– Я не хочу никакой пошлости, поэтому нужно устранить всякие случайности и заусенцы. Когда у нас нет хороших идей, приходится приглашать жутко дорогих актеров и строить роскошные декорации, чтобы привлечь зрителя, – рассказываю я. – "Секс с экс" – это отличная идея, но нужны дополнительные средства для постановки. Я видела декорации – они так и ходят ходуном, если чихнуть или громко крикнуть. Если бы только Бейл получше поискал у себя в карманах. Они не бездонные, но очень, очень глубокие.
– А Бейл поскупился?
– Ну, в итоге он согласился пригласить артистов для разогрева – кто-то ведь должен развлекать публику во время рекламных пауз.
– Это уже что-то.
– Он просто воплощенная щедрость. Он предложил пригласить актеров из Ковент-Гардена за тридцать фунтов, – ядовито говорю я.
– А кто будет вести?
– Я хотела пригласить или Зои Болл, или Ясмин ле Бон, или Нигеллу Лоусон, но Бейл велел взять цыпочку прямо из театрального училища. Чтобы швырнуть ей всего несколько тысяч за серию передач.
Джош смеется:
– Это в его стиле.
– Абсолютно. Но я уверена, что все получится. Интервьюировали их целую вечность и выбрали лучшую ведущую. Грудастую, с короткими торчащими волосами и несговорчивую. Носит короткие топы и брюки мешком. Молодая. – Я умалчиваю о том, что ее преимущество – молодость и неспособность сопереживать этому театру трагедий, в котором она если и не ставит спектакли, то по крайней мере печатает входные билеты.
– Ты уже решила, как все закрутить?
– Да. Мы дали рекламу, и нас завалили письмами всякие ревнивцы и параноики. Мы интервьюируем их перед камерой. Потом находим бывшую подружку и потрошим ее тоже. Мотив всех "бывших" – месть или отчаяние (если их обманули), любопытство или тщеславие (если обманули они сами). Потом мы примерно неделю снимаем всех участников (включая ничего не подозревающих обманутых), снимаем подготовку к свадьбе и саму измену. Шоу, собственно, состоит в том, что мы приглашаем всех участников и показываем материал в прямом эфире. Ничего не подозревающий обманутый думает, что сейчас будет "Кто хочет стать миллиардером" или что-то вроде этого – вплоть до того момента, когда окажется на сцене. И на сцене автор письма либо вздыхает с облегчением, либо обнаруживает, что подтвердились его худшие опасения. – Я умолкаю и смотрю на Джоша. Он очень бледен, а на лице выступил пот. Может, слишком много выпил?
– Как ты думаешь, это будет интересно?
– Увы, должен признать, это будет хит сезона.
Я довольна и встаю, чтобы принести нам выпить. Иззи звонит Джошу на мобильный и говорит, что не приедет, потому что не представляет посиделки в пабе сразу после медитации. Мы остаемся, пока не уходят последние посетители.
Хорошо сидим.
Я залезаю в такси, Джош желает мне удачи и заставляет повторить свое обещание поехать с ним вместе за плиткой. Я киваю, посылаю ему воздушный поцелуй и откидываюсь на кожаное сиденье. Легкое опьянение вернуло мне способность радоваться жизни. И вправду нужно чаще видеться с друзьями.
Интервью с отобранными нарами вульгарны и завораживают. Поэтому я настояла на том, чтобы самой опросить как можно больше пар.
– Итак, Дженни, вы откликнулись на статью в журнале "Гэс". Давайте повторим все подробности вашего письма, чтобы вы могли их подтвердить, а я бы лучше их запомнила. – Я смеюсь – мол, я такая дурочка, мне трудно запомнить. Я считаю, это их расслабляет. – Вы помните, что было в письме?
Дженни все время кивает. Она хочет казаться спокойной и уверенной. Она беспрерывно курит "Бенсон и Хеджес", закуривая следующую, едва гаснет предыдущая. Уверена в себе, как бы не так. Она худа, но не принадлежит к тому модному типу истощенной женщины, страдающей анорексией, что так распространен на нашей студии. Эта худоба от невозможности одновременно курить и есть. Что ж, каждый выбирает то, что ему больше нравится. У меня записано, что Дженни двадцать три года, а выглядит она на сорок пять. Наверное, она всегда выглядела на сорок пять. Когда ей будет шестьдесят пять, она по-прежнему будет выглядеть на сорок пять. Ее заостренное лицо похоже на воздушный шарик на следующий день после праздника, весь съежившийся и опавший. В школе она училась плохо, ей не везло в жизни, у нее было мало радостей, вот почему она здесь.
– Дженни, вам, наверное, хотелось попасть на телевидение?
– Да, очень хотелось.
– Вам хорошо объяснили, как будет проводиться шоу? – На самом деле я спрашиваю, предупреждена ли она о том, какое унижение ей предстоит пройти.
– Да.
– Вы написали нам потому, что вам кажется, что ваш жених Брайан Паркинсон вам изменяет. Или, по крайней мере, мог изменить, если бы у него была такая возможность. – Я откидываю голову и тихо булькаю горлом.
– Да.
– В своем письме вы упомянули, что догадываетесь, с кем он мог вам изменить?
– Совершенно верно. С моей лучшей подругой Карен.
– Карен Томпсон, – читаю я в своих записях. Она снова кивает и меняет окурок на новую сигарету.
– Не могли бы вы вкратце рассказать об этом?
– Брайан гулял с Карен, когда мы с ним познакомились.
– Когда это было?
– Мне было тогда семнадцать.
Грустная история. Брайан бегает между Карен и Дженни последние шесть лет. Не поймешь, отчего он так разрывается. Думаю, все зависит от того, какая из женщин в данный момент работает и может давать ему деньги на сигареты и выпивку. Радует, что женщины не позволили этому тюфяку Брайану встать между ними. Нередко все трое вместе ходят в паб. Я не слишком чувствительна, но не понимаю, как они живут, не зная, у кого из них Брайан захочет сегодня остаться на ночь.
– Лучше бы она занялась братом Брайана Роем. Она все-таки подружка на моей свадьбе, а Рой шафер. Это же традиция. – Она шлепает меня по ноге и смеется нервным металлическим смехом. Неожиданно перестает смеяться и наклоняется ко мне. Я уже вижу: Иззи и другие мои друзья так себя ведут, когда хотят в чем-то признаться. Дженни с возрастом станет религиозной и, может, будет молиться Деве Марии, помогающей в безнадежных случаях.
– Я не хочу его терять. Я его люблю. Но если я его потеряю, то лучше до свадьбы.
Я отматываю кассету назад, выпутываясь из сигаретного дыма и спасаясь от серьезного пристального взгляда.
Дженни худа, а Карен толстуха. В остальном интервью с Карен почти такое же. Ее руки дрожат, когда она подносит к губам стакан пива. Ее жизнь состоит из газетных кульков с горячими чипсами и пирожных с кремом. Карен одета в цветастую хламиду. Я в ужасе. На некоторых шоу гостей одевают так, что они становятся похожими на миндаль в сахаре, но у нас такого быть не должно! Мы с Фи отходим в сторонку.
– Фи, кто выдал ей эту одежду?
– Мы, потому что не смогли ничего ей подобрать у Харви Никса, – отвечает Фи.
– А если поискать в "Хай-стрит-стор"?
– А кто этим будет заниматься?
Я вздохнула. С одеянием Карен придется смириться. Интересно, как эти цвета будут смотреться на фоне задника.
Карен, другая сторона треугольника, заявляет, что имеет такое же право на Брайана, как и Дженни.
– …И я первая начала с ним встречаться. – Но человек – не мебель или одежда. – Я первая с ним познакомилась. – Ничего себе причина качать права.
Я напоминаю Карен, что Брайан, скорее всего, любит Дженни (или что-то в этом роде), именно ей он предложил выйти за него. Карен возражает и говорит, что Дженни сама сделала ему предложение и сама купила себе обручальное кольцо. Она утверждает, что все еще спит с Брайаном. И трясет грудью перед камерой.
– Он любит, чтобы было за что подержаться! Я выхожу из комнаты.
– Тяжело на все это смотреть, – замечает Фи.
– Почему?
– Они обе так любят одного мужчину, а через неделю одну из них он бросит. Ужасно, правда?
– Так в этом и заключается смысл шоу. Теперь вот что. Бери оператора, поезжайте к Дженни. Снимайте ее как можно больше. Снимите, как она будет мерить подвенечное платье, сделайте интервью с ее матерью, покажите, как она старается на последние деньги устроить свадьбу, и, конечно, снимите ее одну, лучше в церкви.
– Ты все-таки думаешь, что Брайан выберет Карен? – спрашивает Фи.
– Какое там выберет. Пойдет по привычной дорожке вслед за собственным членом. А сейчас мне нужна группа технического обеспечения, чтобы решить, где должна быть камера в главной сцене обольщения. Карен хочет соблазнить его после ужина и выпивки в местном пабе.
– Шикарно, – криво улыбается Фи.
– Она уж точно не шикарна, а он совершенно отвратителен. Все должно быть как обычно, нельзя, чтобы он догадался. Выдадим все, на что мы способны даже с этим жалким бюджетом. Ну, за дело.
Потом было интервью с Тимом Барреттом. Могу поспорить, что у Тима большое криминальное будущее. Не потому, что он оказался ужасным, аморальным или извращенным, а потому что он абсолютно незаметен. Он не худ и не толст, а так – среднее телосложение, средняя внешность и средний ум. Он шатен, глаза карие, но очень возможно, что серые или зеленые. Не помню точно.
После тщательного допроса стало ясно, что единственной его характерной чертой является фанатичная, исступленная ревность. Он подозревает трех бывших любовников своей невесты Линды. Не думаю, что его подозрения обоснованны, но это и неважно. Он без конца ерзает на стуле, а его руки живут своей, независимой жизнью и находятся в постоянном движении. Он то берет кофейную чашку, то ставит обратно; хватает ручку, карандаш, пепельницу, планшет, пирожное. И все, все тянет в рот. Целых пятнадцать минут он делился со мной подозрениями, и я прихожу к выводу, что девушка заслуживает избавления от этого психа. Если удастся их разлучить, это пойдет на пользу всему обществу. И я велю частному детективу немедленно установить слежку за одним из ее бывших дружков.
Следующая беседа с изящной брюнеткой по имени Хлоя. Она менеджер по рекламе в маленьком рекламном агентстве в Бристоле. Хлоя как раз принадлежит к тому типу, что меня интересует. Бесспорно привлекательна, кудри до плеч, обаятельная улыбка и точеная фигурка, которой она откровенно и по праву гордится. Двадцать пять лет, умна и весела.
И абсолютно не уверена в себе.
Наверное, она довольно умело это скрывает. Наверное, коллеги и знакомые считают ее очень уверенной особой, а за глаза обсуждают ее потрясающую самодостаточность. Каждому, кто читал хоть одну популярную книжку по психологии и кто поговорит с ней часа полтора, станет ясно, что эта женщина влюбляется слишком сильно. Без мужчины она считает себя неполноценной. А мужчины видят в ней сильную личность, но у них стоит на нее лишь до тех пор, пока они не станут ее любовниками. Они чувствуют ее зависимость, а у кого на это встанет? А раз не стоит, они, понятное дело, ее бросают. Впрочем, когда я все выслушала, мне показалось, что ее жених Род сломал этот стереотип. Ему по душе эта ее зависимость от мужчины, потому что рядом с такой женщиной он чувствует свою значимость. Но постоянные неудачи разрушили ее доверие к мужчинам. И вместо того чтобы благодарить бога, что она нашла Рода, и угомониться, усомнившаяся Хлоя хочет его проверить, рискуя все разрушить.
На государственном телеканале.
Завершая беседу и в сотый раз уточнив все детали о бывших подружках Рода, я спрашиваю Хлою, почему она хочет привлечь телевидение к экзамену на верность. Ведь она рискует быть публично униженной, и все станут жалеть ее и презирать.
Она пожимает плечами и с напускной храбростью отвечает:
– Если проиграю, то хоть прославлюсь. Не хочу быть в аутсайдерах.
Мне нравятся доводы Хлои. Ей придется поделиться ими со всей Англией. В каждой из этих женщин сидит Аристотель.
– Смотрите, сколько желающих попасть на шоу – очередь стоит вдоль всей автостоянки, – смеется Фи. Хороший признак. Значит, отдел по связям с общественностью отлично поработал.
– Что за люди? – спрашиваю я. Очень важно правильно подобрать аудиторию. Есть куча вещей, которые втихомолку делаем мы все, тайно, укрывшись домашними стенами, не выставляя напоказ. Радуемся горю отвергнутых, одобряем жестокость и предательство, получаем удовольствие от зрелища унижений и страданий. Мне нужны тупые и примитивные типы, которые будут реагировать именно так.
– В основном несчастные замухрышки. Но им, по-моему, все равно, как они выглядят – им не терпится попасть на шоу.
Их-то мне и надо. Кто-то выкрикнул: "Леди и джентльмены, выборочная проверка". Никто не имеет понятия, что это значит, но это производит нужный эффект, и кандидаты растерянно суетятся. Ну еще бы. Это все так увлекательно. Толпу требуется настроить должным образом. Непрерывно гудит сирена полицейской машины, но полиция не обращает внимания на все усиливающиеся крики. Директор, длинноволосый и по случаю премьеры раздувшийся от важности, профессионально раздражительный продюсер и режиссер, усталый и измученный, стоят в углу и горячо обсуждают какой-то технический вопрос. Помощница режиссера носится по павильону так, будто от этого зависит ее жизнь. А операторы в черном, в мешковатых военных штанах и шортах от Теда Бэйкера, "Кэтс" и "Донны Каран", стараются казаться равнодушными. Декорации хрупкие, но красивые. Задник испещрен большими красными сердцами. На первый взгляд это смотрится романтично, но в жестком телевизионном свете они выглядят довольно зловеще, так, что на ум приходит операция на открытом сердце. В середине сцены удобные диванчики, чтобы место казни было хорошо видно всем.
– А этот откуда? – справляюсь я о группе разогрева. Их комик, толстяк-северянин, нарезает по сцене круги, как Шумахер. Он похож на бабу, и на его призывы "Безумствуйте, бушуйте!" из аудитории доносится лишь несколько смущенных смешков.
– У него хорошо это получалось со зрителями "Родового проклятия", – недоумевает Фи.
Он выдает несколько грязных шуток, и сам над ними смеется.
– О чем ты думала? Я же говорила, что мне нужно высококлассное шоу. Какую часть слова "высококлассный" ты не поняла? – набрасываюсь я на нее. И тут же звучит:
– Тридцать секунд до эфира.
– Ты велела мне работать над деталями, – защищается она. Но сейчас я не настроена это обсуждать.
– Фи, чтобы на следующей неделе его здесь не было. – Голос у меня в наушниках произносит "Двадцать секунд". Я снова настраиваюсь на толстяка.
– Сегодня у нас шоу в прямом эфире, так что если вы сидите рядом с любовницей, то отодвиньтесь. – Публика все же начинает глупо улыбаться. "Десять секунд".
– Фи, ты не видела, кто-нибудь отодвинулся? Я прикидываю насчет потенциальных адюльтеров. – "Восемь, семь, шесть". Мы напряженно ждем.
– Встречайте Кэти Хант, ведущую сегодняшнего шоу. – Зрители начинают бухшо аплодировать в надежде, что их лицо на долю секунды мелькнет на телеэкране. Толстяк пытается покружить Кэти, чтобы показать, что ему не зря платят. Кэти не дала бы покружить себя даже Робби Уильямсу. Она бросает на толстяка испепеляющий взгляд. Я чувствую облегчение – она по крайней мере понимает, что это будет за шоу.
– Три, два, один – мы в эфире. – Передвижная камера величественно скользит по аудитории и декорациям. Она напоминает мне о том, чем мы здесь занимаемся. Наверное, Фи тоже об этом думает, я замечаю, что она пишет на руке фломастером слово "позор". Появление камер действует на публику возбуждающе. Все заметно оживились, стараются лучше выглядеть, распрямить спину, чтобы казаться на несколько дюймов выше, и широко улыбаются.
– Добрый день и добро пожаловать на премьеру шоу "Секс с экс". – Режиссер показывает, что нужно еще похлопать, и зрители начинают громче аплодировать. Кэти смотрит в камеру и улыбается.
– Ты пахнешь так же, как раньше.
– Пахну? Чем я пахну? – недовольно спрашивает он. Он всегда был чистоплотным, а сегодня тем более.
– Моей юностью – улыбается она.
Она придвигается к нему ближе, чтобы снова вдохнуть его запах. И замечает, что он дрожит. И она сама тоже. Он немного поворачивается и смотрит ей в глаза, заглядывая прямо в душу. Ей снова, шестнадцать. А ему, значит, восемнадцать. Они опять вместе возле родительского дома. Неважно, какое сейчас время года, ей тепло и спокойно. Сейчас ночь, уже очень поздно. Ее родители требуют соблюдать режим, и она возвращается домой к одиннадцати, но сегодня вернется поздно. Уже за полночь, а они все еще сидят на ступеньках. И не могут войти, потому что мать сидит и ждет ее, накинув халат. Матери захочется узнать, какой фильм они смотрели, потом она сварит кофе и начнет их расспрашивать. Но им не хочется ни с кем разговаривать. Они общаются только друг с другом.
Точнее, общались, потому что ей уже не шестнадцать, а двадцать шесть, и она не на пороге родительского дома в Кройдоне. Она встретила Деклана у магазина для новобрачных "Все для свадьбы".
– Какая большая коробка, – говорит он, и оба улыбаются. И она чувствует жар внизу живота.
– Да. – Она колеблется. Естественнее всего – сказать "это мое подвенечное платье", но Эбби этого не говорит. Она говорит:
– Сколько лет, сколько зим.
– Да. Десять лет… – Он делает паузу и прибавляет: – …и четыре месяца, две недели и примерно восемь дней.
Восхищенная и удивленная Эбби краснеет и оглядывается. Она не знает, зачем. Но оттого, что рядом нет никого из знакомых, ей легче.
– Что-то не верится, что ты считал дни.
– Ты меня поймала. Я не считал. Про месяцы и дни я сейчас придумал. – И они смеются. Он всегда ее смешил.
– Хочешь выпить? – А почему бы и нет? Ну что такого, если она с ним выпьет? Она ничего не планировала, собиралась провести вечер дома с маской на лице. Лоуренса сегодня не будет, у него тренировка по регби.
Они идут в ближайший бар. Ей приятно, что он так внимателен, и вообще он хорошо это придумал. Она открывает дверь, и из шумной и тесной полутьмы на них веет дымом и запахом спирта. Деньги и свобода – вот два самых сильнодействующих афродизиака. В баре полно народу. Нарядные люди лезут к стойке, а потом друг к другу в душу и постель. Костюмы от Армани, а кровать застелена бельем из египетского хлопка. Эбби любит бары, где полно привлекательных и высокомерных журналистов и телевизионщиков, чей доход соответствует их свободному образу жизни. Она уже сто лет не была в таком баре. В таком же баре она встретила Лоуренса. Но эти прибежища разврата им были не нужны, даже когда они уже долго жили вместе. Грешить удобнее на его диване.