- Не пойму тебя, Тань, так он здоровый или больной? - вернулась к ироническому тону Лиля.
- А что тут понимать! Сейчас он больной, а вообще-то здоровый…
- Откуда ты знаешь? - не унималась Лиля. - Может, у него цирроз печени, порок сердца и нет одной почки.
- Лилька, мне не до шуток. Я хотела сказать, что смотреть на него - просто удовольствие: загорелый, мускулистый, ноги аж в спинку кровати упираются - такой высокий. И в то же время - совершенно беспомощный. Я всю ночь за ним ухаживала, мне казалось, что я вытаскиваю его из какой-то темной ямы, а он вдруг пришел в себя на секунду и говорит мне: "Мэрилин Монро". Представляешь?
- Больной, больной, а разглядел, - заключила Лиля.
- Смеешься… Что же мне теперь делать? - в растерянности спросила Танька.
- Продолжать ухаживать за ним, пока он не начнет ухаживать за тобой, - полуигриво, полувсерьез заметила Лилька.
- В клиниках романов не бывает, - сухо сказала Танька.
- Много ты знаешь! Романы бывают везде и всегда, просто одни - на виду, другие - хорошо законспирированы. Уж поверь мне, я в училище такого нагляделась! - тоном специалиста произнесла Лилька.
- А с чего ты решила, что он станет за мной ухаживать?
- Актерская интуиция. Давай поспорим!
- Да ну тебя, Лилька. Только не вздумай Лехе рассказывать, ладно?
- Это еще почему? - удивилась Лиля. - Думаешь, он по старой памяти ревновать станет?
- Лилечка, дорогая моя, родная, мы же с тобой все уже поняли и закрыли эту тему. Леха был привязан ко мне просто по-дружески, с какой стати ему ревновать! Мне просто не хочется, чтобы история с каскадером вообще обсуждалась, да и что обсуждать - одну ночь дежурства у больного? Пожалуйста, попридержи язычок, подружка, сделай милость. - И Танька поцеловала Лилю.
Лилька шутливо зажала себе губы большим и указательным пальцами левой руки, а правой притянула к себе Таньку, и они расцеловались, словно предстояло расставание на долгий срок.
- Звони!
- Заходи, мои будут рады тебе.
И девчонки разбежались.
По пути домой Таня все думала о словах Лильки - "ты влюблена". Пожалуй, сейчас, после разговора с подругой, она уже не так категорично отвергала эту возможность, во всяком случае, наедине сама с собой не сопротивлялась и не удивлялась неожиданно возникшему чувству. Но как могла Лиля об этом догадаться - по глазам? по рассказу? Значит, и родители обязательно просекут, стоит ей открыть рот или взглянуть им в глаза?
Она еще не была к этому готова.
Домой Танька вернулась совершенно разбитая, без сил и, не поужинав, пошла спать, благо, родителей еще не было и не пришлось ничего ни объяснять, ни рассказывать. Она наглухо зашторила свое окно, чтобы уснуть поскорей, - полагала, что после такой сумятицы в событиях и в чувствах не так-то легко оказаться в объятиях Морфея.
Вопреки всем волнениям и смутным опасениям, что ее ждет бессонница, едва успев погасить свет, она заснула как убитая. Среди ночи вдруг проснулась, села, ошалело вглядываясь в кромешную тьму - обычно она не зашторивала так плотно окно, - и явственно услышала щелчок вызова в палату. Быстро спустила ноги на пол и только тут поняла, что сидит в своей постели. Таня с облегчением откинулась на подушку, подумала, что теперь уже не заснет до утра, - и тут же уснула.
Под утро, в полусне она вдруг отчетливо ощутила, что поворачивает Михаила на бок и прижимается к нему грудью. Открыла глаза и подумала, что надо срочно ехать в клинику, к нему, узнать, как прошла ночь, какая температура, взяли ли его на рентген, да мало ли что… Просто проведать, увидеть его…
"Стоп, стоп!" - пронеслось в сознании. В качестве кого она могла явиться сегодня на пропедевтику? Дежурства у нее нет, занятие нынче на кафедре общей хирургии, а это и вовсе другой конец Москвы - недалеко от Таганки, и пропускать его она не собирается. Потом - лекция по органической химии… Да, но она куратор Михаила, так назначил ее преподаватель. Ну и что? Она и будет курировать его в часы занятий по пропедевтике, а не каждую свою свободную минуту. Она же не лечащий врач, а всего лишь студентка, посещающая занятия по расписанию.
Татьяна не знала, что появление в клинике каскадера Михаила было не случайным. Его госпитализировали по ходатайству очень крупного кинодеятеля, обеспокоенного не только здоровьем каскадера, но и чрезвычайным событием, случившимся во время киносъемок на севере страны. Сейчас уже трудно точно установить, по чьей именно вине Миша оказался в ледяной воде больше, чем этого требовал трюк. В результате переохлаждения он заболел, но, не желая, так сказать, выносить сор из избы - начнется официальное расследование, канитель, оргвыводы, - начальство решило к ближайшим к месту происшествия врачам не обращаться, чтобы не вызывать толков, а сразу везти его в Москву, где через знакомого профессора, который, в свою очередь, дружил с бывшим однокурсником, ныне работающим в академии имени Сеченова, каскадер попал прямо с корабля - воздушного, разумеется, - в клинику. Родным, живущим в загородном доме, просил пока не сообщать, чтобы не волновать их, что вполне устраивало всю киногруппу - пойдут жаловаться, гнать волну и все такое прочее.
Вот так Михаил и попал на Танькино дежурство.
Конечно же, руководство Михаила позаботилось, чтобы у него было все необходимое: какие-то зарубежные препараты, которых клиника не имела да и при нашем здравоохранении не могла иметь. Господи, до чего обидно, когда, располагая великолепными врачами, зачастую на голову выше уровнем западных, мы пасуем, если требуется современный инструментарий, современные, новейшие лекарства, а по радио только и слышишь рекламу, рекламу всяких препаратов отечественного производства, которые излечивают буквально от всего на свете - от алкоголизма и импотенции до остеохондроза и насморка. Сколько раз Дмитрий, сидя на кухне, где работал старенький аппаратик Московского радио, возмущенно говорил: "Спид и срам нашему здравоохранению! Только и остается, что лечиться по радио, а еще не стесняются и через каждую минуту приговаривают, что они - настоящее радио… Ну да, ну да, понимаю, - соглашался с возражениями Сашеньки, - они за рекламу не отвечают, так пусть и не вешают нам лапшу на уши, что они настоящие. Посмотрел бы я, как и куда они пойдут лечиться при необходимости - к тем ворожеям или будут искать пути к знакомому врачу! Черт, черт! Не могу я это спокойно слушать - хоть лопни!"
Так вот, у каскадера Михаила, были настоящие лекарства, никаких "нестаритов", "неболитов", "несмердитов". Все было доставлено в клинику двумя молодыми парнями, видимо тоже киношного ведомства, которым выдали постоянные пропуска для посещения больного, а они, в свою очередь, выдали под расписку старшей сестре весь набор медицинских препаратов, и она каждый раз передавала палатной сестре по ампуле, по таблеточке, по порошочку - все, как в бухгалтерской книге.
Благодаря всему этому и, главное, профессионализму врачей, которые, хоть и не располагали подобными лекарствами у себя, но читали о них умные статьи в английских и всяких других медицинских журналах, а еще и исходному здоровью пациента, каскадер довольно быстро и успешно пошел на поправку, минуя многие опасные этапы болезни и возможные осложнения.
Вторично Таня посетила его уже по долгу студентки, которая обязана была завести собственную историю болезни, куда следовало записать не только то, что имелось в клинической официальной истории, но и подробнейший анамнез, то бишь историю заболевания, всякую отягощенную наследственность, как принято называть те болезни, которые вслух неприятно произносить, потом полагалось самостоятельно прослушать, прощупать, простукать, определить все границы и консистенцию внутренних органов, измерить давление, посчитать пульс. В конце концов, нужно убедиться, права ли Лилька, говоря, что у него могут быть разные дефекты, хотя это, конечно же, шутка. На самом деле она ждала и боялась той минуты, когда склонится над Михаилом, прикоснется к нему, станет поворачивать с боку на бок, усаживать, вновь укладывать…
После короткого опроса по заданной теме педагог отпустил студентов к их пациентам. Ребята быстро разошлись по палатам. Таня на секунду приостановилась у приоткрытой двери в палату Михаила и, постучав, вошла.
Он сидел на кровати в пижаме, опустив ноги на пол, и читал газету.
- Ко мне входят без стука, - сказал он, не отрываясь от газеты. - Вы же здесь хозяйка, а я - подневольный гость.
- Здравствуйте, - тихим голосом произнесла Таня. Она мысленно представляла Михаила лежачим, слабым, молчаливым и была удивлена такой переменой к лучшему. - Сегодня я не хозяйка, а студентка… Извините, но я пришла по вашу душу - мне нужно выполнить задание, обследовать вас…
- Так ведь уже вроде палатный врач…
- У нас академия, не просто больница, поэтому студенты должны учиться, вернее, научиться… - Она запуталась.
Михаил отложил газету, улыбнулся - странно, губы у него уже не обметаны, а за ними сверкнули белые зубы, и были в этой улыбке и озорство, и вызов.
- Для вас я готов стать подопытным кроликом. Приказывайте, что я должен делать.
- Для начала, пожалуйста, ложитесь и снимите пижаму, чтобы я могла вас прослушать, - уже почти не робея, произнесла Татьяна.
Процедуру обследования часто прерывал сильный кашель, после чего на лбу больного появлялась испарина. Он промокал ее небольшой махровой салфеткой, каждый раз извинялся, но на попытки Тани отложить все до следующего занятия мотал головой, приговаривая:
- Ешьте мое мясо, пейте мою кровь, но уж валяйте сразу, а то поправлюсь, и нечего будет вам выслушивать. Я ведь для вас представляю интерес, пока я болен, не так ли?
Танька смутилась, но быстро нашлась:
- Не совсем так. Ваши легкие - безусловно, но человечески мне всегда интересно - кто мой пациент, какой он.
- Что, так сразу взять и все вам выложить? - спросил он с иронией и тут же раскашлялся.
Татьяна взяла салфетку и сама протерла ему лоб. Рука ее дрожала.
- Нет, нет, ну зачем же так… Просто обыкновенное общение. Кстати, без этого настоящий врач не может обойтись, потому что в личности больного часто заключен ключик и к болезни, и к лечению.
- Да вы рассуждаете как врач, а не студентка. Это вам, я думаю, ночные дежурства помогли понять, не так ли?
- И они тоже. Но в основном - мои родители. Я из медицинской семьи.
- Значит, мне повезло. Когда ваше следующее дежурство?
- Завтра. Может, вам что-нибудь нужно, что-то принести? - спросила Таня.
- Да вы что! У меня таких два будущих киношных гения на побегушках, что с моими запасами я мог бы прожить здесь месяц, как в осажденной крепости. Но все равно спасибо большое за предложение.
Когда Таня закрыла тетрадь и, попрощавшись, собиралась уходить, мельком увидела себя в стоящем на тумбочке зеркале - лицо пунцовое, глаза горят, ей бы самой впору утереть лоб и щеки той самой махровой салфеточкой, что пахла им, Михаилом. Она быстро подошла к двери, буркнула:
- До завтра. Поправляйтесь.
- А поцеловать? - неожиданно услышала она за спиной. Голос прозвучал протяжно-певуче, совсем как в мультфильме.
Танька обернулась.
Михаил вновь сидел, опустив ноги на пол, и улыбался.
Она подошла к нему и поцеловала.
Поцелуй пришелся в губы…
Дома, в лифте, она встретилась с Галиной, которая давно не показывалась у них. Таня, хоть и была возбуждена событием в клинике, не могла не заметить странную перемену в соседке: глаза потухшие, ввалившиеся, как у Михаила в первую ночь, рука, которой она нажала на кнопку лифта, показалась исхудавшей и какой-то костистой, а ведь руки у Галины всегда были изумительной красоты и всегда ухожены так, будто не знали они ни стирки, ни готовки.
- Тетя Галя, вы больны? - не удержалась Таня от не очень тактичного вопроса.
- Да-а… - махнула та рукой, - стоит ли и в институте, и дома говорить о болезнях? Презрим это богомерзкое занятие. Если не очень торопишься домой, зайдем ко мне, поговорим, я тебя накормлю вкуснейшим салатом и голубцами из виноградных листьев.
В ее предложении содержалась скорее просьба, а не приглашение, что-то буквально молящее звучало в ее голосе. Таня почувствовала мгновенно, как Галине не хочется возвращаться одной в пустую квартиру.
- С удовольствием, - отозвалась она. - Дома у нас никого - мама на вечернем приеме, а папа собирался на встречу однокурсников.
- Чего это они собираются в будний день?
- Это еще только оргкомитет. Им предстоит просмотреть старые списки, сообщить всем иногородним, даже уехавшим за границу. Потом они капустник станут придумывать. Так что сама встреча будет еще не скоро, после Нового года, даже, наверное, весной. Мамин курс тоже собирается - кажется, в марте. Папа отмечает двадцатилетие выпуска, а мама - пятнадцатилетие.
Они вышли из лифта, вошли в квартиру, скинули шубы. Галина пошла на кухню, вымыла руки и стала разогревать ужин.
- Мой руки в ванной и накрывай на стол. Давай прямо на кухне, не возражаешь?
- Конечно, тетя Галя! Что я - гость званый, что ли? - ответила Танька и вспомнила выражение Михаила - "гость подневольный".
За маленьким кухонным столиком, в тепле и уюте, наевшись непривычно вкусных голубцов, Танька разомлела - весь день в напряжении ожидала встречи с Михаилом, потом этот осмотр, когда каждую секунду хотелось обнять его, прижаться, а он послушно выполнял все ее просьбы: откройте рот, закройте рот, вдох, выдох, кашляните еще раз, живот мягкий, не напрягайте…
Боже, как она это смогла выдержать? Выдержать? Ничего себе - стоило ему сказать в шутку пару слов, и она ринулась целовать его… Ну нет, не целовать, а просто поцеловала…
- Та-то-ша-аа, ты где, девочка? - спросила Галина.
- А… что? Все нормально, тетя Галя. Спасибо, было очень вкусно.
- Полагаешь, я приму блеск в твоих глазах за восторг от голубцов? Это не я больна, а ты, и надеюсь, прекрасной болезнью.
Галина оживилась, заулыбалась, стала заваривать чай, отвернувшись к плите, и говорить, не глядя на Таньку:
- Давай, если хочешь, выкладывай - я не доносчица.
- Ой, тетя Галя, я сама еще ничего не пойму. Хочу поговорить с папой…
- Почему не с мамой?
- Не знаю, с ним мне легче… Но сейчас я даже не знаю, как и о чем говорить… Мне… мне стыдно…
Галина обернулась, поставила чайник на стол, потом начала медленно разливать чай по чашкам и все молчала.
- Почему вы молчите, теть Галь?
- А я должна что-то сказать тебе?
- Если бы вы знали, как мне неловко… нет, я не так говорю… мне стыдно, просто стыдно, понимаете, я не знаю, что это, но сказать никому не могу… - Танька опустила голову, уткнувшись лбом в столешницу, и заплакала.
Галина подошла к ней, погладила по голове, поцеловала в золотистый затылок:
- Не плачь, девочка, ничего стыдного, кроме предательства, на свете нет, а ты не можешь предать.
Танька подняла заплаканное лицо и тихо сказала:
- Это хуже… я нестерпимо хочу близости с мужчиной, которого почти не знаю и, скорее всего, не люблю. Я, как мартовская кошка, готова сама броситься к нему, меня тянет… притягивает… не пойму, что же это такое…
- Почему ты совершенно исключаешь любовь, ведь влюбляются и любят по-разному: и вдруг, и много позже близости. Откуда твоя уверенность, что это не любовь?
- Не знаю, мне так кажется. Это как наваждение, от которого я не могу… не хочу избавиться… Это очень стыдно, тетя Галя?
- Бог с тобой, Татошенька! Ты же не маленькая девочка, не допотопная институтка, должна понимать, что это - естественная потребность молодого женского организма. В таких делах советов не дают. Правда, некоторые родители считают своим долгом запретить, но… - Галина грустно улыбнулась, - если томит и мучает что-то, тут никто не поможет. Сама прими решение и - вперед! Или назад - это уж как твоя интуиция подскажет.
- Как же мне быть с папой?
- А при чем здесь папа? - удивилась Галина.
- Он все равно сам догадается. Мне никогда не удавалось скрыть от него что-нибудь, да я и не пыталась. Наоборот, у меня обычно возникает потребность поделиться с ним, посоветоваться… Нет, если и вы почувствовали, то папа сразу же поймет.
- У тебя прекрасный, превосходный папа, умница и тонкий человек. Если он поймет, то не станет с тобой это обсуждать, а предоставит тебе самой выбирать, поверь мне. Он не из тех, кто лезет в душу, даже собственного, очень любимого ребенка.
- Вы думаете? - неуверенно спросила Таня.
- Не сомневаюсь.
- А мама как же?
- Давай пить чай. Я не Пифия на треножнике, событий, увы, не могу предсказать, разве что… - И она неожиданно умолкла.
- Что вы хотели сказать, тетя Галя? - встревожилась Таня.
- Это - совсем из другой области, просто к слову пришлось. Но не будем разбавлять нашу беседу всякими банальностями.
- Как говорят французы? - вдруг, раскрепостившись, усмехнулась Таня.
- Вот именно. Хотя так говорят вообще мыслящие люди, но если французы сказали первыми, то и флаг им в руки.
Вечер закончился вроде бы не так грустно, как начинался, но Таня поднялась к себе все-таки с тяжелым чувством: с Галиной творится что-то нехорошее, без сомнения, она больна, нужно натравить на нее родителей, чтобы настояли, убедили обследоваться и лечиться.
Откуда ей было знать, что, когда они встретились в лифте, Галина возвращалась от онколога. Осенью ей поставили диагноз: рак легкого. Оперироваться она категорически отказалась, не желая стать инвалидом, хотя ее убеждали, что, удалив опухоль, можно жить полноценной жизнью.
- У каждого свое представление о полноценной жизни… - с улыбкой ответила она тогда врачу. - Я, с вашего позволения, буду доживать свой век, как Бог позволит.
И ушла, запретив себе говорить с кем бы то ни было о своей болезни. Дома устроила грандиозную уборку, накупила продуктов так называемого долгого хранения, продала стакан русского стекла работы художника Флерова с портретом императрицы Марии Федоровны, что чудом сохранялся у нее после ареста родителей, посетила несколько сеансов у косметолога, массажиста, купила костюм, о котором давно мечтала, затем отправилась в нотариальную контору, написала завещание на квартиру.
Эту трехкомнатную квартиру им предоставили, когда реабилитировали родителей и старшего брата. Брат вернулся полуживой от тяжелого диабета, осложненного всем, чем только может осложниться эта болезнь, прожил примерно месяцев восемь и умер. Родителей Галина схоронила значительно позже. Другой родни не осталось, а те, что и были, в свое время отказались от общения с дочерью репрессированных. Галина умом понимала их, но сердцем никогда не простила, отрезала - раз и навсегда.
Решение о завещании на приватизированную квартиру пришло давно, но теперь она сделала это, окончательно продумав и с уверенностью в правильности своего выбора.
Когда начались боли, она вновь пошла к врачу, чтобы попросить лекарства. Оказалось все не так просто - ведь это сильнодействующие препараты, а от них можно стать наркоманом.
- Что за иезуитские правила? - недоумевала она. - Какая разница - умру я наркоманом или трезвым человеком, если исход предопределен. Доктор, вы сами сказали, что у меня уже нет шансов, что метастазы отправились в свой или мой - как вам угодно - последний путь. Так дайте мне уйти спокойно и без лишних мучений.