– Помнишь, как было с Зоей? – говорит Эндрю. – Мы ее приучили к порядку, не позволили хозяйничать в доме и помыкать нами, так что теперь она милая, воспитанная собака. То же самое будет и с детьми.
Может, он и прав. Может, меня не дети раздражают, а их родители. Ребенок-то не виноват, что никто ему не говорит нет. Если бы мне никто не говорил нет, я бы тоже, наверное, делала всякие глупости, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
– Не знаю, – говорю я. – Просто не нравится мне все это, с какой стороны ни посмотри. Во-первых, сама беременность – мне дурно от одной мысли. Я не хочу девять месяцев ходить жирной коровой, а если еще тошнить по утрам будет? Джули мне порассказала всяких гадостей – например, про одну тетку, которая везде ходит с чашечкой, чтобы слюну сплевывать. О самих родах я даже думать не хочу. А кормление грудью? Нет ничего отвратительнее кормления грудью. Никто не должен сосать мою грудь, кроме тебя, а когда ты это делаешь, оттуда не должна вылезать еда. Это омерзительно.
Лицо Эндрю меняется, видно, что он начинает злиться. Ой-ой. Не слишком ли далеко я зашла... Он понижает голос, и я понимаю, что слишком.
– Лара, – говорит он. – Мне надоело слушать одни и те же дурацкие отговорки. Уже больше года ты говоришь, чтобы я тебе дал время, – я дал тебе время. Теперь моя очередь. Я хочу ребенка, и я не хочу больше ждать. Мне уже тридцать один, а это значит, что мне будет почти пятьдесят, когда наш ребенок закончит школу. – Он замолкает, а когда снова начинает говорить, его голос дрожит. – Когда мой отец умер, ему был пятьдесят один год. Больше ждать я не хочу.
Я в шоке. Слезы неумолимо подступают к глазам. Значит, вот в чем дело. Отец. Могла бы и раньше догадаться. Теперь все начинает проясняться. Я изо всех сил стараюсь не разреветься – и потому что я его расстроила, и потому что этот сет я явно проигрываю.
– И что ты предлагаешь?
Он смотрит мне в лицо, и я вижу, что у него тоже слезы в глазах.
– Я хочу сказать, что, если ты серьезно относишься к нашему браку, тебе, наверное, придется пересмотреть свою систему ценностей.
Я чувствую, что мне вдруг не хватает воздуха, как будто сильно врезали поддых.
Дождалась. Вот она, моя красная лампочка с надписью "готова".
Десять часов спустя я сижу голая на полу в ванной и шепчу в телефон.
– Привет, это я, – говорю я.
– Почему ты шепотом говоришь? – спрашивает Джули.
– Потому что не хочу, чтобы Эндрю слышал.
– Почему?
Я делаю глубокий вдох и в двадцатый раз пытаюсь решить, стоит ли ей говорить. Стоит. Больше просто некому. А что, если она всем расскажет? У нее ведь язык без костей. Не расскажет. Если я попрошу не рассказывать – не расскажет. Все, говорю.
– Лара, что случилось? У тебя все в порядке?
– Все в порядке. Хочу тебя спросить кое о чем, только ты должна поклясться, что никому не расскажешь. Даже Джону, – говорю это и уже знаю, что Джону-то она наверняка расскажет. Блин, что я делаю?
– Клянусь, клянусь. Ну, что? Делаю еще один глубокий вдох.
– Ну, предположим, мы с Эндрю трахались без презерватива или чего-нибудь такого. Как я узнаю, что забеременела?
– Аа-а-а-а-а! – визжит она. – Боже мой! Значит, вы, ребята, тоже стараетесь? Это же чудесно! Ты представляешь, как здорово будет вместе ходить беременными?
Блин. Зачем я это сделала? И главное, тут же в голову приходит прекрасная идея рассказать про случайно порвавшийся презерватив, что было бы идеальным прикрытием моего интереса к теме. Поздно. Блин, блин, блин.
– Ну, не то чтобы стараемся. Я не строю температурных графиков, ничего такого. Мы просто решили не предохраняться и посмотреть, что из этого получится.
Я не сообщаю ей, что я и так вижу, что из этого получается. Никакого секса не получается, вот что. Я не могу получать удовольствие, когда нервы на взводе. Все время я только и думала о том, что вот, сейчас мы заделаем ребеночка, и жизнь больше никогда не будет такой же. И о том, что у меня уже нет возможности передумать, если я забеременею. Не пойдешь же делать аборт, если тебе тридцать, ты замужем и муж тебя прессует по поводу детей. Потом началась полная паранойя: я начала думать о том, что, как только моя дочь начнет водить машину, я уже никогда не смогу спокойно заснуть, что придется бороться с татуировками, отгонять от нее парней и пристраивать в хорошую частную школу. В течение десяти минут я успела помучиться всеми проблемами, с которыми может встретиться ребенок на протяжении жизни. А когда Эндрю кончил, клянусь вам, я слышала, как его живчики спорят, кто из них меня оплодотворит. Одним словом, если так пойдет и дальше, я даже не знаю, смогу ли я когда-нибудь еще испытать оргазм.
– В общем, – говорю я, – я просто хотела узнать, почувствовала ты что-нибудь или нет.
– Хорошо, – говорит Джули серьезным тоном. – Во-первых, нельзя начинать без подготовки. Ты принимаешь пренатальные препараты или хотя бы фолиевую кислоту?
Это для меня полнейшая новость, сердце начинает биться чаще. Прекрасно, я уже запуталась в этом материнстве.
– Нет, а что, надо? Я думала, пренатальные препараты – это когда уже забеременеешь.
Джули делает глубокий вдох:
– Послушай, это не настолько серьезно. Куча женщин беременеет просто так, без всякой подготовки, и получаются нормальные здоровые дети.
Я чувствую, что этой фразе полагается но, и Джули не уверена, говорить ли его. Если все так плохо, я должна это знать.
– Но... – подсказываю я.
Она колеблется, потом начинает говорить очень быстро:
– Но если ты принимаешь фолиевую кислоту, снижается риск мозговых дефектов в тот период развития, когда ребенок начинает формироваться.
Боже мой. Боже мой! Я совершенно не создана для этого.
Чувствуя мое отчаяние, Джули идет на попятный:
– Лара, подожди, ты, может, еще не беременна. С первой попытки никогда не получается. Просто пойди завтра первым делом в аптеку, купи пренатальных витаминов и начинай принимать дважды в день. И все будет хорошо.
Она права. Она должна быть права. Не может быть, чтобы один день имел значение.
– О-о-о-о, забыла! – вопит Джули. – Ты яйца ешь? В яйцах дикое количество фолиевой кислоты.
– Ем, ем! – ору я, а потом понижаю голос: – Сегодня утром на завтрак ела.
– Прекрасно. Вот видишь, нечего было волноваться.
Я выдыхаю. Слава богу, я не дала Эндрю уговорить себя на овсянку.
– Хорошо. Теперь скажи, ты сразу что-нибудь почувствовала? – спрашиваю я.
– Почувствовала. Уже на следующий день. Груди болеть стали, настроение такое было... не знаю, как сказать, просто почувствовала. А мои сестры совсем ничего не чувствовали. Узнали, когда тест на беременность сделали. У всех по-разному.
Очень полезная информация.
– Хорошо, спасибо тебе. Только, пожалуйста, не говори Джону, ладно? Я заставила Эндрю поклясться, что он никому не скажет, так что он убьет меня, если узнает, что я тебе рассказала.
– Не скажу, обещаю. Подожди минутку, рассказать тебе еще кое-что, за чем надо следить?
О боже! Каким еще опасностям я подвергаю жизнь своего потенциального нерожденного ребенка?
– Что еще?
– На случай если ты все-таки беременна – есть куча вещей, которые тебе нельзя. – Так и вижу, как она отмечает галочками все, что ферботен. – Никакого кофе и вообще ничего с кофеином. Разумеется, нельзя алкоголь, непастеризованные сыры типа бри или мягкой моццареллы, ничего с аспартамом, никакого суши, ничего, где есть сырые яйца, типа салата "цезарь"... так, что еще? Тунец или рыбу-меч много есть нельзя – там тонны ртути, – и не принимай никаких лекарств, даже самых простых... Наверное, все. Когда пойдешь к врачу, он должен дать тебе список.
Я начинаю жалеть, что позвонила ей.
– Супер, – говорю я. – Спасибо, что испортила мне жизнь.
На мгновение мне кажется, что она издает какие-то подозрительные звуки типа тсс, тсс, и я стараюсь вспомнить, что же мне в ней нравится.
– Лар, это действительно здорово. Обещаю тебе, если ты забеременеешь, тебе это обязательно понравится. Стоит попробовать.
За себя говори, милочка.
– Постараюсь поверить, – говорю я. – Но мне надо идти. А то, боюсь, Эндрю подумает, что я тут провожу время с вешалкой для пальто. Поговорим позже.
Я открываю дверь ванной и вхожу обратно в спальню. Полуспящий Эндрю разлегся в кровати с приклеенной к лицу улыбочкой типа "как-хорошо-меня-трахнули".
– Ты в порядке? – говорит он.
– Все прекрасно.
Я заползаю в кровать к нему под бочок и кладу ему голову на грудь.
– Как ты думаешь, мы сегодня сделали ребеночка? – спрашивает он.
О боже, надеюсь, нет. Похоже, мне потребуется время, чтобы привыкнуть к этому.
– Понятия не имею, – говорю я. – С тех пор как таблетки перестала есть, цикл скачет как хочет.
Да-а-а-а, тут ему повезло, таблеток я больше не ем. Когда мой врач выяснил, что мне скоро тридцать и таблетки я ем почти пятнадцать лет, он предложил сделать небольшой перерыв, чтобы проверить, работают ли еще мои яичники, на случай если мы в дальнейшем захотим иметь детей. Зря я его послушалась. Было бы в активе еще три месяца как минимум.
– М-м-м-хм-м, – урчит Эндрю. Он находится в том расслабленном полукоматозном месте, куда мужики отваливают после секса, и я понимаю, что сейчас его можно уговорить почти на что угодно. Я уже начинаю раздумывать, не стоит ли попросить его сделать апгрейд моего обручального колечка тремя каратами огранки "принцесс", но он снова начинает говорить. – Можно тебе задать вопрос? – спрашивает он.
– Ну, задавай.
– Ты станешь полной стервой, когда будешь беременной?
Я фыркаю и смеюсь. Любая другая женщина наверняка обиделась бы на такой вопрос, но я его прекрасно понимаю. Если и в нормальном-то состоянии я могу стать злобным монстром, вовремя не поев, то в какую суку я превращусь, когда стану толстой и неповоротливой и буду есть за двоих? Я обнимаю его и целую в щечку:
– Непременно, засранец.
– Я так и думал, – говорит он, закрывая глаза. – Ладно. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – отвечаю я, и поможет нам Бог.
5
На следующее утро, ровно в десять, я останавливаю машину у ворот Беверли-Парка. Подходит охранник с блокнотом, я ему сообщаю, что у меня встреча с Гарднерами. Ворота открываются, и я въезжаю в парк, глазея на огромные дома. Их и домами-то не назовешь. Скорее, поместья. Гигантские, чудовищные поместья. Не могу представить Тик Гарднер живущей в каком-нибудь из этих дворцов – с ее причесочкой в стиле Келли Осборн и в солдатских ботинках она должна здесь чувствовать себя чужеродным элементом. Я выворачиваю на округлую подъездную дорожку и не успеваю вылезти из машины, как здоровенная двойная входная дверь распахивается.
– Миссис Стоун?
Это Лори, секретарь. Узнаю голос. На вид года двадцать два, брюнетка, и очень хорошенькая. На ней модный спортивный костюмчик из бежевого велюра, и я тут же начинаю подозревать, что она спит с папой Гарднером.
– Добрый день. Вы, наверное, Лори. – Я протягиваю ей руку.
– Рада вас видеть. Миссис Гарднер через минуту спустится. Она хочет поговорить с вами, прежде чем вы встретитесь с Тик.
Я следую за ней в дом, который, похоже, является конечным пунктом маршрута каждого кусочка мрамора на планете. Не успевает Лори указать мне на одну из шести итальянских кушеток из зеленой кожи, расставленных по гостиной, как я слышу приближающееся цоканье дорогих каблучков. Я оборачиваюсь и вижу, что по двойной спиральной лестнице ко мне спускается шикарная миниатюрная блондинка. На ней моя розовая юбка, и я точно знаю, что это она обскакала меня вчера утром. Весь положительный настрой, который мне бы сейчас очень пригодился, куда-то улетучивается.
Она проходит все пятнадцать миль, разделяющие лестницу и кушетку, и широко распахивает руки, чтобы обнять меня:
– Лара, я так рада, что вы пришли! Спасибо большое, что вы согласились.
Она так молодо выглядит, что это ввергает меня в шок. Больше чем тридцать семь ей быть не может, а если может, то я хочу знать, как зовут ее пластического хирурга.
– Здравствуйте, миссис Гарднер, рада наконец-то познакомиться с вами лично.
– Пожалуйста, зовите меня Черил. Я всегда чувствую себя не в своей тарелке, когда человек моего возраста называет меня миссис Гарднер.
Так-так-так, извините, думаю я. Человек твоего возраста? Боже милостивый, я что, выгляжу на тридцать семь? Вот оно, приехали. Первое, что я сделаю, когда приду домой, – запишусь на коллагенотерапию.
– Давайте пройдем в столовую. Лори сейчас принесет потрясающий бранч.
Я иду вслед за ней по дому, пытаясь подсчитать в уме, сколько они на него угрохали. Получается миллионов десять только на вещи, плюс три-пять на оформление интерьера. Если есть на свете реинкарнация, я надеюсь возродиться достаточно умной, чтобы пойти учиться в киношколу.
Первое, что я вижу, входя в столовую, – это шведский стол, состоящий практически целиком из продуктов, которые мне есть нельзя. Там лежит кружок бри, стоит плошка салата "цезарь", на деревянном подносе – что-то типа сашими, еще есть мисочка с китайским салатом из курятины и гигантский пучок салата-латука, на который водружен здоровый кусок тунца. Ах да, забыла – большой кофейник и кувшин с вином.
– Я надеюсь, вы не будете против, – говорит она. – Я на диете Аткинса, так что попросила Лори не приносить никаких углеводов. Я с трудом могу пройти мимо какой-нибудь пекарни, а уж держать их дома совсем неразумно.
Я испытываю чудовищное искушение взять огромную тарелку и накидать туда всего и побольше, но в голове звучит Джулин голос, повествующий о врожденных дефектах, невротических расстройствах и смертоносных бактериальных инфекциях, так что я беру ложку китайского салата и стараюсь размазать ее по тарелке, чтобы она не выглядела такой пустой. Лори смотрит на меня подозрительно.
– Может, вам еще что-нибудь принести? – спрашивает она.
– Нет-нет, – говорю я. – Спасибо, не надо. Я сегодня утром проснулась такой голодной, что приготовила себе яйца, перед тем как идти сюда.
И это не вранье. На меня напала такая паранойя по поводу фолиевой кислоты, что я соорудила себе омлет из шести яиц. Кстати, вспомнила: надо не забыть обращать внимание на соски, чтобы не пропустить, когда заболят.
– Я бы воды выпила, если вы не возражаете. Лори и Черил обмениваются взглядами, Лори слегка пожимает плечами и исчезает на кухне. Мы с Черил усаживаемся за стол, и я перехожу к боевым действиям.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Она отрезает здоровый кусок бри и наливает себе вина. Лори появляется с бутылкой воды, ставит ее передо мной и снова исчезает.
– Да, – говорит Черил, отхлебывая вино. – Ситуация такова. Для меня и для отца Тик очень важно, чтобы она пошла в приличный колледж. Вы понимаете, с именем. Тик хочет в следующем году жить в Нью-Йорке, так что мы думали про Колумбию, может быть, даже про Принстон, раз это недалеко от города. Далее. Насколько я понимаю, ей нужно повысить результаты CAT, и, если предположить, что она сможет это сделать, мне было бы интересно узнать ваше мнение, каковы ее шансы.
Когда она произносит слово "Принстон", я чуть не плююсь минералкой обратно в стакан. Трудно придумать персонаж менее подходящий для Принстона, чем Тик Гарднер. Даже если свершится чудо, и разверзнется ад, и она туда поступит, она будет себя там чувствовать отвратительно. Одним словом, никаких шансов. Но потом я вспоминаю, что сижу в доме за десять миллионов, и следом вплывает мысль: а не думали ли они о пожертвованиях на строительство нового здания? Желательно, не маленького...
– Э-э-э, – говорю я, стараясь, чтобы это прозвучало тактично. – Принстон и Колумбия – это достаточно серьезная заявка, даже если ваша дочь повысит результаты CAT. В этих школах показатели тринадцать или четырнадцать считаются средними. – Я делаю паузу, давая ей возможность встрять в любой момент. Не хочет. Ладно. – У вас есть там какие-нибудь связи, или, возможно, вы, э-э-э, думали о пожертвовании? Потому что это могло бы помочь.
В ответ я получаю стальной взгляд.
– Я надеялась, что нам не придется делать это с помощью денег. Я бы хотела, чтобы Тик сама все сделала, чтобы не было ощущения, будто мы ей покупаем образование.
Интересно. У барыни есть нравственные устои. Или она просто дешевка. Так или иначе, надо немного подать назад.
– Я не имела в виду, что это обязательно. Здесь я с вами совершенно согласна. Просто дело в том, что вы выбрали две самые сложные для поступления школы, и даже несмотря на то, что Тик умная девочка, ее результаты не дотягивают даже до средних...
Она меня прерывает:
– В девятом и десятом классах у нее были только "А" и "В". Только в этот последний год оценки стали хуже. И "С" по химии – тоже не ее вина. У нее был ужасный учитель, он просто ненавидел ее.
Ой, как я люблю родителей деток из частных школ – всегда у них во всем виноват учитель. Думаю, пора запускать программу "в-посланника-не-стреляют".
– Послушайте, Черил. Будь моя воля, каждый ребенок учился бы в той школе, которую выбрал. Но, как вы понимаете, не я это решаю. Все, что я могу, – это рассказать вам, что требуется для поступления. Если речь идет о Принстоне и Колумбии, ей надо закончить не просто на твердые "А", а с отличием и по расширенному курсу, и даже тогда ее шансы будут один к пяти. Я не говорю, что ей не стоит пробовать, но если смотреть на вещи трезво, ее шансы невелики, и вам стоит подумать о какой-нибудь школе, не входящей в "Лигу плюща".
У Черил такой вид, будто я ей только что сообщила, что "Нейман Маркус" закрывается навсегда. Она просто раздавлена. Обычно я ненавижу эту часть своей работы, однако приходится признать, что есть в этом какое-то извращенное удовольствие – приятно чувствовать себя одним из немногих людей на свете, когда-либо говоривших этой женщине, что она не может поиметь все, что захочет. Она механически кивает головой, и нижняя губа у нее трясется. О боже. Она что, собирается слезу пустить?
– Стефан будет очень недоволен, – всхлипывает она. – Я даже не знаю, как я ему скажу.
Я молчу. Если она думает, что это буду делать я, пусть приглашает на бранч другого консультанта по поступлению. Я прочищаю горло и пробую подойти с другой стороны.