ, когда я, наконец, выговорила его, был совсем не поэтичен. Глядя на его склоненную черноволосую голову, ибо он преклонил колени в ожидании моего ответа, я выдавила из себя:
- Нет, это невозможно. Я… я, право, не могу.
К счастью, он не стал допытываться о причинах. Я едва ли могла объяснить, что я уже помолвлена. Но его ответ сказал мне, что, вместо того чтобы освободиться, я только еще сильнее запуталась.
Он поднял голову. Он был действительно очень красив. Я почувствовала, что моя воля слабеет.