- Вы можете представить себе худшего короля, чем Фердинанд?
- Простите, мадам, мне как-то неловко высказывать суждения… К тому же всем известно, что настоящий король в Неаполе - вы, а вас знают как очень суровую и умную государыню.
- Да… Суровую - это хорошее слово. Ваша революция научила меня, что когда государь не суров, это плохо для него кончается. Его величество Людовик XVI слишком любил философов и слишком много давал им воли. Они-то все и устроили.
- А разве вы, мадам, поступаете иначе?
- Я? Разумеется! Недавно трех философов-революционеров повесили по решению нашего суда, и я не стала подписывать прошение о помиловании.
- Вас знают как просвещенную королеву, мадам.
- Я и есть просвещенная. Я даже научила своего супруга читать, - сказала Мария Каролина с иронией.
- Но я слышала, что вы любите философию!
- Философию. Но не философов.
Она вдруг бросила щетку и поднялась, оказавшись, таким образом, совсем рядом со мной.
- Поглядите, донна Сюзанна, - мы почти одного роста… А как вы красивы! Ваши отец и мать должны быть счастливы от того, что произвели на свет столь прелестное создание!
Я не ожидала комплиментов, поэтому была немного удивлена. Королева отступила на шаг.
- А я? Какой вам кажусь я?
Я хотела было ответить, но она остановила меня:
- Нет. Не нужно вежливых комплиментов. Посмотрите на меня внимательно. Какой вы меня находите?
Она отошла на несколько шагов, под свет люстры, словно хотела показать себя. Я пожала плечами. Зачем спрашивать о том, о чем она наверняка и сама знает? Она хороша. Очень хороша. Это прекрасное белое лицо, тонкое, нежное, строгое, в котором чувственными кажутся только губы, эти белокурые волосы, рассыпавшиеся по плечам как настоящее золото, - густые, сверкающие, королевская осанка, узкая талия…
- В вас, наверное, многие мужчины влюблены, - произнесла я откровенно, совершенно забыв, что этого, возможно, не следует говорить царствующей особе.
Она недовольно качнула головой.
- Мужчины! Да что ж вы, душенька, ничего не понимаете? С меня достаточно было моего супруга, чтобы возненавидеть мужчин. Обо мне много сплетничают - так разве вы слышали имя хоть одного моего любовника? Ответьте откровенно, я пойму любые ваши слова, если только они будут искренни.
- Клянусь вам, ваше величество, я не так уж много знаю о Неаполе и о вас, чтобы поддерживать такой разговор, - произнесла я, вконец ошеломленная тем, о чем мы говорим.
Королева какой-то миг смотрела на меня, а потом спросила:
- А леди Гамильтон? Она вам нравится?
- Леди Гамильтон? - переспросила я растерянно. - А в каком смысле она должна мне нра…
Я осеклась, осененная внезапной догадкой. Я вдруг медленно стала понимать, почему леди Эмму и королеву связывает такая тесная дружба, почему Мария Каролина так любит ездить к своей подруге, почему они почти неразлучны… Об этом много болтали. Да почему же я сразу не поняла? Если это так, то я, возможно, зря беспокоилась об Александре - он вовсе не нужен Эмме Гамильтон…
- Так вы многого не знаете, донна Сюзанна? Мне жаль вас! Мне жаль многих таких, как вы! Вы даже понятия не имеете, что теряете… Разве женщина может сравниться с мужчиной? У мужчин грубые руки, грубая кожа, грубый голос - все грубое, да и на уме у них только собственное "я". Разве вы не согласны? Как тяжело и вульгарно это бывает с мужчиной! А женщина безмятежна, ласкова, нежна…
У меня в голове воцарился какой-то сумбур. Зачем она мне это говорит? То же самое я слышала от Изабеллы де Шатенуа, а когда-то, очень давно, - и от Мари Луизы де Ламбаль… А несчастная Мария Антуанетта? Она тоже, как говорили, имела к этому отношение…
Руки Марии Каролины скользнули вдоль моих висков к волосам, изящно уложенным в бальную прическу, чуть ослабили шпильки, потом нежной лаской прошлись по моей шее, полуобнаженным плечам, и она вдруг ближе привлекла меня к себе, почти обняла, а я, в свою очередь, хорошо понимая, что это значит, не могла отыскать ничего отвратительного в ее поведении, настолько безмятежным было это объятие. Всепоглощающе нежным.
- Вы очень красивы, донна Сюзанна… И так ясны… Вы словно светитесь вся изнутри…
С нежностью, такой трепетной, с какой бабочка касается крылышками цветочных лепестков, она снова погладила мое плечо, а потом, наклонившись, мягко, почти неосязаемо коснулась губами моих губ.
Я как можно осторожнее подалась назад, чувствуя, как рушится мое недавнее оцепенение.
- Ваше величество… донна Мария…
- Вы не понимаете. И поэтому отказываетесь.
Она отстранилась и глядела на меня, все так же ласково улыбаясь.
- Вы вызываете у меня восхищение, донна Сюзанна, как необычайно совершенное творение природы. Но понимают ли это до конца мужчины?
- Мой муж, ваше величество, он…
- Ваш муж! О, моя дорогая, вы не знаете, в чем себе отказываете. Вы не Эмма.
Заметив, что я несколько испугана, королева воскликнула:
- Успокойтесь! Я - не мой супруг. Если кто-то мне отказывает, я умею это понять, ибо каждый человек имеет собственную волю, и у меня нет привычки преследовать или мстить кому-то за отказ. Я по-прежнему благосклонна к вам, юная герцогиня.
Наступило молчание. Я очень нерешительно подняла голову и взглянула королеве в глаза:
- Ваше величество, вчера вы помогли мне, и я хотела бы как-то…
Она не дала мне договорить, внезапно спохватившись:
- Ах, да! Хорошо, что вы мне напомнили. Я еще не помогла вам до конца. Знаете, мой супруг способен на всякие непредвиденные выходки. Я приказала ему не приставать к вам, но не в моих силах уследить за всем. Может, вы покинете Неаполь? Я бы предоставила вам мою собственную роскошную виллу в Сорренто, это совсем недалеко от города, и вам, как молодоженам, там наверняка понравилось бы.
Я давно уже подозревала, что Неаполь и все эти светские приемы скорее разлучат нас с мужем, чем соединят, и меня поразило, как верно королева угадала мои опасения и мое положение. Мне вдруг стало стыдно. Она так много хочет сделать для меня, а я показала себя… как бы неблагодарной, что ли.
Королева уже присела к столику и писала что-то, видимо, связанное с виллой - Виллой-под-Оливами в Сорренто, любимым местом отдыха Марии Каролины.
Я подошла ближе.
- Ваше величество, могу ли я как-то отблагодарить вас?
Она обернулась.
- Останьтесь здесь до утра.
Заметив на моем лице удивление и настороженность, королева рассмеялась:
- Еще раз говорю вам, успокойтесь. Я предлагаю вам только переночевать у меня. Мне это будет приятно. - Окинув меня внимательным взглядом, она серьезно добавила: - Я хочу просто полюбоваться вами. И больше ничего.
"Странно, - подумала я. - Странная королевская чета. Они оба покушались на меня. Просто удивительно, как при таких правителях Неаполь процветает. Впрочем, Мария Каролина, похоже, ведет себя странно только по ночам".
- Я согласна, ваше величество, - произнесла я вслух.
Отбросив перо, Мария Каролина встала, обошла меня сзади, быстро отыскала застежку моего платья и помогла его снять. Потом так же быстро помогла распустить волосы и некоторое время перебирала их. Это было ее последнее прикосновение ко мне.
И несмотря на то, что все случившееся было в высшей степени странно и удивительно, я в ту ночь крепко уснула в огромной мягкой постели королевы Неаполитанской.
11
Теплое мартовское солнце уже вовсю лилось в окна, когда я, сжимая в руке письмо королевы, касающееся виллы, на цыпочках пробежала по террасе и поднялась в свою комнату.
Служанка, встретившаяся мне, была явно удивлена моим видом. Волосы у меня так и остались распущенными, бальное платье надеть как следует снова мне не удалось, и корсет был застегнут кое-как.
- Мой муж и лорд Уильям уже вернулись из поездки? - спросила я, очень надеясь на отрицательный ответ.
- Да, синьора. Вернулись. Еще вчера, поздно вечером.
Это было уже хуже. Мне, вероятно, не следовало все-таки оставаться на ночь у королевы. Но ведь она попросила… И она не сделала мне ничего дурного!
Еще ничего не решив толком, как все объяснить, я распахнула дверь, вошла в комнату, предоставленную нам лордом Гамильтоном, и сразу, уже с порога, увидела Александра.
Было только полседьмого утра, но он не спал. Я мельком взглянула на постель - она была аккуратно расстелена, но не смята.
- Как хорошо, что вы вернулись. Служанка сказала мне, что еще вече…
Я запнулась. Александр стоял у окна, широко расставив ноги, и осматривал меня с головы до пят, круто изогнув бровь.
- Это вы вернулись, моя желанная. И это я рад видеть вас вернувшейся.
Его голос звучал спокойно, все острые углы были словно прикрыты шелком, но это меня не обманывало. Машинально заведя руку за спину, я дотронулась до двери; это прикосновение к чему-то твердому придало мне сил. Я прошла дальше, села к туалетному столику, чтобы причесаться.
- Где вы были? - медленно и спокойно спросил он.
- У королевы.
- Итак, королева принимает женщин по ночам. Это любопытно.
Он двинулся ко мне, забрал у меня щетку и внимательно взглянул в зеркало, перед которым сидела я.
- Помнится, вы говорили мне, что в театр вас пригласил король. До меня уже дошли слухи о том, как очарован вами его величество. Может быть, эту длинную и необычную аудиенцию вам давал он, а не королева?
- Вы устраиваете мне сцену? - холодно спросила я, ибо в душе знала, что меня не в чем упрекнуть.
В синей глубине его глаз сверкнули искры, наподобие язычков пламени, что вырываются из-под тлеющих углей. Это был тревожный признак, и я безошибочно угадала его значение.
- Сцену? Да что вы! Я просто хочу знать.
- Александр, вы все эти дни почти не отходили от леди Эммы.
- Это неправда. Весь вчерашний день я был на раскопках.
- Не знаю. Но мне показалось, что ей вы уделяете больше внимания, чем мне. И все-таки я не подозреваю вас.
- В том-то и разница. Потому что я, - он подчеркнул это, - вас подозреваю. И у меня есть основания. Я ни одной ночи не провел вдали от вас. А вы сегодня гуляли до самого утра.
- Я была у королевы!
- В это трудно поверить, не так ли, моя милая?
Лицо его исказилось. Сильно сжав мои плечи, он заставил меня встать, резко, грубо повернул к себе.
- Мне все это не нравится. Вы слышите, дорогая? Я этого не люблю. Не люблю, когда моя жена где-то ходит по ночам. Когда ее приглашают к себе короли. Когда она во время бала уходит с ними в беседку - сделать такое, зная репутацию Фердинанда, могла только шлюха. Должен ли я в это поверить?
Он так сильно сжал мне запястье, что легко мог бы сломать руку. От боли у меня невольно слезы навернулись на глаза.
- Оставьте меня, мне больно!
- По-моему, не слишком больно для женщины, которая целую ночь была неизвестно с кем! Черт побери!
Его руки вдруг разжались, и он оттолкнул меня от себя с таким гневом и безжалостностью, что я едва удержалась на ногах и, подавшись назад, больно ударилась затылком о косяк двери.
Это было для меня уже слишком. Мало того, что он встретил меня сплошными незаслуженными оскорблениями, он еще почти избивает меня! Словно что-то оборвалось у меня внутри. Закрыв лицо руками, не в силах стоять на ногах, я побрела к постели, упала лицом в подушки и зарыдала так отчаянно, словно была одна в комнате.
Я расплакалась вполне искренне. Мне действительно стало до ужаса жаль себя. Какой же он негодяй! Не дал мне и слова сказать! Я ведь ни в чем не виновата, виноват скорее он - тем, что слушал во время бала песни Эммы Гамильтон в беседке. Меня даже некому было защитить, кроме королевы! И теперь меня за это же и оскорбляют!
Сколько времени так прошло - я не знала. Только вдруг почувствовала, как его руки легли на мои вздрагивающие плечи, он склонился надо мной, осторожно стал поворачивать к себе. Я попыталась вырваться, чувствуя себя слишком униженной, чтобы спокойно встретиться с ним лицом к лицу, но он мягко удерживал меня.
- Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть!
Рыдая, я извивалась в его руках, но он не отпускал, прижимая меня к себе, укачивая, словно маленького ребенка, и потом, взяв мое лицо в ладони, стал покрывать поцелуями.
- Ах, cara! Почему ты вынуждаешь меня терять человеческий облик? Прости, что я ударил тебя и заставил плакать! Как мне загладить свою вину? Может быть…
Он коснулся губами моих губ и долго целовал мой дрожащий рот, пока рыдания не пошли на убыль и я не стала успокаиваться. Он ласкал меня, целовал, но обида моя не совсем утихла, и, чувствуя, что поддаюсь трепетной нежности его ласк, я снова попыталась оттолкнуть его. Он, казалось, вовсе от этого не обижался и не останавливался; мягко поддерживая меня одной рукой за талию, он осторожно, не давая мне двигаться, расшнуровывал мой корсет, стягивал с плеч платье, и его руки снова и снова касались моего тела.
- Cara… Carissima… вот так… Хочешь, покажу, как я люблю тебя? Не зажимайся так!
Я попыталась возразить, но сразу смолкла, когда его руки снова двинулись от моих грудей к ключицам, к шее, а потом заскользили вниз, по пологой плоскости живота, к бедрам. И вот его рука, теплая, словно весенний ветерок, и мягкая, как вода, ласковая, как сон, осторожно раздвинув бедра, проникла внутрь. Его губы покрывали мое тело поцелуями, - они возбуждали меня настолько, что даже перехватило дыхание от внезапного испуга. Я хотела что-то сказать, но не могла подобрать нужные слова, не могла заставить себя шевельнуть языком, обрести голос, и тело меня уже не слушалось. Я лишь стонала - сначала приглушенно, потом все громче и громче, и, уже не владея собой, не сдерживаясь, закричала в муках удовольствия, чувствуя внутри себя прикосновение острого языка, который искал-искал и, наконец, нашел источник сладчайшего наслаждения, с содроганием исторгнутого из самой глубины моего естества. Последовали конвульсии, я выгнулась дугой в пароксизме страсти и утоления.
Потом я была такая ослабевшая, словно в обмороке, когда он накрыл меня своим телом, глубоко проник в меня, осторожными, но сильными толчками стал погружаться и выходить, - но, несмотря на бессилие и полузатуманенность рассудка, я с каждым мгновением все больше подавалась ему навстречу, все более жадно и ненасытно впитывала в себя…
Волна наслаждения смыла меня и унесла в забытье, а мои губы сами собой все еще шептали:
- Мой милый… Хороший… Любимый… Мой муж…
12
- Сюзетта! Ах, Сюзетта миа! Искусительница! Колдунья!
Я мгновенно проснулась, едва услышав его голос. Он поцеловал меня, шепча все те же слова, а я, млея от того, что слышу, все же невольно бросила взгляд на часы. Как это нас угораздило заснуть после той ссоры и необычного примирения? К завтраку мы опоздали. Был уже полдень… Оставалось только гадать, что подумают о нас хозяева.
Я повернулась к Александру, честно, спокойно рассказала, как все было, не утаив даже странностей королевы и ночи, проведенной в ее спальне. Он слушал, нахмурив брови; меня забавляла его серьезность, и я нежно попыталась разгладить складку у него на переносице.
- Полно вам сердиться. Я люблю только вас и никогда другого не полюблю.
Он взял меня в объятия, привлек к себе на грудь.
- Простите меня еще раз. Я тогда… нельзя сказать, что я верил в то, в чем вас обвинял. Я просто сорвался. Ведь, в сущности, я вам доверяю.
- Да, кстати, на балу за мной многие ухаживали, а вы нисколько не ревновали.
- Я не собственник по натуре, моя радость. Мне нравится, что вы пользуетесь успехом, что вас находят очень красивой, что в вас влюбляются другие мужчины. Вам ведь это лестно, не так ли? И мне тоже. Я горд, имея такую жену. И я спокоен, потому что доверяю вам. Я, как мне кажется, не из тех, кто выходит из себя, если жена улыбнется другому мужчине.
- И я рада, что вы такой, - шепнула я. - В сильной ревности всегда больше самолюбия, чем любви, правда?
- Правда, моя дорогая. А вас я люблю больше, чем себя. Вы же моя, не так ли?
Я кивнула.
- Ну, вот видите, я знаю это.
Смеясь, я произнесла:
- По-видимому, мое отсутствие этой ночью поколебало все-таки ваши взгляды.
- Только на минуту. И я теперь убедился, как был не прав. Убедился, потому что за вашим отсутствием ничего дурного не стояло.
Он закинул руку за голову, вытягиваясь на постели и крепче прижимая меня к Себе. У него было такое сильное, мускулистое тело, широкие плечи и такая смуглая кожа, что я по сравнению с ним казалась просто Белоснежкой.
- А как же с моей стороны? - проговорила я. - Как же Эмма Гамильтон?
Улыбаясь, он поцеловал меня в волосы.
- Эмма Гамильтон - ослепительная женщина, сударыня. У нее прекрасный цвет лица, красивые глаза, великолепные волосы и фигура выше всяких похвал… - Я сделала недовольную гримасу, и он продолжил: - Но она не обладает единственным бесспорным достоинством - она не Сюзанна дю Шатлэ, и из-за этого она все теряет.
…Я была рада, когда Александр, выслушав мое сообщение о Вилле-под-Оливами, согласился туда поехать. Было бы слишком неудобно оставаться в Неаполе после того, как я все рассказала герцогу о поведении Фердинанда IV: пожалуй, если бы они встретились, то не удалось бы избежать неприятностей. К тому же, несмотря на уверения Александра, что Эмма Гамильтон - не Сюзанна дю Шатлэ, я все-таки хотела бы жить от этой женщины чуть в отдалении.
А еще я стала понимать, почему раньше, при Старом порядке, браки редко покоились на любви. Пробыв в Неаполе несколько дней, я физически почувствовала, как уносит меня этот светский поток различных спектаклей, балов, пикников, приемов, - они изматывают, утомляют, забирают все силы для внешнего блеска, и когда ночью ты, наконец, добираешься до постели и остаешься со своей половиной, у тебя уже нет никакого желания что-то чувствовать. Дневные развлечения опустошают тебя. Ты уже ни на что не способна.
Слава Богу, нам с Александром это не грозило.