Глава 11
Дневник Шоншетты
7-го марта
Вот уже пять дней, как я здесь. В первый раз после своей болезни решаюсь я открыть свою тетрадь. Луиза подняла меня на смех, когда узнала, что я опять собираюсь писать: она сама давным-давно забросила тетрадь, начатую в Верноне, где мы все писали дневники. А мне мое писание доставляет огромное удовольствие.
Моя комната рядом с комнатой Луизы, и дверь всю ночь стоит открытой. По вечерам, потушив свечи, мы болтаем. Мое горе утихло; может быть, моя болезнь лишила меня способности сильно чувствовать. Не знаю. Во всяком случае, я предпочитаю теперешний покой: я еще не окрепла после болезни, и волнения просто убили бы меня.
Эти пять дней прошли почти незаметно; новизна окружающего развлекает меня. Луиза конечно в первый же день показала мне "свои владения". Парк прелестный; замок маленький в сравнении с Супизом. Во втором этаже пустые комнаты, в которых жили умершие от холеры родственники: Морлан, Бетурнэ и бабушка Жана, Люси де Моранж. Луиза немножко суеверна (как и добрейшая мадам Бетурнэ, которая не может видеть три горящие свечи) и водила меня смотреть необитаемый этаж; она, кажется, боится привидений.
Луиза совершенно забыла нежность наших прежних отношений; она живет только будущим, все наши разговоры вертятся только на совершенствах Жана д'Эскарпи. Он приедет через одиннадцать дней; заранее предвижу, что перестану тогда существовать для моей Луизы, и мне придется беседовать о Верноне с добрейшей мадам Бетурнэ.
8-го марта
Сегодня Луиза получила письмо от Жана; прочла его мне пять раз. Находит его очаровательным и очень нежным. Да, оно написано очень мило… слишком мило, по-моему. Когда мы с Луизеттой менялись записочками, мы не особенно заботились о стиле и ошибках. Нет, письмо Жана д'Эскарпи не кажется мне нежным. Любит ли, по крайней мере, мою Луизетту человек, отнявший ее у меня? Для меня нет большей загадки, как мое собственное сердце: я не могу решить, была ли бы я счастлива или несчастлива, если бы оказалось, что этот господин не любит моей Луизы. Я – страшная эгоистка, ют и все!
12-го марта
Уже три дня, как стоит чудная погода. После особенно жестокой зимы внезапно потеплело, засияло яркое солнце, на деревьях в парке выглянула зелень, на которую отрадно смотреть. Сегодня вечером, пока Луиза одевалась к обеду, я сидела одна в саду. Что это был за очаровательный вечер! Я чувствовала себя во власти волшебной весны.
16-го марта
Я обожаю гостиную первого этажа, скромно меблированную и такую спокойную. Мадам Бетурнэ собрала там портреты своих дорогих умерших; я люблю смотреть на них, особенно на портрет бабушки Жана д'Эскарпи. По вечерам мы довольно долго сидим там и болтаем при свете лампы; сегодня мы с Луизой говорили о браках; мадам Бетурнэ дремала. Да, Луиза очень переменилась; конечно, она теперь гораздо разумнее меня. Иногда это забавляет меня, иногда же я чувствую себя как будто немножко приниженной этим. Часто, когда я неожиданно вхожу в комнату, где она разговаривает с теткой, – обе мгновенно умолкают. Сегодня я попыталась заставить Луизетту разговориться. Что такое в сущности – брак? Она неопределенно улыбнулась, иногда краснела, – может быть, вследствие моих глупых расспросов? А я все-таки хочу знать, в чем же суть жизни вдвоем женатых людей. Наверное, тут не одна только совместная жизнь в одном доме, еда за одним столом, дни, проводимые вместе, как между самыми обыкновенными родственниками.
Я, кажется, пишу глупости. Закрываю тетрадь и… спать!
17-го марта
Д'Эскарпи приедет завтра, и на этот раз его отпуск продолжится целых три месяца. Свадьба через две недели; потом молодые уедут в Италию, а я вернусь в Вернон. Сегодня Луиза упрекала меня, что я будто бы дуюсь, что я не в духе. Как тут быть веселой! Иногда я желаю, чтобы этот господин застрял где-нибудь в дороге, чтобы он вовсе не приехал, чтобы мы о нем никогда больше не слышали! Иногда мне приходит на ум дикая молитва: "Боже! Дай, чтобы все это оказалось сном и чтобы вернулось то время, когда я только что познакомилась с Луизой!" Но иногда я думаю, что мы, пожалуй, уже не были бы так счастливы, как в те дни, и что, желая, чтобы Луиза любила только меня одну, я просто защищаю свое прошлое.
Сегодня получила очень сердечное письмо от папы; пишет, что здоров, но ни слова о том, что было в наше последнее свидание. Я также хочу забыть его.
20-го марта
"Он" приехал третьего дня, утром. Шел дождь, и д'Эскарпи был весь в грязи, притом плохо выбрит. Не понимаю, как это Луиза находит его красивым! Невеста не могла дождаться его и вышла встретить; я осталась около мадам Бетурнэ. Впрочем, я не могла удержаться, чтобы не раздвинуть немножко занавески и не выглянуть из окна. Луиза и ее жених поцеловались – при кучере! Вот уж не понимаю Луизы! "Он" поднял взор на окна. Надеюсь, он меня не заметил. Когда д'Эскарпи сошел вниз, переодетый и выбритый, он показался мне несколько лучше, но, как все офицеры, он не умеет носить штатское платье. Заметив, что я наблюдаю за ним, он сам извинился за свой туалет. За столом он был очень весел, хотя рассеян, и своим богатырским аппетитом оказал должную честь всем кушаньям. Луиза сидела рядом с ним, ничего не ела и не сводила с него взора. Как это смешно!
Мне, собственно говоря, также не хотелось есть; я чувствовала себя нервной и расстроенной; мне хотелось плакать. Но я против воли слушала рассказы д'Эскарпи о разных приключениях в Китае, в Африке. Один раз я даже засмеялась, но мне самой стало больно от этого смеха.
Зачем я смеялась! Я вовсе не хочу обращать внимание на этого господина! Я его терпеть не могу!
Уходя вечером из гостиной, Жан поцеловал мадам Бетурнэ и Луизу; у меня болезненно сжалось сердце, и, когда мы пришли в наши комнаты и Луиза хотела, как всегда, поцеловать меня в лоб, я отвернулась, и поцелуй скользнул по моим волосам.
Я чувствую, что с моей стороны глупо сердиться на Луизу. Мне надо сердиться только на себя; но я очень несчастна и не могу справиться со своим сердцем; я глубоко страдаю и – что всего печальнее – ни с кем не могу поделиться своим горем.
Сегодня, сославшись на мигрень, я не сошла к завтраку. Луиза хотела остаться со мной, но я понимала, как ей это тяжело, и настояла, чтобы она сошла вниз. Днем меня навещали. Мне стало стыдно, что все так заняты мною, и я решила сойти к обеду.
Мсье д'Эскарпи с участием осведомился о моем здоровье. Как это любезно с его стороны! За обедом он опять упражнялся в роли рассказчика. Он рассказывает очень хорошо, но мне несносны его истории – они страшно раздражают меня. Кажется, он заметил это и, взглянув на меня, внезапно умолк. Этот странный человек как будто читает в моих глазах мои сокровенные мысли.
Весь вечер он не поддерживал разговора. В гостиной он уселся рядом с Луизой, и они принялись вместе рассматривать какой-то альбом. Я сидела в кресле у огня и каждый раз, поднимая голову, встречала устремленный на меня взгляд темных глаз д'Эскарпи.
Я буду тверда и останусь непроницаемой; я умерла бы от стыда, если бы он угадал мои мысли.
31-го марта
Что служилось? Я страшно взволнованна и пишу эти строки, чтобы несколько успокоиться. Луиза только что легла; я отсюда слышу ее рыдания. Бедная милочка! Когда сегодня вечером мы пришли в свои комнаты, она с плачем бросилась мне на шею. Сначала я пробовала успокоить ее, думая, что это – один из тех первых припадков, которые часто случались со мной во время моей болезни, но ничто не помогало: Луиза продолжала рыдать.
– Да что же с тобой, моя дорогая Луизетта? – спросила я, – о чем ты плачешь? Скажи же твоей Шоншетте! Разве ты больше не любишь меня?
– Нет, люблю, люблю, – пролепетала Луиза сквозь рыдания, – это все он… он…
– Ну, что такое? Он огорчил тебя?
Держа ее в объятиях, я почувствовала, как она снова затряслась от рыданий. Я скорее угадала, чем поняла слова:
– Он… меня не любит… он больше не любит меня…
Признаться ли? Да, уж буду говорить одну правду в этой тетради ежедневной исповеди.
Тяжело иметь такое гадкое сердце, но, услышав эти слова, я почувствовала минутную вспышку торжества. Я все-таки протестовала:
– Что за глупости, Луизетта! Полно! С чего ты взяла? Он только на тебя и смотрит. Если бы я была кокеткой, я была бы страшно оскорблена тем, что он вовсе не обращает на меня внимания.
Луиза перестала плакать; я думаю, ей очень хотелось, чтобы ее разуверили: она упивалась моими словами; ее лицо прояснилось.
– Так ты думаешь? – начала она.
– Я уверена, глупенькая ты этакая! Чего же ты от него хочешь? Чтобы он весь день целовал тебя?
– Нет, я вовсе не этого хочу, – ответила Луиза неопределенным жестом, – но я хотела бы, чтобы он был откровеннее, чистосердечнее, когда мы с ним наедине. Он со мной слишком вежлив, слишком корректен… не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать. Он никогда не забывает известных границ, особенно с тех пор, как ты здесь, и я уверена – слышишь? – уверена что сегодня, прощаясь он колебался, поцеловать ли меня!
– Нечего сказать, важная причина, чтобы так огорчаться! Знаешь, что? Я прекрасно понимаю, что можно не желать целоваться на людях. Если у меня когда-нибудь будет жених, – ручаюсь тебе, что до нашей свадьбы он ни разу не поцелует меня.
Положив голову ко мне на грудь, Луизетта долго плакала; потом, не прибавив ни слова, ушла от меня и легла спать.
И теперь, оставшись одна, я чувствую то же беспокойство, что и она. Любит ли ее д'Эскарпи? Сумел ли он оценить это несравненное сокровище? Ах, теперь и я боюсь, что не сумел! У него, может быть, вообще пустое сердце, у этого Жана д'Эскарпи, которого и я, признаюсь, считала одно время выше толпы. Неужели он смотрел на Луизу, как на временное развлечение?
8-го апреля
Дни летят, а я все меньше и меньше понимаю свое собственное сердце. Чувствую, что мне надо уехать; между тем я просила продолжить мой отпуск, и мне позволили остаться здесь до свадьбы Луизы, которую пришлось отложить из-за каких-то формальностей. Я совершенно потеряла душевное равновесие и положительно жалею о том времени, когда я так страдала в Верноне: тогда я по крайней мере знала название своей болезни и ее причину, теперь же я брожу в потемках, и какая-то страшная тяжесть давит мне грудь. Меня неотступно преследует все одна и та же мысль: "Что думает сам д'Эскарпи? Чего он хочет? Почему он уже несколько раз пытался поговорить со мною наедине? Почему, вот уже целая неделя, как он под разными предлогами уходит от нас на все дообеденное время?" Я сержусь, что постоянно думаю об этом Жане д'Эскарпи; сержусь, что теряюсь, когда вижу, что он хочет заговорить со мной, что боюсь остаться с ним с глазу на глаз. В конце концов, что мне этот человек? Мне следовало бы думать об одной Луизе: она так печальна, так убита! Увы, я такая гадкая, что не нахожу слов, чтобы утешить ее!
Какая это отвратительная вещь – жизнь в свете! Мы, молоденькие девчонки, вступаем в нее, не умея защитить себя от мужчин, которые все в жизни знают, мы же даже не знаем, что нам защищать.
Глава 12
В этом году Пасха была поздняя – в конце апреля. Праздник застал обитателей маленького замка в грустном и тревожном настроении. Несмотря на свой вид добродушной бабушки, мадам Бетурнэ отлично видела натянутые отношения, возникшие между женихом и невестой. Вид Шоншетты, неспособной скрывать свои чувства и свое беспокойство, не мог рассеять ее тревогу. Вечера вчетвером у камина проходили теперь в тягостном молчании; день все проводили врозь; молодые девушки – в своей комнате, мадам Бетурнэ – в своей; у Жана вдруг явилась неодолимая потребность движения, и он, едва кончался завтрак, садился на коня и носился по песчаным ландам, через рвы и плетни, жадно глотая свежий воздух. Но его лицо становилось все мрачнее, взгляд тревожнее.
Между тем день свадьбы приближался; ее задержал только случай: трудно себе представить, сколько официальных бумаг требует государство от военного, желающего жениться. Документы Жана, залежавшиеся в министерстве, должны были прибыть – самое позднее – через неделю, после чего можно было и венчаться. Приданое было почти готово; обе молодые девушки работали над ним каждый день.
Утром, в день Пасхи, Жан причащался в деревенской церкви вместе с тремя дамами. Как у многих моряков, в его душе, несмотря на жизнь, полную приключений, сохранились нетронутыми верования его молодости. Опускаясь на колени перед решеткой престола, чтобы получить причастие, он случайно очутился рядом с Шоншеттой. Она невольно подняла на него взор и встретила такой чистосердечный и в то же время печальный взгляд, что тут же упрекнула себя за все то дурное, что позволила себе подозревать в д'Эскарпи. И причащаясь она молила Бога простить ее подозрения.
К завтраку все четверо вернулись домой в карете. Шоншетта совершенно безотчетно чувствовала себя счастливой – от радости ли, что "достойно причастилась", как говорится в благочестивых книгах, или от явившейся в ней счастливой уверенности, что у жениха ее подруги благородное сердце, – об этом она себя не спрашивала; за завтраком она все время болтала и всех оживила своей внезапной веселостью. Жан смотрел на нее, изумленный, что видит в совершенно новом свете молчаливую девушку последних недель; мадам Бетурнэ и Луиза не могли удержаться от улыбки.
Когда перешли в гостиную, Жан подошел к окну, выходившему в парк; Шоншетта последовала за ним; она чувствовала потребность объяснить ему, что разделявшей их холодной подозрительности пришел конец. Луиза и мадам Бетурнэ были в эту минуту заняты чтением писем, только что поданных почтальоном, так что молодые люди на несколько минут очутились предоставленными самим себе.
– Вы мечтаете об экзотических небесах, месье Жан? – весело спросила Шоншетта, облокачиваясь на подоконник рядом с моряком.
Он слегка вздрогнул и ответил в тон Шоншетте:
– Я не жалею о них, мадемуазель; в этих прекрасных небесах я всегда находил один огромный недостаток, что они не сияют над моими милыми локневинэнскими ландами.
– Вы – такой закоренелый бретонец, хотя и объехали весь свет?
– Бретонец? О, да! То есть, собственно говоря, сердцем, так как я родился в Кальвадосе, в Нормандии. Но я люблю эти места; ведь я приехал сюда совсем ребенком, и я всегда и везде думаю о них.
– Боже мой, какая удивительная любовь к родному углу! – воскликнула Шоншетта. – Это, конечно, – прекрасное чувство, но у меня, кажется, его вовсе нет… Я, напротив, всегда мечтала о далеких путешествиях; когда я была маленькой, я мысленно объехала весь свет… Впрочем, нет! Я чувствую, что вдали от Франции я страдала бы от отсутствия тех, кого люблю; но земля, сама земля нисколько не притягивает меня.
– Да, да, – улыбаясь, сказал Жан, – все это говорится у себя на родине, в пяти часах езды от своих близких; но, как только очутишься в изгнании, не можешь удержаться от слез при виде старого, засохшего цветка, случайно найденного в книге, и только потому, что он был сорван на родных полях.
Звон чашек на подносе с кофе, внесенном слугой, прервал их болтовню. Жан тихо прикоснулся к руке Шоншетты, и они с минуту смотрели друг другу в лицо.
– Прошу вас, – тихо и торопливо прошептал Жан, – позвольте мне переговорить с вами наедине… сегодня вечером… Дело идет о счастье Луизы… пожалуйста!
Непривычное волнение, охватившее Шоншетту, помешало ей найти эту просьбу странной.
– Сегодня вечером?.. Хорошо! – сказала она, – в пять часов я буду в парке, в конце липовой аллеи.
К ним подходила Луиза с чашкой кофе для Жана:
– У вас тут какой-то заговор? – с грустной улыбкой спросила она.
– Да, милочка, – ответила Шоншетта, обнимая ее, – заговор, и притом против тебя!
Она чувствовала себя необыкновенно радостно настроенной; села за фортепьяно и играла до двух часов. Потом Жан уехал верхом, а мадам Бетурнэ и Луиза ушли наверх одеваться к вечерне.
Шоншетта, не скрывавшая своей любви к длинным службам, поднялась в комнату Луизы и занялась чтением "Подражания Христу". Почитав часа полтора, она закрыла книгу и, полулежа в кресле, стала глядеть в окно, на расстилавшийся вокруг замка мирный, однообразный пейзаж, погруженный в эти часы в ничем не нарушаемое безмолвие, свойственное только праздничным послеобеденным часам в деревне. Шоншетта с бесконечным наслаждением упивалась этим безмолвием и в своей собственной душе чувствовала такое же спокойствие. Она подумала, что через час ей придется идти на свидание, обещанное Жану, но, хотя возбуждение, в котором она находилась все утро, уже прошло, она не жалела, что дала слово, и только спрашивала, себя, что такое могло грозить счастью Луизы и чему ее собственное вмешательство могло помочь? Вдруг она вздрогнула: на кемпэрской дороге она увидела черную точку, которая, все увеличиваясь, скоро превратилась во всадника: это Жан д'Эскарпи возвращался со своей обычной верховой прогулки.
Шоншетта встала. Ей хотелось дойти до конца липовой аллеи до возвращения мадам Бетурнэ и Луизы, чтобы они не задержали ее. Надев большую соломенную шляпу, она вышла из замка.
Она не торопилась; по мере того как приближался час свидания, ею овладевало все большее беспокойство. Не было ли ее обещание чересчур необдуманным?
У маленького пруда, где под зеленью водяных растений дремала вода, Шоншетта села на скамейку колеблясь, готовая вернуться. Воздух был полон жужжанием тысячи насекомых, и в своем волнении, составлявшем такой контраст с тихим успокоением предыдущих часов, девушка не сознавала, что это не шум в ее собственных висках. Так просидела она около четверти часа, чертя зонтиком по песку аллеи и втайне желая, чтобы пришла Луиза и помешала свиданию. Но ей снова вспомнились последние слова Жана: "Дело касается счастья Луизы… умоляю вас прийти!"
Она встала и пошла к условленному месту.
Было почти пять часов, и солнце освещало лишь вершины елей и буков; пересекая для сокращения пути лужайку, Шоншетта увидела на порозовевшей от заката траве свою неестественно-длинную тень. Деревья, тронутые легким вечерним ветерком, тихо шелестели над ее головой. В самом конце липовая аллея образовала зеленый свод; за ним никогда не закрывавшаяся калитка вела прямо в ланды с их пустынным простором, гранитными глыбами, разбросанными там и сям по прихоти стихийных переворотов, с диким, нетронутым уединением, среди которого Локвенинэн казался прелестным оазисом.
Шоншетта издали заметила Жана, силуэт которого отчетливо рисовался на розовом фоне неба. Зачем она опять усомнилась в нем? Ведь она слышала о нем столько благородного, даже высокого. А она по-детски сердилась на него, питала к нему неприязнь. Ей страшно захотелось оправдаться перед ним, и она бросилась к нему, доверчиво, как к старшему брату.
Жан пошел ей навстречу, и они молча дошли до скамейки в самом конце аллеи. Смущенный этим первым свиданием с глазу на глаз, молодой человек явно старался придумать, с чего начать. Шоншетта пыталась скрыть свое волнение под маской веселости, которой не было и следа в ее сердце.