…выпей и позвони, он примчится и вызовет "Скорую", сказал он.
…я себя так глупо чувствую, сказала Алиса, помолчав.
…солнце, потому что все это глупости, которые мне стремительно надоедают, сказал он.
…не твой ли муж, при твоем попустительстве увел у меня жену, сказал Диего.
…какого хрена я должен вам еще трагический финал со счастливой развязкой устраивать, сказал он.
…хочешь, делай, зови своего Парсифаля, сказал он.
…твой истерик психанет, и вызовет "Скорую", и вы снова поженитесь и будете жить долго и счастливо и умрете в один день, сказал он.
Диего соврал и на этот раз.
***
У меня не было Алисы.
Вернее, у меня было тело Алисы… холодное тело моей бедной жены, которая оказалась куда слабее, чем я думал. Она оказалась, – как и я, – самозванкой. Морок, сотканный моим писательским воображением над ней, развеялся. И, баюкая на коленях каменную мертвую голову жены, я понял, что Алиса была обыкновенной, – не очень счастливой, – женщиной, чей дьявольский характер создал ненормальный муж.
Никакой Алисы-ведьмы не существовало.
Я все придумал. Был чародей Владимир – владеющий миром злой волшебник, – и он разрушил Алису. И она, не выдержав, умерла. Я создал стерву, я наделил злыми чарами, оснастив ядовитейшим жалом, и я же погубил, вырвав это жало. Она была моим творением от начала и до конца. Я вдохнул жизнь в прах, и я выдохнул жизнь из праха. Алиса была мертва, она выпила, как и обещала, все снотворное, что было в доме. И, пока я трахался с Лидой на съемной квартире, она умерла. И мне не хватило сил позвонить в полицию. Я просто оставил тело наверху, в спальне, и пошел на свинг-вечеринку, и трахался всю ночь, а потом пошел утром домой, и проспал еще день беспробудно, чтобы проснуться в поту, и пойти в комнату к Алисе.
Ничего не изменилось, она не шевелилась.
Я укрыл – украл – лицо жены покрывалом от всего мира, и чувствуя, что морок окутывает меня, морок бездействия, переоделся, и поехал в город. Пил там, не очень много, в ожидании вечерней свинг-вечеринки. И пришел туда, и был пропущен на правах друга хозяина и постоянного гостя дома, хотя пришел один, что, вообще-то, запрещалось. Мужчина и женщина или две женщины. Таков закон.
Я прошел поворот, к которому нельзя будет вернуться, понял я. Надо возвращаться домой и вызывать полицию и врачей.
И я это сделал.
***
…Я знал, что ты не вызовешь "Скорую", сказал он, хихикнув.
Судя по голосу, Диего говорил откуда-то из консервной банки. Автомобиль, понял я.
Я позвонил ему, как только дочитал – водя головой, словно нищий, подбиравший монетки, – все распечатки переговоров Алисы в тот, последний день. Я не рассчитывал услышать Диего. На поминках он блефовал, чтобы выиграть время. Он его выиграл. По его голосу я понял, что он в дороге. Но еще в зоне досягаемости телефона.
Ты в Молдавии, сказал я.
Уже горы Румынии, сказал он сладко.
Лаку Рошу, сказал он, и я почувствовал неестественную сладость консервированного, искусственного, меда, который нам подавали в маленьком отеле на несколько семей в Лаку Рошу, – горном курорте, деревушке, спрятанной в тумане у подножия горы и у берега горного озера, – на возвышенном плато, растянувшемся где-то под облаками расслабленным зеленым зверем. Это значило, что через несколько минут связь пропадет, и Диего исчезнет для меня навсегда.
Ну, ты хотя бы Анну-Марию прихватил, сказал я.
Тебе-то что, сказал он.
Должен же быть в этом мире хотя бы один человек, которого ты не предал, сказал я.
И если это не твоя мать, и не ты сам, то пусть хотя бы будет твоя сестра, сказал я.
Враждебное молчание, шум вдалеке. Я попытался представить себе горный водопад, хотя это вполне мог быть грузовик, приближающийся навстречу машине Диего с посольскими номерами. Это все, сказал он, лениво любопытствуя.
Дай ей трубку, сказал я в бессильном гневе.
Снова молчание, шум. Потом я услышал голос Анны-Марии.
Здравствуй, милый, сказала она, со мной все в порядке.
Кто бы сомневался, сказал я, закипая гневом все больше, но чувствуя и облегчение. А теперь верни ему трубку, сказал я, слыша одновременное – дай мне трубку. Ну, что теперь, сказал он. Ты обещал, сказал я. Что, сказал он. Ты обещал мне, что ни слова про то, что я сделал ребенка Лиде, не скажешь Алисе.
А я и не сказал, сладкий, сказал он.
Ты что, правда педик, сказал я, и мы коротко хохотнули. Приближалось плато Вранча, это значило, что его телефон замолчит навсегда. Я не был уверен, что оттуда он не повернет снова в Молдавию, чтобы сесть на самолет и улететь в направлении Малайзии. Или французской Гвинеи. А может, Одессы, а оттуда пароходом – в Турцию, и… Маршрут будущих передвижений Диего мог быть самым разнообразным. Никакими связями, – чтобы попробовать вычислить его месторасположение, и, тем более, остановить его в пути, – я не обладал. Да и не стал бы этого делать. Партию мы сыграли. Оставалось узнать кое какие детали.
Знаешь, амиго, сказал Диего.
Господи ты боже мой, сказал я.
Местечковый кишиневский еврейчик, мы же все про тебя знаем, так какого дьяво… сказал я.
Амиго, да я просто-напросто привык, сказал он слегка жалобно, и я понял, что это правда.
Да, амиго, сказал я, глядя на зеленую краску, ссохшуюся на скамейке. Ощущая чугунный холод поручня, и могильную тяжесть земли, к которой оказались навсегда прикованы мои ноги. Земли, в которой лежала сейчас Алиса. При мысли об одиночестве жены сейчас, в земле, я едва не расплакался, и решил пойти на кладбище после разговора с Диего.
Почему ты рассказал все Алисе, сказал я.
Богом клянусь, я тебя не оставлю, ты нарушил условия договора, сказал я.
Амиго, сказал он, я всего лишь все каникулы попользовался твоей женой за то, что ты попользовался моей сестрой. Но я тебя честно предупредил, напомнил он. Ничего Алисе я не рассказывал, сказал он.
Почему же она убила себя, сказал я.
Амиго, как-то раз меня бросила девочка, сказал Диего. Кажется, восьмой класс. Это был еще Кишинев, ты сам понимаешь, сколько шансов было у невысокого толстенького еврейчика с сильной близорукостью и смешным хохолком… сказал он. И вот, пару недель спустя я дошел: словно грешник на пароварке, на медленном огне, знаешь, сказал он. Ты начал пить и курить, сказал я насмешливо. Хуже, сказал он серьезно.
Я взял деньги, на которые горбатился все лето, и нанял парочку местных хулиганов, чтобы они на нее напали.
А ты, значит… сказал я.
А я, значит, их разметал, и она вновь поняла, от кого ушла, сказал он.
Невероятно, сказал я.
А то, сказал он. Но, амиго, я же говорю тебе – я дошел. Мне это казалось идеальным планом, сказал он. Если бы мне кто-то достаточно толково объяснил, что, если я сброшусь с небоскреба, она ко мне вернется, я бы сбежал тайком в страну, где есть небоскребы и выбросился, сказал он серьезно. И как, сработало, сказал я. Нет, конечно, сказал он. Они поделили мои деньги, рассказали все ей, и отколошматили меня на глазах этой девчонки, сказал он. С одним из этих парней она стала трахаться, сказал он. Собственно, о чем я, сказал он.
Да, о чем ты, сказал я. Я читал распечатки телефонных разговоров Алисы с тобой, сказал я.
Ну и что, сказал он. Это все было После, сказал он.
После чего, сказал я.
После того, как Алиса все узнала, сказал он.
И от кого же, сказал я.
Господи, какой тупица, сказал он, но сказал по-отечески.
Я машинально обрывал прожилки с листа каштана, который нашел на скамье. Если бы у него была тысяча прожилок, я бы справился. Но их оказалось всего-то пара-тройка, и я с удивлением глядел теперь на изорванный лист.
Ну и зачем ты мне все это рассказал, сказал я, перейдя в наступление, пожалеть себя, да. В этом ты мастер, сказал я.
Нет, сказал Диего жестко. Я просто хочу объяснить тебе, что человек в том состоянии, в каком была Алиса в день смерти, готов на любые глупости, которые кажутся ему Логичными. Человек Дошел. Кто-то закрыл ему глаза. Ты, сказал я. Нет, сказал Диего.
Неужели… сказал я.
Лида, сказал он.
…тем не менее, это именно ты посоветовал Алисе напугать меня… сказал я.
Ну, откуда мне было знать, что она и правда все выпьет, сказал он. Женщины великие актрисы, сказал он. Смятая упаковка, раскрошенная таблетка.…
Алиса никогда не останавливалась, сказал я. Верно, согласился он. Играла всегда до конца.
Не суди строго Лиду, сказал он. Она боролась за себя. В таких вещах союзников нет.
И уж тем более – союзниц, сказал он.
Тем не менее, я не хотел, чтобы Алиса погибла, амиго, сказал он. Я просто дал плохой совет, сказал он. Зачем же, сказал я.
Может, я послан судьбой, сказал Диего.
Чтобы ты научился ценить то, что у тебя есть, сказал он.
У меня больше ничего нет, сказал я.
Только послушайте, теперь он у нас синьор нытик, сказал он.
Ты просто завидовал нам с Алисой, сказал я.
Ну, хорошо, сказал Диего. Я, может быть, был взбешен тобой, сказал он. Может, злой мальчишка толкнул мне локоть, сказал он. Меня такие как ты, амиго, всегда раздражали, сказал он. У вас блядь есть все, а вы хотите ЕЩЕ, сказал он. Ты хочешь поиметь всех женщин мира, и весь мир, сказал он.
Не оставив в нем места таким, как я, сказал он.
Столько ненависти к миру всего лишь из-за того что тебя разок трахнул отчим, сказал я.
Малыш, он не меня трахнул, он тебя трахнул, сказал Диего.
Настоящий финт, прямо свинг, сказал он, хохотнув.
Я знал, что ты не вызовешь "Скорую", сказал он снова, хихикнув.
И я ведь не стал звонить в полицию и говорить им, что ты заходил домой, когда твоя жена выпила лекарства, сказал он, не так ли? Я радушно принял тебя в тот вечер в своем доме… ты трахнул всех, кого хотел.. пил мой виски, курил сигары… пока твоя жена умирала в своей блевотине, сказал он.
Она была мертва, когда я зашел в квартиру, сказал я.
Ты уверен, сказал он.
Наверное, сказал я. Но она показалась мне холодной, сказал я.
Почему же ты не вызвал "Скорую", сказал он.
Я решил отложить все на завтра… собраться с силами… сказал я.
Он молчал.
Почему Лида это сделала, сказал я, почему сказала все Алисе…
Спроси у нее, сказал он.
Какой смысл, она лицо заинтересованное, сказал я.
Верно, сказал он, думаю, она поняла, что вот-вот останется на бобах, и принялась бороться за свое эээ женское счастье. Активнее, чем обычно, сказал он. В конце концов, ты же не собирался уходить от Алисы к ней, сказал он.
Когда я поднялся в квартиру, Алиса была в отключке… сказал я. Думаю, она была мертва, сказал я, но сказал неуверенно. Откуда ты знаешь, сказал Диего. Ты ведь просто развернулся, закрыл дверь, и поехал на свинг-вечеринку, сказал он. Я просто не мог, не мог… сказал я.
Ты в который раз предал жену, сказал Диего сухо.
Ты большой знаток в предательстве, сказал я.
Брось мучиться, сказал Диего, люди это всего лишь тело.
Ты бросил тело… не стоит страдать, амиго, сказал он.
Я всего лишь взял паузу, сказал я.
Я понял, что не перенесу хлопот с мертвой Алисой, сказал я.
Или – что не перенесешь их с живой Алисой, сказал Диего.
Я молчал.
Амиго, ну, вот ты и освободился, сказал Диего, за что же ты меня так ненавидишь? Будь счастлив, амиго, будь счастлив… бери Лиду! Алиса была для тебя слишком Сильной. Кто-то из вас должен был умереть. Ты должен благодарить мне за то, что это не ты. А Лида – она как раз по тебе шита, сказал он. Цени ее, ведь она сейчас – то, что у тебя есть. Не женщина, а пизда. Кусок шикарного мяса. Спокойная, грудастая…
Коровка даст молока, хихи, сказал он.
Ты ведь хочешь, сказал он.
Прямо сейчас, ну, признайся, сказал он, дразнясь.
Хочешь трахнуть бабу, насадить, как следует, сказал он.
А, сказал он.
Ебля, ебля, ебля, ебляебляебля, сказал он.
Хочешь, ведь, сказал он.
Да, сказал я.
***
Флаги к земле.
Светская хроника кишиневских газет объявила траур.
Я насчитал десятка три статей об уехавшем по истечении полномочий почетном консуле, "умевшем внести нотку оживления в наш затхлый провинциальный мирок своими поистине невероятными приемами, приглашения на которые были объектом интриг, и многоходовых комбинаций в высшем свете города".
Они гадали, почему он уехал без финального торжества, без бала, который бы, "несомненно оставил навсегда в тени пресловутый прием в некоей московской квартире, где господин Воланд купал гостей в бассейне в шампанским".
Я рассмеялся, вспомнив, что шампанское Диего всегда старался купить оптом и подешевле.
Позже, – по слухам, – вечера Диего пытались повторить пара дипломатов и один разбогатевший пивоваренный магнат местного происхождения. У них ничего толком не получилось. Чтобы сводить людей, нужно быть сводником. Так что меня провалы не удивили. Как и отсутствие финального аккорда в игре Диего. Кокаин и шпионаж требуют умения уйти по-английски.
Даже если это делает еврей, выдающий себя за латиноамериканца.
Диего уехал без объявлений. Просто исчез с Анной-Марией.
А потом сгорел их дом. Старая проводка не выдержала, и заискрилась, отчего заполыхали коридоры, – слишком запутанные, неудобные, тесные, – и особняк сгорел до того, как туда переехала очередная дипломатическая миссия.
Черное пятно на Ботаническом саду. Вот и все, что осталось от дома.
…похоронив Алису, я съехался с Лидой.
Сначала она потеряла ребенка. Выкидыш. Позже Лида призналась, что не была уверена что ребенок был от меня и – как она выразилась – не приложила достаточно усилий, чтобы сохранить плод.
Я не упрекнул ни словом.
И за Алису – тоже. Ни слова не обмолвился о том, что все знаю. Решил обойтись без упреков. Начать заново. Лида и правда была единственным, что у меня оставалось. И я твердо решил научиться ценить то, чем обладаю. Но у нас не заладилось.
Алиса ненавидела меня.
Истово, как только может женщина, которая любит.
Лида же просто разрешала быть с собой.
Мы обсудили это, и пришли к выводу, что у нас все правда не так, как было в пору адюльтера.
Лида упрекнула меня в том, что я видел в том романе лишь то, что хотел видеть. И сказала, что я требую невозможного. Она была права. Я хотел, чтобы она любила меня, как Алиса. Но она не была Алисой. Нельзя сказать, что мы не пытались справиться. Лида предложила мне попробовать психоаналитика. Я отказался. Я предложил Лиде попробовать свинг. Она отказалась. Мне было просто и комфортно с ней, но и только. Точно то же я испытывал, когда ложился в теплую ванную.
Мы разъехались.
Я остался один.
…Солдат потерпевшей поражение армии. Тем не менее, я выжил. Это уже – бесценный дар, знал я. Когда прошел год, на могиле Алисы поставили памятник. Простой черный камень с портретом. Я выбрал самую красивую фотографию, с которой Алиса – с распущенными волосами, двадцатилетняя, – глядит на меня чуть настороженно, словно предвидит, чем кончится наш брак. Я прихожу на кладбище почти каждый день. Возле могилы этой осенью краснела рябина, которую посадил я. Как раз в пределах ограды, которую я же выкрасил небесно-синим. И даже когда над нами нависают серые облака, Алиса все равно видит чистые, безоблачные небеса.
В следующем году я собираюсь поставить здесь скамью.
КОНЕЦ
октябрь 2011 – ноябрь 2012