Эдвина снова владела собой. Старушка Эдвина! А я все еще трясся, как осенний листок. Мы с моей малень-кой кузиной продолжали смотреть друг на друга. Я знаю, что младенцы почти ничего не видят после рождения, но она почувствовала мои добрые намерения, я уверен. Она была первым человеком на этой земле, который посмотрел на меня с доверием и любопытством.
- Расслабься, приятель, - сказал мне полицейский. - Помощь уже близко. Они будут здесь через не-сколько секунд.
Но я продолжал держать девочку. Эдвина потяну-лась за ней, погладила ее по головке.
- Подвинь ее повыше, Николас.
Я помог Эдвине сесть, и она взяла дочку на руки.
- Она само совершенство, правда? Просто чудо! Спасибо, что помог ей появиться на свет.
Эдвина заплакала от счастья. Девочка мяукнула. Я улыбнулся.
В тот вечер я стоял в одиночестве у входа в больни-цу, курил сигару, которую дал мне Ал, и с удовлетворе-нием смотрел, как серебряные кольца поднимаются в холодном темном воздухе. Городской шум казался живым и объемным, он окружал меня. Это была жизнь.
- Привет, доктор Якобек! - услышал я голос Ала. Он был возбужден, все время улыбался и хлопал меня по спине.
Я пожал плечами:
- Я всего лишь взял подачу.
Дядя обнял меня за плечи. Теперь ему приходилось тянуться вверх, чтобы сделать это.
- Заткнись, сержант! Ты можешь принять благо-дарность? - Он посмотрел на меня с мрачной нежнос-тью. - Я благодарю тебя, Эдвина благодарит тебя, и твоя новорожденная двоюродная сестра тоже благода-рит тебя.
- Не говори Эдвине, но я надеюсь больше никогда не увидеть ее промежности.
Ал смеялся до слез.
- Идем внутрь. Мы хотим кое-что сказать тебе.
Идя рядом с ним, я искоса поглядывал на него. Мы поднялись на лифте в родильное отделение. Эдвина устало улыбнулась мне с постели в своей одноместной па-лате. Она прижимала к себе дочку, завернутую в одеяло. Ал сел на край кровати рядом с ними. Я остался стоять почти по стойке "смирно". Они были единым целым. Им нужно было побыть одним.
- Мы только что назвали ее, - сказала Эдвина.
- Отлично, - проворчал я. - Не могу же я обра-щаться к ней "эй, ты!".
Ал и Эдвина обменялись нежными взглядами.
- Ты скажи ему, - попросила Эдвина.
Ал кивнул и посмотрел на меня.
- Ее первое имя Эдвина. Догадываешься, в честь кого?
- Разумно, - согласился я.
- Ее второе имя… Марджори. В честь ее тети, твоей матери.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Я на мгновение отвернулся, потом снова по-смотрел на них.
- Это тоже хорошее имя.
- Но она особенная девочка. Поэтому ей необходимо и третье имя. Так что она будет Николой. В честь тебя.
Мне пришлось снова отвернуться, и на этот раз се-кунды не хватило. Несколько глубоких вдохов - и я смог подойти к ним поближе, чтобы взглянуть на девочку.
- Эдвина Марджори Никола Джекобс, - я впервые произнес вслух ее полное имя и решительно добавил: - Эдди.
- Эдди! - согласился Ал. Эдвина округлила глаза.
- Вы не будете называть Эдвину-младшую просто Эдди!
И она пустилась в пространные рассуждения о буду-щем дочери и о его несовместимости с таким коротким именем, напоминающем о борцах и букмекерах. Ал сидел рядом и терпеливо кивал, а я наклонился и осторожно коснулся пальцем кончика носа Эдди. Я дал ей обеща-ние, что сохраню этот мир безопасным для нее.
Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Я стал лейтенантом, только что окончив курсы подготовки офицеров, и одновременно с этим получил степень ба-калавра. Офицер и выпускник колледжа! В этот период жизни я делал все ради маленькой Эдди. Ее рождение и три мирных года, последовавших за ним, заставили меня по-новому себя почувствовать. Я изменился, пусть всего лишь на время.
Ал и Эдвина надышаться не могли на свою дочку, да и я тоже, хотя и по-своему. Она была просто куколкой. Большие голубые глаза, золотисто-каштановые воло-сы - компромисс между белокурыми волосами Эдвины и темно-каштановыми волосами Ала. Как только Эдди начала говорить, она стала звать меня Ники. Я не видел ее иногда по несколько месяцев, но стоило мне по-явиться на пороге, как девочка немедленно бросалась мне навстречу. "Ники!" - кричала она, и я не мог усто-ять, подхватывал ее на руки и прижимал к себе.
- Хороший у вас ребятенок, - небрежно говорил я Алу и Эдвине.
Но их было не обмануть.
- Увольняйся из этой чертовой армии, - внушал мне Ал. - Найди жену, обзаведись домом. Ты же лю-бишь детей. Задумайся о том, чтобы завести собствен-ных.
Но ничего подобного в моих планах не было. Я спал с такими женщинами, которые быстро двигаются по жизни, оставляя позади руины. С ними я умел обращать-ся. Я их понимал - они стремились быть абсолютно независимыми. И потом, я и представить не мог, что у меня появятся свои дети, которых надо будет оберегать. Ребенок заслуживает безоглядной любви и преданнос-ти. Я боялся полюбить кого-нибудь настолько сильно. Эдди и без того подобралась ко мне слишком близко.
Ал и Эдвина частенько пытались уговорить меня распрощаться с армией и жениться, но не менее часто они заговаривали теперь и о переменах в их собствен-ной жизни. В работе Ала началась тяжелая полоса. Вес-ной того года известного чикагского судью обвинили в получении взяток. Ал помогал собирать доказательства его вины. Мой дядя работал под прикрытием, выполняя поручение министерства юстиции. Это началось почти сразу после рождения Эдди. Эдвина была бы рядом с ним, если бы не ребенок.
- Один из нас должен остаться в живых ради Эдди, - говорила она.
Коррупция представлялась мне огромной вонючей лужей. Судьи, клерки, офицеры полиции, адвокаты - все оказались ворами.
- Они компрометируют систему и угрожают непре-рекаемости закона, - заявил Ал. - Предстоит немало поработать, прежде чем мы разгребем все завалы. Двадцать-тридцать весьма влиятельных персон, скорее всего, пойдут под суд прежде, чем мы закончим.
- Тебя же могут убить, - заметил я. - Я бы не уди-вился, если бы кто-нибудь догадался, что ты и есть ос-ведомитель.
- Кто, я? Я всего лишь мягкосердечный судья. Я не стою таких хлопот.
В то лето кто-то подсунул записку под дворники его седана, который Ал все-таки купил после многолетней приверженности автобусам и метро. В ней было сказа-но: "Ты умрешь, подлая любопытная крыса!"
Я договорился об отпуске и приехал к ним на месяц. Каждое утро я провожал Эдвину и Ала, сажал их в такси и ехал с ними до здания суда, каждый вечер был с ними рядом, когда они возвращались домой. В течение дня я сидел на лавочке через дорогу от детского садика, куда днем отправлялась Эдди.
- Это просто смешно, Ник, - мягко выговаривал мне Ал. - Тебе не о чем беспокоиться. Нас защищает полиция. И потом, это была всего лишь пустая угроза.
- Угрозы никогда не бывают пустыми.
- Послушай, я сумею о себе позаботиться. Ты при-глядывай только за Эдвиной и Эдди. В эту субботу мне придется поработать. Отведи их в парк.
- Думаю, им будет лучше остаться дома. Но Ал не согласился со мной.
- А я думаю, что ты и сам не захочешь просидеть весь день взаперти с неугомонной трехлетней малыш-кой и скрежещущей зубами Эдвиной, которая сходит с ума от тревоги за меня.
Поэтому мы и отправились в парк.
День был жарким и ясным, листва деревьев в парке шелестела на ветру, а я дергался при каждом шорохе. Эдди играла в песочнице, смеялась, поглядывая на нас с Эдвиной. Мы сидели на скамейке недалеко от нее., Я держал руку в кармане, не выпуская маленький авто-матический пистолет.
- Мне бы хотелось иметь больше власти, - задум-чиво сказала Эдвина. - Нам с Алом никак не удается изменить жизнь. А ведь мы поклялись сделать именно это.
- Не понимаю, почему вам до всего есть дело.
- Мою мать и моих сестер не интересует ничего, кроме очередного визита в косметический салон. Бизнес, который принадлежит моей семье, потогонный; Хэбершемы эксплуатируют своих рабочих, как хотят. Я пообещала себе, что никогда не стану такой, как они. Но последние несколько лет мне кажется, что я зани-маюсь тем же, чем и мои родственники, только иначе. Я устроилась и теперь топчусь на месте.
- Теперь у тебя есть ребенок, о котором необходи-мо заботиться. Возможно, ты просто боишься, что эта работа под прикрытием повредит Алу.
- Нет, дело не только в этом. Я устала смотреть, как наркоманы отправляются в тюрьму, а не на реабилита-цию. Я устала смотреть, как Ал выносит обвинительные приговоры женщинам, убившим своих мужей, которые их избивали. Ему это самому противно, но закон есть закон. Я устала от всех тех глупостей, которые сущест-вуют в нашей системе. На своем уровне я ничего не могу изменить. - Эдвина потерла глубокую складку между бровями. - Знаешь, кое-кто весьма влиятельный пред-ложил Алу баллотироваться в конгресс на следующий год.
Ал - конгрессмен?! Я несколько минут смотрел по сторонам, приходя в себя, а потом снова повернулся к ней.
- Я думаю, что в конгресс должна баллотироваться ты, Эдвина. Ты из породы победителей.
Она улыбнулась.
- В другом мире я бы стала политиком. Но правда в том, Николас, что у нас в стране женщины все еще на-ходятся в менее выигрышном положении. Я не зарабо-таю достаточного количества голосов. И потом, я во всем привыкла добиваться самого лучшего результата. Если бы я занялась политикой, то нацелена была бы только на одно, а это невозможно. - Она помолчала. - Я хотела бы быть президентом.
- Тогда вперед! Если ты победишь, сразу произве-дешь меня в генералы. Я буду счастлив салютовать тебе.
Эдвина усмехнулась.
- Думаю, я бы приказала тебе немедленно поки-нуть страну. Ты видел мою вагину.
Я закашлялся и сменил тему:
- Раз ты отказываешься от участия в гонке, значит, надеешься, что однажды президентом станет Ал. Верно?
Эдвина ответила мгновенно:
- Он им будет.
Она так это сказала, что у меня мурашки побежали по коже. Я ни на секунду не усомнился в ее словах и чув-ствовал себя как-то странно. Мне казалось, что я ощу-щаю дыхание судьбы, словно Эдвина привела ее в дви-жение, а я должен был сделать так, чтобы ничто не по-мешало.
- Я собираюсь снова пройтись по периметру парка, вернусь через пару минут, - сказал я, поднявшись, и выразительно посмотрел на сумку с детскими вещами, которую Эдвина держала на коленях. Я спрятал там пистолет и велел Эдвине держать руку на нем всякий раз, как я отходил от них.
Она застонала:
- Ты опять за свое! Я не собираюсь изображать Рэмбо. У меня от твоих приказов мурашки по коже. Или я сама себя довожу до такого состояния?.. Лучше пой-дем домой.
Эдвина тоже встала и повесила сумку через плечо, а я подхватил на руки Эдди.
- Ники! - взвизгнула девочка и поцеловала меня в щеку.
Мы пошли по тенистому тротуару вдоль парка, на-правляясь к тихой улочке. Эдвина протянула руку и по-гладила дочку по золотисто-каштановым волосам.
- Николас, я доверю тебе один секрет. И ты можешь положить его в банк, как и мои слова насчет Ала. Когда-нибудь моя дочь станет первой женщиной-президен-том!
Я перевел глаза с нее на Эдди, щекотавшую мне нос.
- Если этого захочет сама Эдди.
- Она захочет.
Увлекаемая семейными амбициями, Эдвина была способна действовать и за спиной дочери. Я мысленно приказал себе не забыть заступиться за Эдди, когда ее мать примется организовывать ее избирательную кам-панию.
Не исключено, что это начнется уже в детском саду.
Краем глаза я заметил тот ржавый фургон, когда он был еще в пятидесяти ярдах от нас. Машина двигалась медленно. Возможно, меня насторожило то, что води-тель прижался слишком близко к тротуару. Или его по-дозрительно низкая скорость. Как бы то ни было, я не стал ждать, оправдаются ли мои опасения.
- Бери Эдди и беги вон к тем деревьям! - шепнул я Эдвине. - Не задавай вопросов. Просто делай то, что я тебе говорю. Беги!
Я перебросил Эдди на руки ее матери. Эдвина всего лишь один раз оглянулась на фургон, крепко прижала к себе дочь и бросилась к елям. Взревел мотор, и машина прибавила скорость.
Я видел только того, кто был за рулем, но знал почти наверняка, что остальные прячутся сзади. Намерения водителя были абсолютно ясными. Машина перевалила через кромку тротуара и теперь ехала прямо на Эдвину и Эдди. Они не могли успеть добежать до деревьев. Я бро-сился наперерез фургону, на бегу вынимая автомати-ческий пистолет из кармана.
Когда я оказался в двадцати футах от машины и нацелился на лобовое стекло, водитель резко свернул. У меня было время только на один выстрел. Я спустил курок, и стекло разлетелось на мелкие куски. Фургон вильнул и врезался в фонарный столб.
- Ложись! - крикнул я Эдвине. - Прижмись к земле!
Она уже добежала до елок, нырнула под их ветки, упала на колени и спряталась за стволом, прижимая к себе Эдди.
Водитель медленно шевельнулся. Он не был ранен, только оглушен. Осколки покрывали его. Я бросился к задней дверце фургона, распахнул ее, но внутри никого не оказалось. Я тут же подскочил к дверце пассажира, дёрнул, но она оказалась заблокирована. Водитель тя-жело моргал, медленно поднимая руку ко лбу, на кото-ром стекло оставило мелкие порезы. Я вскочил на под-ножку, ударил кулаком по стеклу дверцы, а сам нагнул-ся в кабину через разбитое лобовое стекло.
- Не вздумай дернуться! - рявкнул я и направил на водителя пистолет, продолжая колотить по боковому стеклу.
Мужчина сделал глубокий вдох и ожил оконча-тельно. Увидев, что он поднял что-то с колен, укрытых какими-то старыми тряпками, я бросился вперед, но опоздал на какую-то долю секунды.
Звук близкого выстрела оглушил меня, словно по-щечина. Боковое стекло разлетелось, мою руку с силой отбросило назад. Я оступился и спрыгнул с подножки, покрытый осколками. В голове звенело. Водитель вы-скочил из машины, не выпуская пистолет, и бросился бежать по спокойной цивилизованной улице.
И все-таки я недаром был офицером "зеленых бере-тов". Я настиг его и набросился со спины, действуя, как на тренировке. Он был на несколько дюймов ниже меня, но плотнее, мускулистее. Правда, это ему не помогло. Я бросил пистолет, и из моей глотки вырвался стран-ный гортанный звук, который я до сих пор иногда слышу во сне. Я обхватил его за голову сзади - одна рука под подбородком, вторая на затылке. Если моя раненая левая рука и болела, я этого не заметил. Я выполнял работу, которой меня научили. Я повернул его голову - и сло-мал ему шею.
Нападавший упал к моим ногам, не издав ни звука, и дергался, умирая. Я победоносно стоял над ним, тяжело дыша, расставив ноги, руки согнуты в локтях, ладонями вверх. Я мог бы убить его еще раз, если бы пришлось. Я этого хотел.
Запах крови привел меня в чувство. Я уставился на него. Он перестал дергаться, и я понял, что кровь на его лице - моя кровь. Я медленно поднял левую руку и по-смотрел на нее.
Мизинца на месте не оказалось. Он отстрелил его.
- Господь всемогущий! - хрипло произнесла Эд-вина. Она стояла у меня за спиной.
Я медленно обернулся к ней, окровавленный, изу-веченный, осыпанный осколками. Она стояла у фурго-на, прижимая к себе плачущую Эдди. Эдвина прикрыла девочке глаза, чтобы она не видела мертвеца - и не ви-дела меня.
Впервые со времени нашего знакомства я увидел в глазах Эдвины отвращение и страх. Я понял, что она никогда не будет чувствовать себя в безопасности в люд-ных местах, всегда будет беспокоиться об Эдди. Но и рядом со мной она не сможет чувствовать себя по-преж-нему.
Я был убийцей. И не стыдился этого.
И она боялась меня.
- Как ты себя чувствуешь? - негромко спросил Ал. Он зашел ко мне в больницу поздно вечером, когда я пытался заснуть.
- Отлично, - солгал я.
Я потер глаза здоровой рукой. Левую руку мне за-бинтовали, на лице осталось множество порезов от ос-колков стекла. Но я переживал не столько из-за потерян-ного мизинца, сколько из-за того, каким я стал и что я сделал. Я не чувствовал за собой вины, и это сначала испугало меня, а потом я рассердился. Я убил человека, который хотел причинить вред людям, которых я люблю. Почему я должен чувствовать что-то еще, кроме удовле-творения?!
- Хочешь, я посижу с тобой? - спросил Ал. - Я могу остаться на ночь. Попрошу принести мне раскладную кровать.
- Ты должен быть дома с твоей семьей. Тебе при-дется потратить немало времени, отвечая на звонки ре-портеров.
Газеты и выпуски новостей по телевидению уже рас-трубили о нападении на жену и дочь Ала и о его работе под прикрытием, вызвавшей такую реакцию. Они с Эдвиной мгновенно стали популярными. И я тоже, только моя популярность оказалась со знаком минус. Незакон-норожденный сын сумасшедшей родственницы, о ко-тором семья Джекобс не любила говорить. "Зеленый берет", хладнокровно убивший гражданское лицо.
- Ты тоже член моей семьи, - возразил Ал. - Се-годня ты спас жизнь Эдвине и Эдди. Жизнь моей жены и моей дочери. - Ал коснулся моей здоровой руки. - Ты не мог поступить иначе. Это была самооборона.
Я не рассказал ему о том, что увидел в глазах Эдвины. Сомневаюсь, что она смогла признаться в этом даже самой себе. И я не сказал Алу, что мог отпустить водителя, дать ему убежать. Позвал бы полицию, они бы легко сцапали этого придурка. Наконец, я мог ударом свалить его, прижать к земле, подождать. Но я не стал. Я убил его. Ал и Эдвина всем говорили, что это была самоза-щита. Возможно, в техническом смысле это и было прав-дой… Во всяком случае, никто не собирался выдвигать против меня обвинений.
- Да, это была самозащита, - медленно произнес я. Ал кивнул, но мой тон ему явно не понравился.
- Тебе не в чем оправдываться, Ник. У него было оружие. Ты не знал, как он поступит. Он мог обернуться к тебе и выстрелить. Ты знал только одно - он собирал-ся снова напасть на Эдвину и Эдди. Ты с ним боролся. Ты не собирался его убивать.
Я промолчал. Черт побери, если у нас кто и совестли-вый, то это Ал, а не я. Ал не хотел признавать, что убий-ство может быть просто-напросто полезным, что этот человек, намеревавшийся убить его жену и дочь, заслу-живал смерти - как и тот высокопоставленный судья, известный адвокат или замазанный коррупцией поли-цейский, которые наняли его.
- Я намерен найти того, кто подослал убийцу, - заявил Ал. - Я засажу его на всю оставшуюся жизнь.
Засадить его, конечно! Все будет чисто и гладко: тю-ремное заключение, как и предписывает закон. Нет, мой дядя не хотел, чтобы я признался, что убил ради него, Эдвины и Эдди, что это была не самооброна, а месть. И мне не хотелось его разочаровывать.
- Иди домой, - сказал я. - Думаю, что смогу снова заснуть. Увидимся утром.
Ал неожиданно провел рукой по моим волосам, слов-но я был ребенком.
- Надеюсь, что ты будешь хорошо спать. Эдвина, Эдди и я любим тебя, Ник.
Когда он ушел, я заплакал.