Она пропускает это мимо ушей, и мы молча идем по дорожке, пока не доходим до бревна, у которого мы обычно останавливаемся отдохнуть. Стейси садится и делает большой глоток из своей бутылки с минералкой.
– Я с мужиком познакомилась, – небрежно произносит Стейси, как будто эти слова не являются самой грандиозной новостью, которую она мне сообщила за последние пять лет.
Ну, вы видите? Я знала, что что-то случилось.
– Кто? – спрашиваю я. – Где? Когда? И когда ты нашла время, чтобы знакомиться с мужиками?
Я ее знаю: именно этого момента она больше всего и боялась, и сейчас я не вытяну из нее ничего, кроме фактов.
– На съемках в Мексике. Юрист, работает на студии, мы с ним несколько раз обедали во время съемок. Раньше работал в центре, у О’Мелвени. Тодд Зальцман. Учился, кажется, в Йеле на юридическом и в Корнелле.
– Звучит красиво, – говорю я. – И какой у него непростительный недостаток?
Стейси обязательно находит непростительный недостаток. Сколько я ее знаю, она всегда была мастером по нахождению причин для разрыва. Этот дышит, как Дарт Вейдер, у этого уши, как у слоненка Дамбо, от этого чесноком пахнет, а этот говорит "звонит" вместо "звонит" – в общем, придумайте любую причину, и я вам гарантирую, что она уже была использована Стейси для разрыва с каким-нибудь мужиком.
Прежде чем ответить, она долго думает. Либо этот парень так крут, что она ничего не может придумать, либо недостаток настолько непростителен, что о нем просто страшно говорить. У него, наверное, третий сосок, или одиннадцать пальцев на ногах, или еще какой-нибудь довесочек, о котором и говорить страшно.
– У него двухлетний ребенок, – наконец произносит она.
Да-а, совсем не тот довесочек, о котором я думала. Ну, жена, любовница, любовник, наконец, но ребенок? Стейси и ребенок? Это уже грубое нарушение законов природы. Так не пойдет.
– Что ты имеешь в виду – двухлетний ребенок? – ору я. – Да тебе в одном помещении с ребенком находиться нельзя. Ты же его сразу придушишь.
– Кто бы говорил! Тоже мне, Супермама.
– Извини, между нами есть большая разница. Я, по крайней мере, хочу детей. Могу напомнить тебе твои собственные слова, если ты забыла: мир был бы более приятным местом, если бы всем, у кого нет и не будет детей, выделили отдельный континент.
– Не забыла, не беспокойся, и продолжаю считать, что это гениальная идея. Послушай, я же не собираюсь его усыновлять или что-нибудь в этом роде. Я просто сплю с его отцом.
Ее окружает такое облако тупости, что я начинаю сомневаться, смогу ли я сквозь него пробиться.
– Прекрасно! – ору я. – А если это серьезно? Что если вы захотите съехаться и жить вместе?
И тут я понимаю, что главного вопроса я так и не задала. Уперши руки в боки, впериваюсь в нее вопрошающим взглядом:
– Кстати, а что это одинокий мужик делает с двухлетним ребенком?
– Он только что развелся, – отвечает Стейси таким же небрежным тоном.
Она совсем обалдела. Мне на это даже нечего сказать. Я закрываю глаза и быстро мотаю головой из стороны в сторону, как после дурного сна, а она тем временем пытается объяснять:
– Они познакомились, когда учились на юридическом, прожили вместе восемь лет, думали, ребенок поможет им восстановить отношения, но стало еще хуже, и год назад они разошлись. У них совместная опека, так что ребенок у него живет одну неделю и два уик-энда в месяц.
Да, ничем хорошим это не кончится. И что это за мужик, который бросает жену, когда у него двухлетний сын?
– Послушай, – говорю я. – Все, что я хочу сказать, – ты должна хорошенько об этом подумать. Если у вас все пойдет серьезно, тебе, хочешь не хочешь, придется принимать участие в жизни этого ребенка. Сначала он попросит тебя посидеть с ним, пока не пришла няня, потом поменять подгузник, пока он говорит по телефону, а в воскресенье утром вместо кофе с газеткой вы будете смотреть мультики. И не важно, что ты будешь о нем думать и какой заразой себя покажешь – ребенок все равно к тебе привяжется. Обязательно. Так что, прежде чем влезать в это дело с головой, подумай хорошенько и постарайся не забыть, что оно касается не только тебя.
Я знаю, что она знает, что я права. Просто ее упрямство никогда не позволит ей это признать. Она делает еще глоток из бутылки, встает и возвращается на дорожку:
– Все будет нормально, не волнуйся. У меня все под контролем. У нас с ним по поводу ребенка полное взаимопонимание. Я с этим ребенком даже встречаться не буду. Что ж теперь, и поразвлечься нельзя?
– Можно поразвлечься, только такие игры хороши, пока глаз кому-нибудь не выбьют.
Она разворачивается и удивленно смотрит на меня:
– Ты о чем?
– Сама знаешь о чем. Подумай.
Когда мы спускаемся, группа коллег-бегунов, только начинающих пробежку, останавливается и начинает мне аплодировать. За последнее время это случается все чаще и чаще, похоже, я у них теперь герой, вдохновляющий на подвиги. Меня это ужасно достает. А одна тетка из группы вообще поднимает вверх руку в героическом жесте и кричит мне: "Давай, девонька, давай!" – или что-то в этом духе, а слышать это от взрослого белого человека, одевающегося в "Эдди Бауер", по меньшей мере странно. Тем не менее я улыбаюсь в ответ на приветствия и бегу догонять Стейси, которая уже добралась до своей машины.
– Ну что, вечером увидимся? – спрашиваю я. Мы с Эндрю сегодня приглашены на официальную корпоративную вечеринку. Мы туда ходим каждый год, изображая потенциальных клиентов. У меня, правда, нет никаких интересов в сфере развлечений, и вряд ли они когда-нибудь появятся. Но Стейси всегда просит меня прийти, чтобы было с кем поболтать и выпить, хотя в этом году я ей в этом не помощник. Разве что смогу уломать Эндрю на пару глотков яблочного мартини, и то если они сделают его с двойным сахаром.
Стейси нажимает кнопочку на брелоке, машина пищит и мигает фарами.
– Да, – холодно отвечает она, залезая внутрь. – Пока. Увидимся.
На наведение лоска перед вечеринкой сегодня, похоже, уйдет уйма времени. Платье я нашла очаровательное – все в том же безумном магазинчике на Мелроуз – длинное вечернее платье из черного атласа, сзади перекрещивающиеся лямочки, а спереди маленький вырез в форме замочной скважины ровно посередине груди. Но о нем и думать нечего, пока я не приведу в порядок себя. С мелированием я затянула уже две недели, ни маникюр, ни педикюр не сделан, лифчик без лямок нужен побольше размером, а ситуация с волосами кое-где требует безотлагательных действий. Да, именно это я имею в виду – волосы кое-где. Обычно, когда у меня нет шестимесячного пуза, я тщательно и регулярно удаляю воском волосы по линии бикини, а раз в полтора-два месяца хожу на полную депиляцию к русской женщине, которая старается сделать мне идеальную пипку (ее слова, не мои).
Но в последнее время я и так чувствую себя достаточно гнусно, и мне совсем не хочется добавлять к имеющимся неудобствам бывшую оперативницу КГБ, выдирающую острейшими пинцетиками волоски с моих бедных интимных мест, так что я просто прекратила к ней ходить. А поскольку живот у меня такой огромный, что свою пипку я больше не вижу, я решила, что к этой ситуации подходит правило "если-я-этого-не-заказывала-значит-там-нет-никаких-калорий" – то есть, если мне не видно, что там внизу растет, значит, это не так и ужасно. Но в один прекрасный день мы собрались было заняться сексом, и Эндрю просто заблудился в этих зарослях. Тогда я поняла, что это все-таки ужасно, и надо срочно принимать меры. На депиляцию воском моего энтузиазма не хватит, но надо хотя бы постричься.
И вот я стою в ванной, голая по пояс, стелю на пол полотенце и раскладываю на столике, где обычно крашусь, все свои маникюрные принадлежности. Усевшись на полотенце, устанавливаю зеркало так, чтобы было видно, что делается под животом. Вот оно, поймала. Ой. Кошмар. Мне и в голову не приходило, что я смогу отрастить такой лес.
Я начинаю кромсать свои заросли, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы полюбоваться на свою работу, но когда дохожу до попы, то замечаю нечто странное. Интересно, что это такое? Я слегка меняю угол, под которым стоит зеркало, и наклоняюсь пониже, чтобы лучше рассмотреть.
Боже мой. Боже мой!
Я вскакиваю и несусь к телефону. Пожалуйста, будь в машине. Пожалуйста, будь в машине. Он снимает трубку на первом звонке:
– Привет, зайка, что случилось? Я уже реву:
– К-к-к-ажется, у м-м-м-еня ге-ге-ге-геморрой.
– У тебя геморрой?
– Д-д-да.
– Ты уверена, что это именно он?
– Аб-б-б-солютно уверена.
– Больно?
Какие они все-таки тугоумные. Он что, не понимает, что здесь происходит? У меня из задницы растет какая-то фигня.
– Нет, – говорю я. – Но он большой, просто огромный. – Я снова начинаю всхлипывать. – Ты должен заехать в аптеку и купить мне какое-нибудь лекарство. – Пауза.
– Я не поеду покупать тебе лекарство. Это твой геморрой, ты и покупай.
Вот так – я ушам своим не верю.
– Какой ты гад, Эндрю. Ну пожалуйста, заедь в аптеку.
– Да ни за что. С какой стати я буду покупать лекарство от геморроя? Ты дома сидишь, выйди и купи.
– Нет, – не отстаю я. – Давай ты купишь. Если ты покупаешь, это не значит, что для себя. Ты можешь покупать для кого-нибудь. Для своей девушки, для жены, для друга – тебя послали в аптеку, чтобы помочь другу. А если я буду покупать, то сразу будет ясно, что для себя. Не могу же я прийти в аптеку с шестимесячным пузом и вот так, запросто, взять с полки гепариновую мазь. Логично?
– Давай обсудим это попозже, хорошо? Я уже заезжаю в спортклуб.
Нет, нет, нет. Этот бой я проиграть не могу. Буду бить ниже пояса.
– Ты меня не любишь. Он вздыхает:
– Пока.
– Гад.
– Пока.
– Пока. – Я вешаю трубку. Этот бой временно проигран. Временно. Я ни за что не пойду в аптеку сама.
Беременность и без того предоставляет достаточно унизительных ощущений, чтобы еще весь мир знал о моем геморрое. Не стоит форсировать события, с этим можно разобраться попозже. Обычно такая техника срабатывает. А пока меня ждет куча дел.
Вернувшись домой, мелированная, с маникюром, педикюром и в новом лифчике, я снова чувствую себя полноценным человеком. В спальне я обнаруживаю Эндрю, развалившегося в кресле у телевизора с баскетболом.
– Привет, – говорю я, наклоняясь к нему для поцелуя.
– Привет, – говорит он и кивает головой в сторону кровати. – Там для тебя подарочек.
На куче подушек лежит тюбик гепариновой мази, перевязанный красной ленточкой.
– Эндрю, – говорю я. – Какой ты лапочка.
Я подхожу к нему и крепко обнимаю, а в глазах опять появляются слезы. Если честно, это, наверное, самый романтический момент в моей жизни. Сами подумайте: всякий мужик может купить тебе цветы, но мужик, который покупает тебе мазь от геморроя, должен очень, очень тебя любить.
– Я люблю тебя, – шепчу я. Он улыбается:
– Еще бы.
17
Нет ничего хуже, чем изображать непринужденную беседу с толпой юристов, когда ты трезв как стеклышко. А они нет. Мне бы, конечно, не пришлось этого делать, если бы здесь была Стейси, но уже половина девятого, а она и не думает появляться. У нее, наверное, свидание с ее новым мужиком. Да-а-а. Трахаются, наверное, как свободные люди, без геморроя. Повезло заразе.
А я тем временем сижу в одиночестве за столом и уже десять минут увлеченно ищу что-то в своей сумочке, чтобы ко мне не приставали с разговорами. Выглядит это наверняка крайне глупо, потому что сумочка у меня размером со спичечный коробок, и разобраться в ее содержимом можно в десятую долю секунды. Эндрю, разумеется, нигде не видно. Он исчез двадцать минут назад, преследуя официанта с подносом мини-пиццы после неудавшейся попытки уговорить его оставить весь поднос у нашего стола. Сэр, моя жена на шестом месяце беременности и очень голодна; не могли бы вы оставить этот поднос здесь и принести в зал другой? Когда Эндрю понял, что парень не говорит по-английски, он даже попытался разыграть беременную карту по-испански, но тот прекрасно понял его намерения, помахал у него перед носом пальцем и удалился.
Я оглядываю комнату, чтобы найти хоть какое-нибудь развлечение, и краем глаза вижу, как у входа в зал гудит возбужденная толпа. Наверное, какая-нибудь знаменитость. На эти вечеринки каждый год приглашают парочку известных актеров, и весь вечер они ходят, облепленные почитателями. Не хотела бы я такой славы. Это, наверное, похоже на хроническую беременность. К тебе в любое время может подойти совершенно незнакомый человек, пристать с разговорами, трогать тебя, не спросясь, как будто вы с ним старые друзья. Ужасная жизнь, даже жалко их. Тем не менее мне тоже любопытно, я встаю и вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, по поводу кого весь сыр-бор. В центре столпотворения я вижу немолодого и не очень привлекательного мужчину, которого я не знаю. Его спутнице, хорошенькой тощей платиновой блондинке, на вид лет семнадцать. Как типично.
Подождите. Что-то я торможу. Ей действительно семнадцать. И это Тик. Какого хрена она тут делает? Значит, я уломала ее порвать с Маркусом, чтобы она тут же связалась с гадким старикашкой? Надо с этим разобраться – хотя бы потому, что больше мне пока заняться нечем. Я начинаю проталкиваться сквозь толпу, чтобы подобраться к ней поближе. Она вальяжно прихлебывает шампанское, и видно, что выпила она уже достаточно. Мерзким учительским жестом я похлопываю ее по плечу:
– Тик?
Она резко поворачивается, но когда видит меня, расцветает:
– Миссис Стоун! Что вы здесь делаете?
Я кидаю многозначительный взгляд на бокал с шампанским, а потом подозрительно смотрю в сторону ее спутника:
– Я бы иначе поставила вопрос: а что ты здесь делаешь?
Она понимает, к чему я клоню, и смеется:
– Да это мой папа. Мамы сейчас в городе нет, и он взял меня с собой. Он не любит ходить на такие мероприятия в одиночестве.
Ну да, конечно. Папа. Я и забыла, что он тоже клиент фирмы. Тогда понятно.
– Ладно, а то я уже начала беспокоиться. – Окидываю ее женским оценивающим взглядом: – Кстати, ты выглядишь прекрасно. Платье потрясающее.
Платье у нее до пола, оно из серебристой сетчатой материи, и к нему прилагаются обалденные серебряные туфельки на жутких шпильках. Все это явно позаимствовано из маменькиного гардероба.
– Спасибо. Моя мама давно дружит с Джоном Гальяно. Это он для меня сделал.
Ошибочка.
– Да-да-да, – говорю я, убирая волосы со лба. – А мы с семейством Версаче вместе дачу снимаем, и они мне все время что-нибудь шьют.
Тик краснеет.
– Извините. Я не хотела, чтобы это так прозвучало. – Она наклоняется ко мне и шепчет: – Я слегка напилась.
Да ну! Серьезно? Думаю, я уже узнала больше, чем должна была, но спасибо за откровенность.
Ее отец вдруг замечает, что она разговаривает со мной, и берет ее под локоток:
– Виктория, представь меня своей знакомой. Французский акцент. Я и не думала, что он действительно француз. Собственно, я всегда считала, что его зовут Стивен, а Стефана он придумал, чтобы придать таинственности своему голливудскому имиджу. Этот город может запутать кого угодно.
– Папа, это миссис Стоун, консультант по высшему образованию из нашей школы.
Он оглядывает меня с головы до ног и улыбается:
– А, знаменитая миссис Стоун. Много о вас слышал. Значит, как я понимаю, вы собираетесь пристроить мою дочь в Нью-Йоркский университет?
Не-е-ет, это ты собираешься подписать большой жирный чек и пристроить свою дочь в Нью-Йоркский университет.
– Да, конечно. Приятно с вами познакомиться.
– Мне тоже. С вами обоими, да? – говорит он, махая головой в сторону моего живота. Хотя бы не трогает, и то спасибо.
Я улыбаюсь и кладу руку на живот.
– Ну, на самом деле, с нами полуторами, – говорю я и издаю звук, который, я надеюсь, будет воспринят, как милый радостный смех. В жизни не чувствовала себя так фальшиво.
– Да, впереди вас ждет много интересного, – говорит он, обнимая Тик за плечи. Она из него может веревки вить. Неудивительно, что мамаша стала такой стервой. Она, наверное, умирает от ревности, глядя на их отношения. – А как вы оказались на этой вечеринке? Ваш муж связан с этой фирмой?
Да, классический мужской шовинизм с французским акцентом.
– Нет, – говорю я. – Моя старая подруга по юридическому колледжу работает у них адвокатом и приглашает меня сюда каждый год. Надеется переманить меня обратно в юридический мир.
Он поднимает брови, изображая, что впечатлен услышанным, и поворачивается к Тик.
– Значит, и красивая, и умная. Виктория, я надеюсь, ты ценишь отношения со своим консультантом, она тебя многому может научить. – Седой мужик в смокинге пытается втиснуться между нами, Стефан ему кивает. – Дамы, прошу меня извинить. Меня ждут несколько джентльменов, которые, впрочем, явно не так интересны, как вы. Миссис Стоун, был очень рад с вами познакомиться.
Я собираюсь пожать его руку, но он берет мою и целует.
Очень по-французски и очень приятно.
Кто-то трогает меня за плечо, я поворачиваюсь и вижу Стейси.
– Что-то ты не спешила, – говорю я. – Я здесь уже с восьми.
– Извини, – говорит она, ослепительно улыбаясь всеми зубами. На ней нежно-розовое атласное платье с талией под грудью, из-за чего грудь выглядит неприлично огромной. – Задержалась.
Только тут я замечаю, что за ее спиной стоит мужчина, и его рука лежит на ее талии. И одет он в потрясающий костюм в тонкую полоску с маленьким нежно-розовым галстуком, который идеально подходит к ее платью. Хм-м-м.
– Стейси, – говорю я, – ты, наверное, помнишь, это Тик Гарднер.
Тик от восторга подпрыгивает вверх-вниз, как мячик. Надо почаще ее подпаивать. С ней намного легче иметь дело без ее любимого образа мрачного панка.
– Не может быть! – верещит она. – Так это ваша фирма? Мой папа – ваш клиент!
– Я знаю, – говорит Стейси. – Рада снова видеть тебя. Ты выглядишь... очень взрослой. – Я прочищаю горло и стреляю глазом в сторону ее мужика, Стейси в ответ стреляет глазом в меня: – Лара, Тик, это мой друг Тодд.
Тодд протягивает руку, и мы с Тик по очереди жмем ее.
– Я много слышал о вас, Лара, – говорит он.
– Сегодня это популярная тема, – хихикает Тик. Ладно. Деток на сегодня достаточно.
– Тик, ты нас извинишь? Нам надо поговорить. Она корчит недовольную мордочку, уходит в соседнюю комнату и пристраивается в очередь в бар.
– Значит, вы со Стейси познакомились в Мексике? Он кивает головой и делает глоток из бокала. Я уже говорила, как я ненавижу быть единственной трезвой из всей компании?