– Ты встретил женщину, и что-то в ней тронуло тебя. Да так сильно, что ты перевернул небо и землю, чтобы ее разыскать. Она же не изменилась. Та самая женщина, ради которой ты прилетел с другого конца света. – Рэнди потянулась к рюмке, оказавшейся пустой. Поставив ее на стол, она изо всех сил пыталась придать голосу твердость. – Слепота не делает ее менее прекрасной. Или менее желанной.
– Делает, – проговорила от двери Джордана. – Перестань его уговаривать, Патрик крутанулся на стуле, локтем задев рюмку.
Рэнди успела ее подхватить, но, даже если бы рюмка разбилась вдребезги, Патрик вряд ли это заметил бы.
Он впился глазами в Джордану, охватил ее взглядом с головы до ног.
Да, небольшое отличие было, теперь он это видел лишь потому, что знал.
Но оно не делало ее ни менее прекрасной, ни менее желанной. Она переоделась из белого платьица в алый сарафан, подхваченный тесемкой на шее и оставлявший плечи открытыми. Копна волос откинута за спину, но там и тут золотисто-платиновые влажные локоны выбивались, падали на лицо и на плечи. Кожа отливала на солнце нежным блеском.
Воплощенное целомудрие в девственно-белом наряде исчезло, уступив место соблазнительной, теплой женщине. Лицо без следов косметики, платье, небрежная прическа создавали образ не детской невинности, но женщины, которую хочется обнимать. Которую хочется прижать к себе, чтобы зарыться лицом в водопад волос, освободить тесемки сарафана и обнаружить под ним все ее дивные тайны.
Тайны, которых ему никогда не открыть.
Скрипнув зубами, Патрик оторвал от Джорданы взгляд и посмотрел ей за спину, ожидая увидеть Конроя на шаг позади нее. Жаждавшая выхода ярость вспыхнула с новой силой. Копрой обязан был бы находиться рядом. Хотя, с отвращением подумал он, защитник из этого фотографа никудышный. Разве можно доверять ему такое беспомощное существо?
– Где твой дружок? – прорычал он. – Который гоняет тебя взад-вперед по лугу в нескольких дюймах от озера?
– При чем тут "гоняет"? Он выполнял свою работу, – возразила Джордана.
– Его работа. Твоя жизнь. – Если бы не душивший его гнев, Патрика восхитила бы ее доверчивость. Сам он не доверял никому, кроме Рейфа.
– Филипп мой давнишний друг. Он меня никогда не обидит.
– Ну, и где же он сейчас, твой друг? – В данный момент ему меньше всего хотелось увидеть физиономию Конроя, и все же он злился, что того здесь нет.
Как злился на Рэнди за ее безжалостность. На Джордану – за то, что она все равно желанна. На себя самого – за то, что по-прежнему хочет ее…
Воспоминание о том, как его наглый натиск заставил ее ринуться навстречу смертельной опасности, только подливало масла в огонь. Привыкший смотреть фактам прямо в лицо, сейчас, в необычном для себя помрачении, он возлагал всю вину на Конроя.
– Сколько недель он упорно противился всем моим попыткам тебя разыскать – и вдруг смылся, бросив тебя на мое попечение. Где же твой доблестный рыцарь? – Патрик буквально исходил ядом. – Боится?
– Чего ему бояться? Я дома – и в безопасности.
Патрик подавил горький смешок, гадая, верит ли она сама в то, что говорит. В безопасности? После того поцелуя на лугу? Даже самое невинное создание не может быть до такой степени наивным.
А насколько невинно это создание? Любой мужчина способен выложить цену журнала, купить ее снимок и погрузиться в очарование золотой грезы. А вдруг какому-нибудь счастливцу удалось превратить эти надежды в реальность и погрузиться в очарование живой женщины? Скольким это удалось? Недостойные подозрения. Раньше он даже не думал, сколь болезненны могут быть уколы ревности.
Против ревности у Патрика защиты не было – она была абсолютно чужда его натуре. А теперь вдруг взялась откуда-то, затаилась глубоко внутри, как гадюка отравляя все его мысли. До Джорданы ни одна женщина не значила для него так много, чтобы злиться при мысли о прикосновении к ней другого мужчины.
– Ты зря сердишься на Филиппа. Считаешь, что он меня предал, но это вовсе не так. Он хотел остаться, но я сама попросила его уехать. – Прежде чем Патрик сумел придумать очередной резкий выпад, она обернулась к негритянке, наблюдавшей за ними, как мамальвица за своим выводком. – Рэнди? – Как и тогда, на лугу, с Филиппом, Джордана протянула руку, ожидая, пока Рэнди возьмет ее. – Ты нас не оставишь? Мне надо поговорить с мистером Маккэлемом. Это не долго.
Рэнди обхватила обеими ладонями ладонь Джорданы, всматриваясь в спокойное лицо подруги.
– Ты уверена, что надо поговорить?
– Уверена.
Рэнди еще на миг задержала пальцы на ладони Джорданы и ушла, бросив Патрику предупреждающий взгляд. Ее шаги постепенно стихли, и в кухне повисла тишина. Патрик хотел, чтобы Джордана сама нарушила молчание, но понимал, что она не сделает этого. Первый шаг был за ним.
Она стояла так близко, что до него доносился аромат ее духов. Солнце, цветы и Джордана. Неотделимы друг от друга, он знал, что для него они навсегда останутся одним целым.
– После спектакля на лугу ты имеешь полное право ненавидеть меня.
– В спектакле на лугу виноваты мы оба. Мне не за что тебя ненавидеть.
Она, разумеется, деликатничала, но Патрик не стал спорить.
– Ты меня боишься, Джордана?
– Нет. – Потом, покачав головой, добавила: Впрочем, иногда ты меня пугаешь. Но не сейчас. Она дотронулась до его руки, задержала ладонь на локте и улыбнулась чуть задумчиво. – Пойдем посидим в саду. Рэнди говорит, что это самое чудесное время дня.
Чувствуя ее пальцы на своем локте, Патрик вышел вместе с ней в сад и, слегка поддерживая ее, направился к садовому столику, за который они уселись.
Когда Джордана взглянула на него через стол, он не мог отделаться от жуткого ощущения, что эти незрячие глаза видят под внешней оболочкой настоящего, спрятанного от всего мира Патрика.
– Ты что-нибудь можешь видеть? – Голос его бестактным, назойливым скрежетом нарушил безмятежность сада.
– Свет, тьму. Неясные тени – когда условия хорошие. – Она была бесстрастна до такой степени, как будто вела разговор о погоде.
– А сейчас хорошие условия? Ты видишь меня?
– Нет, Патрик, – сказала она почти нежно, словно понимала, что ее слова доставляют ему боль. – То, в чем мне отказывает зрение, компенсируют другие чувства. Ты сейчас сидишь. Голос звучит со мной на одном уровне. Если бы ты стоял, он доносился бы сверху. – Джордана легонько хмыкнула. – Здравый смысл подсказывает, что ты сидишь напротив меня, поскольку я слышала скрип стула о гравий и еще потому, что больше здесь сесть некуда.
– Тогда, в ресторане, я мог бы поклясться…
– Ты был всего лишь голосом. Я не могла увидеть тебя. И никогда не увижу.
Он вспомнил, как лежала на руке Конроя ее рука, как она пробиралась между крошечными столиками.
Уверенная, спокойная. Изящные пальцы, скользящие по креслу, осторожно изучающие, узнающие. Пустой бокал в ее поднятой руке, а потом, наполненный, аккуратно опустившийся на стол. Ее удивление при появлении незнакомца. Смущение, робость, колебание не знакомый ли?
Реакции, действия, превратившиеся в инстинкты.
Укоренившиеся настолько, что справлялись с любой неожиданностью. Привычки, воспитанные годами.
Патрик вдруг понял, что сжимает край стола, и заставил себя расслабиться.
– А ты давно не видишь?
– С рождения.
Он шумно выдохнул. Почему-то он не был готов к такому ответу. Думал, что много лет, но не всегда.
Страшно было представить, что она никогда не видела солнца, цветка или, например, утра, как в его любимой Шотландии. Значит, она и понятия не имеет, насколько прекрасна.
– Как? – глухо повис между ними его вопрос. Наверное, это жестоко и грубо, но Патрику нужно было знать.
Если ее и задела его бестактность, Джордана этого не показала. Она даже не отвернулась, не отвела глаз.
– Я родилась преждевременно. В боксе для новорожденных что-то случилось. Двадцать восемь лет назад это не было редкостью.
– Но ведь твоя семья должна была что-то делать, искать пути, возможности лечения. Медицина постоянно развивается. Каждый день появляются новые лекарства, новые методы.
– Да, меня пытались лечить. Папа не оставлял попыток до самой смерти. Мне тогда было девять. А потом бабушка махнула на это дело рукой. Раз необратимое повреждение, сказала она тогда, нечего и стараться… По крайней мере в этом она оказалась права. Что-то промелькнуло на ее лице, что-то доселе не виданное Патриком. Промелькнуло и исчезло – слишком быстро, чтобы он смог это распознать.
– Бабушку твоя слепота возмущала, не так ли? Он сделал попытку объяснить непонятный промельк. Она стеснялась твоей неполноценности?
– Да, она меня презирала. – Улыбка ее стала мрачной, и Патрик удивился, что в незрячих глазах может быть столько тоски. Но она быстро взяла себя в руки и продолжала будничным тоном:
– За неполноценность и за то, что я не мальчик, который унаследовал бы фамилию Даниэль. Теперь, когда моя мама снова вышла замуж и живет в Швейцарии, из нашей семьи остались только мы двое, бабушка Эмма и я. Желчная старуха и слепая внучка. Последние из династии Даниэлей.
– Ты не поддерживаешь отношений с бабушкой?
– Она отказалась видеть меня с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать.
– И что же произошло, когда тебе исполнилось восемнадцать, Джордана? – спросил Патрик, недоумевая, какой проступок могло совершить существо столь юное и к тому же почти беспомощное.
– Ничего особенного, просто моя бабушка – истинная южанка, гордая, чопорная, с допотопными понятиями о фамильной чести. Она помнит те времена, когда дети вроде меня считались позором для семьи, их положено было прятать от посторонних глаз. У нее вообще тяжелый нрав, мама тоже не смогла с ней ужиться после смерти отца. В конце концов мой позор открылся, и сочувствие знакомых бабушку доконало. У нас с ней есть одна общая черта – мы обе ненавидим жалость. Но эта черта нас не сблизила, наоборот – как только я повзрослела, мы разошлись окончательно и бесповоротно.
Сострадание было не в натуре Патрика, все единодушно считали его человеком черствым. И все же сейчас, слушая печальный рассказ Джорданы в освещенном угасающим солнцем саду, он мечтал привлечь ее к себе, утешить, излить искреннее негодование, вызванное жестокостью несгибаемой Эммы Даниэль.
Ощущение было слишком новым, для него не находилось слов. Момент оказался упущен. Он молчал, удивляясь про себя, почему Джордана, столько недель избегавшая его, теперь решила рассказать почти незнакомому человеку эту глубоко личную историю. Он понимал, что она к таким излияниям не привыкла и, может быть, откровенничает впервые в жизни.
Как будто устав от напряжения, Джордана легонько прикоснулась кончиками пальцев к вискам, где бились под тонкой кожей жилки. Потом медленно провела ладонью по волосам, пытаясь пригладить их пальцами, но лишь растрепала еще больше.
Для всего мира она была мечтой, ускользающим миражем. Сейчас, здесь, в своем саду, она была женщиной из плоти и крови, со своими заботами. Если мир еще не весь был у ее ног, он рухнул бы, увидев такую Джордану.
– У меня есть вопросы, Патрик. – Ее гладкий лоб перерезала морщинка. Она покачала головой, не зная, с чего начать. – Мне известно о тебе довольно много.
Когда ты начал меня разыскивать, Рэнди посчитала своим долгом узнать о тебе все, что можно. Феноменальные успехи в бизнесе, в спорте, у женщин – и бульварные, и респектабельные газеты постоянно докладывают публике об этом. Я знаю про твои владения в Шотландии, про отца, про вашу близость. Только мать осталась как-то в тени. О ней ничего нет. Как будто ее не существовало. Нетрудно предположить, что есть другой, скрытый Патрик, который глубже своего газетного двойника. Так же как есть другая Джордана, нисколько не похожая на Джордану с обложек журналов. Правда бывает так далека от бульварных сказок.
Джордана сама услышала горечь в своем голосе. С горечью она распростилась давно. И вот теперь появление Патрика…
– Задавай свои вопросы, Джордана.
Патрик не мог отделаться от мысли, что еще двадцать четыре часа назад он не стал бы делать подобных уступок. И вообще не стал бы их делать никому, кроме Джорданы.
– Мои вопросы очень просты. Они начинаются с "почему".
– Задавай свои "почему", если они смогут успокоить тебя. – Услышь Патрик в своем голосе нежность, он был бы поражен, но он к себе не прислушивался, поскольку все его мысли были устремлены на встревоженную женщину, сидевшую напротив него.
– Ты обещаешь сказать мне правду? – Все, что она узнала об этом человеке, говорило о его прямоте. Но будет ли он и с ней таким же откровенным? – Правду, какой бы горькой она ни была?
– Да.
– Тогда начнем. Почему ты здесь? И раз уж ты здесь, после стольких недель поисков, почему ты уходишь?
– Ты знаешь, почему я пришел. Ты знаешь, почему я ухожу. Почему я должен уйти.
Джордана, уловив в его тоне раздражение, ощутила неловкость.
– Ты мне не ответил, Патрик.
– Черт возьми, Джордана! Что ты хочешь, чтобы я сказал?
– Ты подошел ко мне в ресторане…
– Давай выражаться прямо. Я набросился на тебя в ресторане.
– Ладно. – Джордана наклонила голову. – Ты набросился на меня. Почему?
– Почему? Боже милостивый! Почему мужчина набрасывается на женщину? Потому что хочет ее!
– Почему? Почему ты хотел меня? Разве одного взгляда достаточно? Ты не знал меня, не знал ничего обо мне.
– Ты очень красивая женщина, Джордана, ты и вообразить себе не можешь, как ты красива. Я устал, мне было скучно. Мир начал казаться мне унылым, уродливым – по моей, конечно, вине. Я слишком спешил жить, перестал отличать хорошее от плохого. Для меня ты стала солнечным светом во мраке. Светом, который я хотел получить. – Он обещал откровенность, что ж, пускай она ее получает. – Ты стала моей мечтой. А когда ты взглянула сквозь меня, словно сквозь бездушную вещь, ты стала больше чем мечтой – ты превратилась в навязчивую идею.
– Ты искал меня, но безуспешно. Меня не легко найти.
– Пока Рейф Куртни, мой представитель в Америке, не напал на твой след. Ему удалось разузнать адрес у Ричарда Чессена, спонсора съемок "Девушки лета". Я был до такой степени тобой очарован, что прилетел из Шотландии, с твердым намерением на этот раз получить тебя.
– Под "получить" ты имеешь в виду – спать со мной?
– Да. Спать с тобой, найти успокоение боли, мучившей меня с тех пор, как я впервые тебя увидел. Боли, которую не облегчила бы никакая другая женщина. – Патрик решил сказать правду. – С тех пор как я увидел тебя, для меня перестали существовать другие женщины. Вот что такое навязчивая идея. Я был одержимым…
Джордана заметила прошедшее время.
– И это закончилось с поцелуем и с открытием, что твой идеал вовсе не идеален, а совсем напротив – не дотягивает даже до нормы. Ты купился на мираж, но реальность его, увы, разрушила.
Эмма Даниэль справлялась со слепотой Джорданы, просто скрывая ее ото всех. Чем же лучше его бегство? – спрашивал себя Патрик. Ответ был неутешителен. Испустив сдавленный стон, он процедил:
– А что бы ты сделала на моем месте, Джордана?
– Что-то произошло на лугу, когда ты меня поцеловал. И это "что-то" потрясло тебя и испугало меня оказалось новым для нас обоих. Доведи дело до конца. Дай нам время понять, что это было.
– Ты сама не знаешь, о чем просишь.
– Я должна попытаться.
Ему хотелось встряхнуть ее, заставить прислушаться к голосу разума.
– От меня всегда одни неприятности, а у тебя хватает своих.
– С неприятностями я справляться умею. Куда лучше, чем с жалостью.
– Жалостью? – Ему и в голову не приходило ее жалеть. Сочувствие – да, оно возникало в его душе, когда он представлял, что она двадцать восемь лет прожила без зрения. Что она не видела столько прекрасных вещей. Но сочувствие – не жалость. – Господь мне свидетель, я сам не понимаю, что именно ощущаю и почему, но это не жалость.
Джордана знала, что он, кроме всего прочего, ощущал страх. Она много раз сталкивалась с этим. Неловкость, смущение. Дискомфорт. Боязнь совершить ошибку. Повышенный тон, будто она глухая. Нерешительность. Осторожные прикосновения, будто она может разбиться. Страх и…, отвращение, потому что она не такая, как все. Это еще хуже, чем жалость.
– В таком случае почему бы нам не разобраться, что же это было? Ради меня – но и ради тебя тоже. – Она ощущала на себе тяжесть его взгляда и сейчас была рада, что не может видеть. Это был один из тех редких случаев, когда мрак облегчал ей те слова, которые она собиралась произнести. – Ты, кажется, говорил, что в последнее время женщины из твоей жизни исчезли. Неотразимый Патрик Маккэлем без женщин!
– Предлагаешь помощь?
– Предлагаю. Если ты не собрался удрать в Шотландию.
Его еще никогда не переигрывала женщина, но он был достаточно умен, чтобы распознать поражение, и достаточно силен, чтобы его признать.
– Нет, Джордана, я не удеру в Шотландию. – Он тяжко вздохнул. – Останусь здесь. Только как бы нам не совершить ошибки.
– Слишком поздно волноваться об ошибках, Патрик.
– Пожалуй. – Он вгляделся в ее лицо с чуть заметными кругами усталости под глазами. – Я пойду. Ты устала. Это был…, необычный день для нас обоих.
Он поднялся, отодвинув кресло. От его фигуры на ее лицо легла прохладная тень. Она ждала, когда он заговорит, назначит будущую встречу.
– Рэнди пригласила меня на ужин. Ты не могла бы извиниться за меня и сказать, что я приму ее предложение в другой раз? – Он прикоснулся к ее щеке, обвел кончиком большого пальца овал ее лица. Ему хотелось поцеловать ее, но он не осмеливался. – Мне нужно срочно кое-что обдумать.
Джордана едва удержалась, чтобы не уткнуться губами в его ладонь, и была потрясена этим безумным желанием. Он же завоеватель, опасный и самонадеянный, и она решила преподать ему урок. Но от одного-единственного прикосновения весь ее план зашатался. Патрик Маккэлем опасен – очень опасен, – и она не должна об этом забывать.
– Я думаю… – Рот у нее пересох, горло сжалось, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. – Я думаю, нам обоим есть что обдумать.
Он сделал шаг назад, и солнце снова залило ее лицо.
– До завтра?
Она подняла глаза навстречу его голосу. Именно это она и хотела услышать.
– Да. До завтра.