На миг он замер у меня за спиной, остановился, и я, уже подчинившаяся ему, могла почувствовать, какой он невыносимо твердый внутри; потом, мягко обхватив руками мои бедра, он начал двигаться, погружаться и уходить - сначала медленно и осторожно, потом все сильнее и сильнее. "Он же просто насилует меня", - мелькнула у меня мысль, и именно эта мысль - унижение, гнев, возмущение - вдруг горячей возбуждающей волной прокатилась по моему телу, затуманила сознание, и через миг я уже ни о чем не могла думать, я ощущала только то, что происходило внутри меня, а он проникал в меня так глубоко, сильно и умело, что моего терпения не надолго хватило. Я закричала, испытав наслаждение, сладкая судорога свела мне бедра, но до его наслаждения было еще далеко, и он продолжал пронзать меня, как чудесно огромный поршень, и я поразилась, когда почувствовала, что мое тело опять пробуждается и устремляется ему навстречу, и я опять начинаю испытывать это, - и я снова содрогнулась, почти сразу же, а потом это пришло и в третий раз, как только я ощутила внутри себя горячую струю его семени.
Задыхаясь, я полулежала в его объятиях, все еще чувствуя его в себе. Потом он ушел, и некоторое время прошло в молчании. Он застегнулся сам и даже мне оправил платье. В полном бессилии я повернулась к нему.
- Ну, вы же должны признать, сударь, что с вашей стороны это было гнусно.
Смеясь как победитель, ибо у него были основания так смеяться, он снова привлек меня к себе, осыпал ласковыми поцелуями мое лицо.
- Боже мой, ты такая красивая, вкусная, аппетитная… Я обожаю тебя. Обожаю твое теплое гнездышко… Знаешь, до чего приятно чувствовать, как там у тебя внутри все просыпается, как ты идешь мне навстречу, как хорошо встречаешь меня… Ты редкая женщина. Я и не думал, что ты такая. Я никому тебя не отдам.
Румянец невольно заливал мне щеки, ибо я знала, о чем он говорит, и сама замечала за собой все эти маленькие слабости. Он еще какое-то время шептал мне на ухо разные ласковые непристойности, слушать которые было необыкновенно приятно, а потом вдруг нежно спросил, заглянув в глаза:
- Тебе понравилось, правда? Я правильно почувствовал?
- Ты меня почти изнасиловал! - сказала я грозно, делая вид, что я крайне разгневана.
Он рассмеялся.
- Ну, в некотором смысле я имею на это право.
Я приникла к нему, побежденная до конца тем чувством, которое он во мне вызвал. Я любила его… Он овладел мной сейчас, можно сказать, против моей воли, но даже это доставило мне удовольствие. Да, этот мужчина вообще всегда дарил мне наслаждение - такое наслаждение, выше и лучше которого нет ничего на свете. Нет даже слов, чтобы описать всю его глубину.
- Александр, - прошептала я, касаясь его щеки. - Мой мужчина. Мой муж…
Нежно целуя, он повел меня по берегу. Я не противилась, ибо было уже поздно. Обвив рукой мою талию, Александр говорил:
- Видишь, как все хорошо случилось… Кто бы мог ожидать?
- Ну да! Ты наверняка все заранее продумал, когда шел сюда.
- Вовсе нет. - Улыбаясь, он подхватил меня на руки. - Я ничего не планировал. Просто я почувствовал, что ты уходишь… что ты строишь между нами какую-то нелепую стену. Это же невыносимо для молодого мужа, правда? Я захотел вернуть тебя любой ценой, приблизить к себе… К тому же я так желал тебя, что меня в жар бросало.
- О, как лестно узнать, что я смогла разрушить хваленое самообладание герцога дю Шатлэ! Вы больше не контролируете себя, да, господин герцог?
- Скажем так: целых четыре месяца я только то и делал, что контролировал себя, - а теперь довольно!
Я смеялась, спрятав лицо у него на плече, щекоча волосами его шею. У меня внутри еще жили воспоминания, как только что я билась в сладких конвульсиях… Вдруг я впервые в жизни поняла: просто родить ребенка и родить ребенка от мужчины, по которому тоскует плоть, - это разные вещи. Ребенок… Мне только сейчас открылось, какое это было бы наслаждение - забеременеть, зачать ребенка от Александра в столь мучительно-сладкий момент слияния. Это значит будто оставить Александра в себе, позволить ему расти в недрах моего тела. Раньше я была полностью лишена этого ощущения… То материнство, которое я познала, - это другое материнство… А Александр? Можно только представить, какое счастье я бы ему дала!
Может, этот случай на берегу и станет началом подобного счастья? Я подняла голову и так внимательно взглянула на мужа, что он остановился.
- Что такое, cara?
- Ничего, - пробормотала я, краснея и снова пряча лицо у него на груди. - Еще… еще слишком рано говорить об этом.
7
"Мария Каролина" - корабль, носящий имя ныне правящей королевы Неаполя и обеих Сицилий, - медленно входил в бухту Сан-Джованни-а-Тедуччо, и целое море огней разливалось перед нами. Мы только что обошли остров Ла Гайола и мыс Позиллино, и теперь перед нами вздымал мощные белые башни средневековый замок Кастельнуово, хорошо различимый даже в темноте. Силуэта Везувия не было видно, но я знала, что он там, на востоке, лишь на ночь скрытый мраком. Оттуда завтра придет солнце. Придет и позолотит эту голубую лагуну, над которой полумесяцем раскинулся город.
Перед нами был ночной Неаполь.
Несмотря на ночь, уже слышалось в воздухе canzone napoletana какого-то портового музыканта, а я, стоя на корме, вспоминала тот жаркий августовский день, когда именно из Неаполя отец увозил меня во Францию. С тех пор прошло почти шестнадцать лет. Где мы жили тогда здесь? Я не помнила названия гостиницы, но знала, что она находилась совсем недалеко от порта, на набережной Ривьера Кьяйя, - выглядывая из окна, можно было видеть паруса и мачты кораблей.
Была ночь с 16-го на 17 марта 1796 года, и в Неаполе, похоже, уже давно вступила в права весна; я бы не удивилась, если бы заметила цветущие деревья. Александр оставался на "Марии Каролине", чтобы уладить кое-какие вопросы об оплате, а я тем временем села в первую подошедшую к борту судна барку. Люк и Гариб были со мной, Эжени несла мой несессер - мы направлялись в гостиницу. Я намеревалась разыскать ее, ту самую, где мы жили много лет назад. Александр должен был найти меня чуть позже.
Плавание на этот раз заняло больше шести дней. Не так давно мы распрощались в Бастии с Ле Пикаром, который остался залечивать свое раненое плечо. И вот уже мы в столице Неаполитанского королевства… Мы еще не решили, сколько здесь пробудем; если нам очень понравится, мы снимем здесь дом - не жить же все время в гостинице. Но, честно говоря, никаких определенных планов ни у меня, ни у Александра не было.
- Куда синьора желает отправиться? - наперебой закричали, обращаясь ко мне, факино - носильщики, едва только барка причалила.
Я еще не успела ответить, как они взахлеб повторили свой вопрос на скверном французском, и, уже совсем безграмотно, - по-английски. Я выбрала из них самого приличного и поманила к себе.
- Мне нужна гостиница на набережной. Я не помню ее названия. Ты знаешь такую? - спросила я, очень гордая тем, что так правильно и хорошо говорю по-итальянски.
- На набережной Ривьера Кьяйя?
- Да.
- О, синьора, здесь только одна такая гостиница - "Цокколо". Это как раз то, что нужно синьоре. Я и мой сын Джанни отведем вас туда.
- Нет, пусть лучше ваш сын останется здесь и предупредит моего мужа, что я поехала в "Цокколо".
Я объяснила мальчугану, как мой муж выглядит, и назвала свое имя, только теперь заметив, как пристально следят за всем происходящим два жандарма - вероятно, из таможенной службы его величества. Впервые за много лет жандармы меня не испугали. Заграничные паспорта были у нас в порядке, но если бы это было и не так, в Неаполе нам все равно были бы рады. Я не забывала, что королева Мария Каролина - родная сестра Марии Антуанетты, статс-дамой и подругой которой я была…
Едва увидев гостиницу "Цокколо", что по-итальянски значит "деревянный башмак", я сразу поняла, что это та самая, где мы когда-то жили. О, она очень изменилась - по крайней мере, мне так показалось… Носильщик уверял, что это лучшая гостиница в Неаполе. Оказавшись внутри, я поняла, что он был недалек от истины. И я по достоинству оценила, что значит большой город, отмеченный печатью цивилизации. Корсиканские грязные гостиничные номера, полные тараканов, мне порядком надоели, и я облегченно вздохнула, оказавшись в совсем другой обстановке.
Хозяин "Цокколо", которого все называли дон Лоренцо, почтительно проводил меня на третий этаж, где нам был отведен номер из трех комнат. Каким-то чудом он узнал мое имя прежде, чем я представилась, - должно быть, носильщик шепнул ему на ухо, и вел теперь себя в высшей степени предупредительно и вежливо.
- Стоит вам потянуть вот за этот шнур, и моя жена будет у вас, донна Сюзанна. Вы желаете принять ванну?
- Да, я бы не отказалась, - ответила я, чрезвычайно довольная увиденным.
- А ужин? Подавать ли ужин, донна Сюзанна?
- Нет. Мы вряд ли будем ужинать. Распорядитесь лучше насчет завтрака на двоих. В номер, разумеется.
- Синьора кого-то ждет?
- Я жду моего супруга, - произнесла я с нескрываемой гордостью. - Он скоро появится здесь.
Дон Лоренцо удалился, пожелав мне приятной ночи. Эжени, обрадованная увиденным, с простодушием юности оглядела все комнаты и, остановившись посреди гостиной, уронила мой несессер.
- Ах, здесь просто прелестно, ваше сиятельство! Не то что на Корсике!
- Да, это все так, моя милая, но было бы лучше, если бы вы занялись моей ванной и нашими вещами - их надо распаковать.
Эжени, надув губы, исчезла. Я огляделась. Номер состоял из трех небольших комнат - гостиной, столовой и спальни, а также маленькой ванной. Здесь были мягкие ковры, уютный камин, белоснежные простыни… У постели уже был зажжен ночник, сделанный в форме фарфорового бочонка для вина: пламя свечей нагревало сосуд и, проснувшись утром, когда камин уже погаснет, можно согреться стаканчиком горячего кьянти…
Кьянти! Это удивительное вино - как давно я его не пила!
Я нежилась в горячей воде, размышляя о том, как хорошо у меня все складывается. Даже не у меня - у нас. Раньше я считала это неожиданно свалившееся счастье зыбким, недолговечным, как, впрочем, и все в моей жизни, но теперь, прибыв в Неаполь, я вдруг обрела столь желаемое чувство уверенности. У меня нет причин опасаться за свою семью и за своего мужа… Александр любит меня. Он не только вытащил меня из нищеты, дал свое имя, сделал герцогиней, он еще и сделал меня по-настоящему счастливой. Он стал для меня самым дорогим на свете мужчиной…
Герцог появился тогда, когда служанка в очередной раз наполняла ванну горячей водой. Сладостное ощущение тепла охватило меня, я блаженно зажмурилась, и лишь когда Александр прикоснулся к моей руке, заметила, что он пришел.
- Эжени, вы свободны, - пробормотала я в полудреме.
Горячая ванна расслабила меня, навеяла сон, но Александр, стоя позади меня, мягко ласкал мои плечи, золотые волосы, пышной массой поднятые наверх, затылок, шею, грудь, и я с наслаждением отдавалась во власть его прикосновений. Томное желание разливалось по телу… Усилием заставив себя открыть глаза, я запрокинула голову, глядя на мужа. Он казался сейчас таким высоким…
- Вас долго не было. Что, были неприятности?
- Да нет… Жандармы проверили паспорта.
- Вот как? А меня они пропустили без всякой проверки.
- Их сразила ваша красота, любовь моя…
Я резко, не стыдясь своей наготы и зная, что он любит и любуется моим телом, повернулась к нему, так что даже вода в ванне пошла волнами, мягко коснулась руками его пояса, расстегнула одну из пуговиц его жилета.
- Хотите прийти ко мне? Я приглашаю вас… Идите, здесь так тепло!
- Самая теплая - это вы, радость моя.
Уже прильнув к нему, чувствуя его тепло и силу и зная, что вот-вот в порыве нежного желания мы сольемся в одно существо, я прошептала, смахивая с ресниц капли воды, в перерыве между поцелуями:
- Первая ночь в Неаполе…
- Волшебная ночь… И все наши ночи будут волшебны, моя дорогая. Mia cara… carissima… mio dolce amor…
…На следующее утро я проснулась поздно - ближе к полудню. Александр, утомленный прошедшей ночью, еще спал. Я тихо, чтобы не разбудить мужа, выскользнула из его объятий. За окном уже вовсю кипела неаполитанская жизнь, даже оконные стекла и портьеры почти не сдерживали уличного шума, проникающего в спальню.
Не зовя Эжени, я умылась. Служанка из нее была не ахти какая - она даже не выложила для меня пеньюар, и мне долго пришлось искать для себя что-то подходящее. В шкафу я обнаружила воздушное утреннее платье, набросила его поверх кружевной ночной рубашки и в таком виде вышла в гостиную, горя желанием отчитать Эжени и позаботиться о том, чтобы дон Лоренцо вовремя подал завтрак.
В гостиной уже пахло кофе, и со стула мне навстречу поднялся высокий старик лет шестидесяти пяти, изящный, изысканно одетый, в безупречном завитом парике и с тростью в руках. Серые глаза его окинули меня внимательным взором. Поклонившись мне с необыкновенным изяществом, он произнес:
- Счастлив вас видеть, мадам.
Он хорошо говорил по-французски. Смущенная, ничего не понимая, пристыженная тем, что стою перед столь корректным человеком в таком домашнем виде, непричесанная, я пробормотала:
- Но… как же это? Служанка не предупредила меня, и я…
- Тысяча извинений, мадам. Дело в том, что я тоже не видел служанку. Я заказал сюда кофе и терпеливо пил его, дожидаясь вас.
Лицо у него было красивое, гордое, с благородными чертами и высоким лбом, свидетельствующем об уме.
- Вы пришли ко мне? - заставила я себя произнести.
- И к вашему супругу. Но в первую очередь к вам.
- Зачем?
- Я лорд Уильям Гамильтон, сударыня, посол его величества короля Англии в Неаполе, и вы бы доставили большое удовольствие мне и моей жене, если бы согласились покинуть эту гостиницу и переехать к нам. Мой дом теперь к вашим услугам.
8
Лорд Гамильтон повторил свою неожиданную просьбу и перед моим мужем, когда я, разбудив его, сообщила о приезде столь важного лица.
- Это очень лестно для нас, милостивый государь, - произнес Александр. - И все-таки, боясь показаться неблагодарным, я рискну спросить вас: чем вызвано столь неожиданное предложение? Мое любопытство объяснимо. Еще вчера никто не знал о том, что мы в Неаполе.
Англичанин задумчиво посмотрел сначала на моего мужа, потом на меня.
- Если я не ошибаюсь, мадам, ваша девичья фамилия - де ла Тремуйль де Тальмон?
- Да, - подтвердила я.
- В первом браке вы стали принцессой д’Энен де Сен-Клер и были статс-дамой ее величества Марии Антуанетты? Это так?
- Да.
Повернувшись к герцогу, посол развел руками.
- Я лишь предугадываю желание ее величества королевы неаполитанской, сударь. Не сомневаюсь, ей будет приятно узнать, что преданной подруге ее казненной сестры был оказан достойный прием.
Александр ответил, невольно усмехаясь:
- Стало быть, мне остается лишь играть роль мужа своей жены. Не так ли?
- Несомненно, сударь, - скромно ответил посол.
Мы с Александром переглянулись. Хоть и хороша была эта гостиница, дом лорда Гамильтона будет удобнее. К тому же было бы в высшей степени невежливо отвергнуть подобное предложение.
- Мы с радостью переедем к вам, милорд, - решительно ответила я за нас обоих. - Трудно даже объяснить, как кстати пришлось нам ваше предложение.
Дом лорда Гамильтона - а вернее, английское посольство - оказался роскошнее, чем можно было предполагать. Светлая пальмовая аллея вела к главному входу, увенчанному огромными раскидистыми агавами, а сам дом утопал в каштанах - оставалось только представить, как хорошо здесь будет весной, когда распустятся и зацветут деревья. Особняк - огромный, светлый, великолепно отделанный - располагался по соседству с церковью Санта-Мария-дель-Кармине, и из его окон открывался восхитительный вид на неаполитанскую бухту. Поместье раскинулось наподобие амфитеатра на надбережном холме, и отсюда можно было видеть чуть ли не весь Неаполь - многолюдный шумный порт, паруса кораблей, белые стены Кастельнуово и высокие шпили средневековых церквей…
Еще при Старом порядке мне приходилось кое-что слышать о лорде Гамильтоне как о человеке редкого ума и образования. Вот уже пятнадцать лет он пребывал на своем посту, его салон считался лучшим и изысканнейшим в Неаполе, его посещали многие знаменитые люди, так, у него был Иоганн Вольфганг Гете, прославившийся на всю Европу своим "Вертером".
За многие годы, проведенные в Италии, лорд Гамильтон свыкся с ней, узнал ее, считал второй родиной. У него в доме была богатейшая коллекция скульптур, относящихся еще ко временам итальянской античности, а в живописных полотнах, украшающих роскошные гостиные особняка, я легко узнавала работы кисти Тициана, Вероккьо, Караваджо, Тьеполо.
- Неаполь - это вообще райское место, - сказал лорд Уильям, - а этот район, Аренелла, особенно. Нет ничего прекраснее, чем наблюдать, как встает солнце над Везувием, - рекомендую вам, мадам, сделать это. Вы нигде больше не увидите такого великолепного зрелища.
- Я завидую вам, - вдруг произнес Александр.
- Чему именно?
- Вашей коллекции… она восхитительна. Вот эта картина, например, - это Паоло Учелло, правда?
- Да. А вот и моя главная гордость - Сурбаран…
Лорд Гамильтон оживился, встретив достойного собеседника. Они стали разговаривать о живописи - так увлеченно, горячо, заинтересованно, что я впервые за все путешествие увидела, что Александр совершенно забыл обо мне. Впрочем, и лорд Гамильтон тоже. Я ходила, ходила за ними, абсолютно забытая, и долго слушала, как они спорят о творчестве Веронезе и какого-то Себастьяно Риччи, само имя которого я слышала впервые, - потом мне это надоело, и я застыла на месте, горько сетуя на то, что мой муж, оказывается, способен увлекаться еще чем-то, кроме меня.
Они разговаривали не меньше четверти часа, ходя то взад, то вперед по огромному картинному залу, пока я бродила в отдалении, разглядывая картины.
- А вот во время своей последней поездки в Помпеи… - начал лорд Гамильтон и, взглянув в другой конец зала, осекся.
В дверном проеме показался тонкий силуэт женщины.
- Моя жена, - с нескрываемой гордостью произнес старый посол. - Леди Эмма Гамильтон.
Леди Эмма Гамильтон… Я вздрогнула, услышав это имя. Конечно, мне следовало бы подумать раньше, что эта женщина - его жена. Она была известна всей Европе. Бывшая проститутка, дама полусвета самого низкого пошиба, позировавшая голой в Музее естественной истории в Лондоне, продававшаяся целому сонму лордов и английских богачей, подцепившая, в конце концов, одного постоянного любовника, который без лишних церемоний отправил ее в Неаполь в подарок своему старому дядюшке - лорду Уильяму Гамильтону… Старый вдовец был так глуп или так отважен, что сделал то, от чего уклонялись другие, - предложил ей брак и дал бывшей уличной проститутке громкое имя леди Гамильтон. Теперь она была богата, знаменита и пользовалась особым расположением королевы Неаполя.