Во время его отсутствия Одри не тратила время впустую - она поменяла маленьким подгузники, приготовила на ужин рис с сушеным мясом, суп и постаралась восстановить прежний порядок в этом хорошо организованном сиротском приюте, служившем детям домом. Старшая девочка попыталась объяснить Одри по-французски, что произошло: коммунисты время от времени спускаются с гор и приходят в церковь, кое-кто из местных маньчжуров тоже прятался здесь, с тех пор как два года назад сюда пришли японцы и повсюду рыщут бандиты, убивают людей. Лин Вей, так звали девочку-подростка, рассказала Одри на ломаном французском языке, что ее родителей и троих братьев убили японцы. Из всей их семьи в живых остались только она и ее младшая сестра Синь Ю, и монахини взяли их в приют, хотя остальные дети здесь гораздо моложе. Девочки оказались прилежными помощницами, покойные монахини позволили им остаться здесь.
- А есть в Харбине еще церкви, где ваши монахини имели друзей? - по-французски спросила Одри.
Девочка покачала головой и объяснила, что больше монахинь в Харбине нет.
Она не ошиблась. Чарльз вернулся ночью, дети спали, только две старшие девочки тихонько шушукались в уголке. Вид у него был измученный и взгляд безнадежный.
- Никого не нашлось, Од. Я заехал в каждую городскую церковь, справлялся у хозяев нашей гостиницы. Эти монахини здесь держались особняком, ни с кем не общались, и во всем городе нет никого, кто готов был бы взять теперь на себя заботу об их подопечных.
Одри и Чарльз видели на улицах Шанхая голодных побирушек трех и четырех лет от роду, но Чарли тоже переживал, как бы здешние малыши не оказались на улице. Он просто не знал, как выйти из этого ужасного положения, в которое они с Одри лопали здесь, в далекой, чужой стране. - Он с тоской смотрел на Одри, уставший, промерзший, целый день не евший.
- Не знаю, что и сказать, Од.
В полном унынии он присел на деревянную скамью. Взгляд Одри смягчился. Она ласково взяла его за руку.
- Спасибо, что ты приложил столько стараний, Чарльз. - Ситуация действительно складывалась отчаянная, все их попытки найти выход ни к чему не привели. - Может быть, захватим их в Шанхай и попробуем пристроить там?
- А если никто не согласится их взять? На улицах полно брошенных детей. Ты же сама видела. А оставить их одних в Шанхае ничуть не лучше, чем здесь, разве что там не так холодно. Но зато здесь у них по крайней мере есть крыша над головой и запас продуктов на какое-то время, к тому же обстановка привычная. Сомневаюсь, что японские оккупационные власти отпустили бы их с нами. Японцы очень щепетильны в таких делах: кто едет, куда, с кем? Особенно если такая большая группа.
У Одри снова гневно сверкнули глаза. Она ходила взад-вперед по чистой кухоньке.
- Ах, щепетильны? Почему же они тогда не берут на себя заботу о сиротах? Постой, а если послать телеграмму в главный монастырь этого ордена? Может быть, оттуда пришлют кого-нибудь на помощь.
- Да, это мысль. Вот только… как скоро можно ждать ответа? Пусть что-нибудь устроят тут, пока прибудет подмога.
Или временно направят сюда кого-то из своих, кто живет поблизости. - Чарльз воодушевился. - Поедем утром на вокзал и отправим телеграмму.
Телеграмма, которую Чарльз утром отправил - Одри и Лин Вей старательно перевели ее на французский, отчего она хотя и утратила изящество английского оригинала, все же вполне вразумительно доводила суть дела до сведения монахинь во Франции, - имела такой вид: "Прискорбием сообщаем, что монахини, заведовавшие приютом Святого Михаила Харбине, Китай, убиты бандитами, приюте остался двадцать один ребенок, нужна немедленная помощь; сообщите, как быть". Чарльз подписался своей фамилией и без всяких сведений о себе указал только в качестве обратного адреса Харбинский городской телеграф.
Два дня они ждали ответа из Лиана. Одри ухаживала за детьми, а Чарли мерил шагами кухню. Он уже объявил, что, будет ответ или нет, все равно - через сутки они уезжают из Харбина, даже если ему придется силком тащить Одри на вокзал.
Но ответ в конце концов все же прибыл. Однако не принес никакого решения. Чарльз вернулся со станции чернее тучи и протянул Одри телеграмму. Он понимал, что ему предстоит выдержать, но был готов на все. Так или иначе, они уезжают.
В телеграмме значилось: "Сожалеем. Никакой возможности оказать помощь ранее конца ноября. Наши сестры в Японии борются с эпидемией среди своих подопечных. Приют в Линцзине с сентября закрыт. Мы вам направим подмогу в конце ноября. Благослови вас Бог". И подпись: "Мать Андреа".
Прочитав это сообщение, Чарльз от злости чуть не бухнул кулаком об стену. Если солгать Одри и сказать, что подмога обещана в ближайшие дни, она, наверное, захочет остаться и передать детей из рук в руки. Да и не дурочка она, ее не обманешь - попросит показать телеграмму. Так что ближе к полудню телеграмма уже была у нее в руках. Серьезная, озабоченная, она прочитала французские строчки.
- Что же нам делать, Чарли? - взволнованно спросила Одри, заглядывая ему в глаза.
Что на это ответить? Он глубоко вздохнул, отлично понимая, какой трудный бой предстоит ему выдержать.
- Я думаю, тебе надо смириться с необходимостью поступить не так, как тебе хочется.
;. Она нахмурилась, но Чарльз предвидел, что она будет возражать, и приготовился опровергнуть ее доводы.
- Как я должна тебя понимать?
- А так, что нравится тебе это или нет, а придется уехать, Одри. У них есть крыша над головой. Есть запас продуктов на какое-то время. И кто-нибудь найдется, кто пожалеет сирот.
Ведь это только на месяц. В ноябре приедут монахини.
- - А если их что-то задержит? Если они вообще не приедут? Если их тоже убьют по дороге?
- Это маловероятно.
- И мой отъезд тоже.
- Старшие смогут присмотреть за маленькими; - с отчаянным упорством произнес Чарльз. Одри смотрела ему прямо в глаза так твердо и решительно, что ему стало страшно. Не мог же он, в самом деле, оставить ее в оккупированной японцами Маньчжурии. Достаточно вспомнить судьбу французских монахинь. При одной мысли об этом он весь похолодел. И, не выбирая слов, Чарльз напомнил о них Одри.
- Я могу сама за себя постоять.
- Вот как? Давно ли?
- Всю жизнь, Чарли. Я с одиннадцати лет живу без родителей.
- Ты с ума сошла? Ты живешь в цивилизованном американском городе, в доме деда, со слугами и в полном комфорте. И ты вообразила, что приспособлена к борьбе за существование в Маньчжурии, где вокруг затаились коммунисты, где повсюду японцы и всякие бандиты и никому нет никакого дела до того, останешься ты жива или умрешь?
- А маленькие дети, по-твоему, приспособлены к жизни без взрослых?
Голос ее задрожал. За прошедшие дни она уже успела привязаться к этим малышам, двое постоянно состязались за право сидеть у нее на коленях, а один всю минувшую ночь проспал, прижавшись к ней, у нее в кровати - к большому огорчению Чарльза. И старшие девочки, Лин Вей и Синь Ю, такие милые, заботливые, доверчивые. Разве Одри может их бросить на произвол судьбы? Она снова обратила взгляд на Чарлкаа, теперь исполненный муки.
- Знаю, дорогая… Знаю… Ужасно, что мы вынуждены их оставить. Но ничего нельзя сделать. Страна вся переполнена людскими страданиями, голодом, беспризорными детьми. Мы бессильны что-либо изменить. То же самое и здесь.
- Я не могу их оставить, Чарли. Это совершенно невозможно. Пусть даже придется пробыть здесь целый месяц, пока не приедут монахини.
У Чарльза сжалось сердце. Он понял, что она не отступит.
И он ничего не может с ней сделать. Она не ребенок. И не восемнадцатилетняя барышня, чтобы распоряжаться ею и приказывать. Она живет своим умом. Чарльзу опять стало страшно.
Как ему быть, если она откажется сейчас уехать из Китая?
- Ну а что, если их придется ждать полгода, Од? Ведь и так может статься. Политическая ситуация может настолько ухудшиться, что французы решат совсем отказаться от этого приюта, и тогда ты застрянешь здесь на годы.
Это была страшная мысль даже для Одри. Но все равно, раз она решила, значит, так и будет. Она не бросит сирот на произвол судьбы.
- Наверно, придется рискнуть, - пожала она плечами, отвечая на его вопрос и пряча свои страхи под маской шутливого безразличия.
Чарльз смотрел на нее с ужасом. Он чувствовал, что в их отношениях происходит нечто непоправимое.
- Одри, прошу тебя… - Он обнял ее, прижал к себе и ощутил, что она вся дрожит. Ну конечно же, ей страшно остаться здесь одной. Но он не согласен сидеть и ждать еще целый месяц, а может быть, два месяца, а может быть, год. Ему необходимо через несколько недель быть в Лондоне.
- А как же мы? Наши отношения? Или они тебе безразличны?
- Конечно, нет. - Она словно бы даже обиделась. - Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.
Они действительно по-настоящему любили друг друга. И до сих пор между ними не возникало непреодолимых разногласий.
Но теперь оба оказались бессильны.
- Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусь здесь? - спросила Одри. Голос ее дрогнул.
- Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я не могу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! - В порыве отчаяния он ударил кулаком в ладонь. - Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебя здесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписан договор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.
- И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.
Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их - Бандиты сирот не убивают.
Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило не повсеместно. В Китае оно не действует.
- И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало ли что может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что раз ты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по-видимому, разлучиться со мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит право свободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции, когда я села в твой поезд, и в Стамбуле, когда я решила отправиться с тобой в Китай. Вот и здесь я решаю сама… И что со временем я вернусь к деду, это тоже мое решение. Значит, такая у меня судьба… - На минуту Одри отвернулась. - Я только мечтаю об одном.
- она уже не сдерживала рыданий, - ..мечтаю, чтобы наши судьбы оказались общими. Но сейчас это неосуществимо. - Она обратила к Чарльзу полные слез глаза. - Тебе придется оставить меня здесь, Чарли. Ради детей. - И добавила фразу, до глубины души потрясшую Чарльза:
- Что, если бы кто-нибудь из этих детей был наш, твой и мой? И кто-то Мог его спасти, но не спае?
- Если бы у нас был ребенок, я бы ни на шаг не отпустил тебя от себя, - сказал Чарли с такой горячностью, что Одри улыбнулась. Он вдруг озабоченно спросил:
- А что, есть такая вероятность?
После Стамбула он об этом не беспокоился: Одри научилась вычислять опасные дни и предупреждала его, когда им следовало воздержаться от близости. Ни он, ни она не хотели ребенка, пока еще не все улажено, но сейчас, когда Одри так сказала, он подумал, и уже не в первый раз, а вдруг?
- Нет. - Она покачала головой. - Вряд ли. Но ты представь себе… представь себе, что это твои дети. Как бы ты отнесся ко мне, если бы я их бросила?
Он усмехнулся ее наивности. Она совсем не понимала Востока. И хорошо, что не понимала.
- Ты в Китае, Одри. Почти все эти дети брошены или проданы за мешок риса родителями, которые не в состоянии прокормить их и поэтому вынуждены их продать или просто оставить умирать с голоду.
Одри чуть не стало дурно от этих слов. Она покачала голодной, не допуская такой мысли.
- Я не могу обречь детей на гибель.
- А я не могу здесь дольше оставаться. Что будем делать?
- Ты поезжай, Чарльз, возвращайся в Лондон, как было запланировано. А я еще немножко здесь побуду, пока не приедут монахини. И поеду домой через Шанхай и Иокогаму. Может быть даже, к тому времени, когда я доберусь до дому, ты уже освободишься и сможешь приехать в гости в Сан-Франциско.
- Ты так говоришь, как будто это пустячное дело. Но, черт возьми, вдруг с тобой что-нибудь случится? - Он содрогнулся от этой невыносимой мысли.
- Ничего со мной не случится. Все а руках Божьих. - " Впервые До дня их знакомства Чарльз услышал от нее такие слова и был очень растроган. До сих пор нечто подобное он слышал только от Шона, а Шон…
- Я, по-видимому, не так полагаюсь на Бога.
- Надо полагаться, - спокойно ответила Одри. - Я еще, может быть, успею вернуться к Рождеству. Монахини должны приехать в конце ноября, и за месяц, если повезет, я доберусь до дома.
- Ты не в своем уме, Одри! Ты рассуждаешь совершенно нереалистично. Тут тебе не Нью-Йорк, тут Китай. Планировать заранее ничего невозможно. Я же тебе сказал, пока приедут монахини, может миновать не один месяц.
- Ничего не поделаешь, Чарли. - Глаза ее снова наполнились слезами. Она устала препираться с ним. - Иначе поступить я не могу.
И вдруг она разрыдалась. Он обнимал ее, пытался утешить.
- Одри, ну не надо… милая… я тебя люблю… Ну пожалуйста, любимая, опомнись, поедем со мной.
- Не могу.
Влажными от слез глазами она посмотрела ему в лицо, и он прочел в ее взгляде такую непреклонность, что понял: уговоры бесполезны.
- Это твое окончательное решение? - со вздохом спросил Чарли. Сердце у него горестно сжалось.
Да, она решила. Разубедить ее невозможно. Она остается.
Последнюю ночь, что они провели вместе, ни ему, ни ей не дано будет забыть никогда. Одри тихонько задвинула дверь стулом, и до самого утра они в холоде ночи предавались любви, а под конец уже просто лежали, крепко обнявшись, и оба плакали.
Он так не хотел с ней расставаться, и она так не хотела отпускать его одного! Но каждый должен был исполнить свой долг.
Утром, оставив за старшую Лин Вей, она отправилась провожать Чарльза на вокзал. Они стояли на перроне бок о бок, в купленных в Пекине странных одеждах, и когда поезд, с одышкой попыхивая, втянулся под крышу вокзала и встал, Чарльз в последний раз обратил к ней взгляд, полный слез, не в силах выговорить ни слова.
- Я люблю тебя, Чарли, и всегда буду любить, - сквозь плач с трудом выговорила она. - До скорой встречи.
Но даже на ее собственный слух это прозвучало как пустые слова.
- Поклонись от меня Вайолет и Джеймсу.
Он не смог ответить, у него стоял комок в горле. Он просто обхватил ее и не отпускал до самой последней минуты, когда уже послышался певучий голос дежурного по вокзалу, слова которого были им непонятны, но смысл совершенно ясен. Чарльз вскочил на подножку, вагон покатился, а она только видела, что он стоит, держась за поручень, и протягивает к ней руку. Как бы он хотел втянуть Одри на подножку и увезти с собой! Но Одри не Сдвинулась с места, она не утирала слез, градом катившихся по ее лицу, только махала ему, и он тоже на прощание махал ей свободной рукой, и по его лицу тоже текли слезы.
Глава 15
В Харбине с каждым днем становилось все холоднее, уже нельзя было оставить снаружи ни воду, ни молоко - все сразу замерзало. Для любых домашних нужд и воду, и молоко приходилось оттаивать. Дети почти не выходили из дому, и Одри, казалось, никогда не испытывала такого холода. Ноябрь уступил место декабрю, а монахини все не появлялись. Чарли оказался прав. Здешняя жизнь была совсем не то что привычная для Одри упорядоченная жизнь в Штатах. Ничего не происходило вовремя, по заранее задуманному плану.
Все это время Лин Вей носила широкую просторную одежду, но в один прекрасный день Одри вдруг заметила, что живот ее главной помощницы стал округляться. В середине декабря Лин Вей, со слезами на глазах, понурив от стыда голову, призналась Одри, что "ложилась с японским солдатом". Она просила Одри не говорить сестре, хотя долго ее секрет сохранить было уже невозможно. По словам Лин Вей, это произошло не то в июне, не то в мае, и, следовательно, родов можно было ожидать в феврале или марте. Одри, прикинув сроки, глубоко вздохнула. Хорошо бы к этому времени уже приехали монахини, а она была бы на пути к дому. За эти два месяца Одри написала пять или шесть писем Чарльзу и одно длинное, красочное повествование о своих приключениях деду, где просила у него прощения за такое долгое отсутствие, обещала, что это никогда больше не повторится, и благодарила за то, что он ее все-таки отпустил.
Но, давая обещание не уезжать больше из дому, Одри думала о Чарльзе и гадала, когда же они снова окажутся вместе. Она ни на минуту не раскаивалась в том, что между ними установились такие близкие отношения. Он для нее единственный. Никого другого она любить не могла бы и никогда не полюбит. В глубине души она твердо верила, что они в конце концов окажутся вместе, какие бы ни возникали трудности и препятствия к этому.
Одри думала о Чарльзе, и сердце ее пело, на губах начинала играть улыбка. Она по-прежнему носила, не снимая с пальца, его кольцо.
Потом в один прекрасный день Одри вдруг спохватилась, что скоро Рождество. В сочельник она пела детям рождественские песни, а они сидели вокруг и удивленно таращили на нее раскосые глазки. Только Лин Вей и Синь Ю знали "Тихую ночь", но пели все по-французски. Правда, малышам было безразлично, на каком языке поют старшие, они восторженно слушали. В тот вечер Одри, укладывая малышей спать, особенно нежно укрывала их одеяльцами и каждого, прощаясь, наградила материнским поцелуем. Трое из них последние недели сильно кашляли, и Одри очень беспокоилась за них, ведь у нее не было никаких лекарств, а в доме стоял холод. Она взяла на ночь двоих к себе в постель, они беспрестанно кашляли у нее под боком, но она старалась согреть их теплом своего тела, и к утру одному из них стало заметно лучше. Зато другой проснулся совсем вялый, с покрасневшими глазами. Когда Лин Вей с ним заговорила, он никак не отозвался. Лин Вей со всех ног бросилась к Одри:
- Я думаю… Ши Ва очень плохо. Нужен врач, да?
- Да, да.
Малыш лежал совсем бледный, без кровинки в лице и ловил ртом воздух. Она позвала его по имени - он даже не услышал.
Прикладывая к его лобику полотенце со снегом, Одри ждала, когда вернется Синь Ю с врачом.
Посылать Лин Вей она не решилась - та ведь могла упасть, а в ее положении это было нежелательно.
Ей показалось, что прошли часы, прежде чем возвратилась Синь Ю. С ней пришел маленький длиннобородый старичок в странной высокой шапке. Он говорил на диалекте, совершенно не знакомом Одри, а обе старшие девочки, Синь Ю и Лин Вей, не смел поднять на него глава, они только кивали, слушая, а когда он ушел, в ответ на расспросы Одри заплакали.
- Он говорит… Ши Ва не доживет до утра.