Не знаю, почему я так веду себя с парнями, особенно с такими заучками, как Питер. Мне кажется, это одна из моих дурных привычек. Она даже хуже, чем курение. Но я не хочу, чтобы этот Питер портил наш разговор.
- Да нет, мы совсем не против. - Мэгги пинает меня под столом.
- Между прочим, я не думаю, что ты толстая, - говорит Питер.
Я ухмыляюсь, пытаясь перехватить взгляд Мэгги, но она смотрит, ну, конечно, на Питера. Мне ничего не остается, как тоже обратить внимание на него. У него отрасли волосы, и он избавился от большинства прыщей, но это не все: что-то еще в нем изменилось. Он стал… уверенным в себе. Черт побери, сначала Мышь, теперь Питер. Неужели все будут меняться в этом году?
Мэгги и Питер продолжают игнорировать меня, поэтому я поднимаю газету и притворяюсь, что читаю ее. Это привлекает внимание Питера.
- Что ты думаешь о "Мускатном орехе"? - спрашивает он.
- Полная чушь, - отвечаю я.
- Спасибо, - говорит он. - Я редактор.
Просто замечательно. Я сделала это снова.
- Если ты такая умная, то почему бы тебе не попробовать писать для газеты? - спрашивает Питер. - Я имею в виду, разве ты не говорила всем, что хочешь стать писателем? Что ты уже написала?
Возможно, он не хотел, чтобы его слова звучали агрессивно, но этот вопрос застал меня врасплох. Может ли Питер откуда-нибудь знать о письме из Нью Скул? Нет, это невозможно. И я разозлилась:
- Какое тебе дело до того, что я уже написала?
- Если ты говоришь, что ты писатель, это означает, что ты пишешь, - ухмыляется Питер. - Ну, а если это не так, то тебе стоит стать членом группы поддержки или что-то типа того.
- А тебе стоит засунуть свою голову в котел с кипящим маслом.
- Может, я так и сделаю, - добродушно смеется он, Питер, должно быть, один из тех типов, которые настолько привыкли, что их постоянно, оскорбляют, что уже не обращают на это внимания.
И тем не менее этот разговор выбил меня из колеи. Я забираю свою сумку с вещами для плавания и говорю, что иду на тренировку, притворяясь, что все происходящее мне безразлично.
- Что с ней такое? - спрашивает Питер, когда я убегаю от них.
Я иду через холм, что напротив стадиона, хлюпая каблуками в траве. Почему все время все так происходит? Я говорю людям, что хочу быть писательницей, и никто не воспринимает это всерьез. Это сводит меня с ума, особенно учитывая, что я пишу с шести лет.
У меня очень богатое воображение: например, я писала рассказы под названием "Второй номер" о семействе карандашей, которые все время пытались убежать от плохого мальчика, по имени Точилка. Затем я написала повесть о маленькой девочке с загадочным заболеванием, из-за которого она выглядела, как девяностолетняя старуха. И этим летом для того, чтобы попасть в программу для писателей, я сочинила целую книгу о мальчике, который превратился в телевизор, и никто в семье не заметил этого, пока он не израсходовал все электричество в доме. Если бы я рассказала Питеру правду о том, что я написала, то он рассмеялся бы мне в лицо. Как те люди из Нью Скул.
- Кэрри! - окликает меня Мэгги, пытаясь догнать. - Извини Питера. Он говорит, что пошутил насчет писательства. У него очень странное чувство юмора.
- И не говори.
- Ты не хочешь прогуляться по магазинам после тренировки по плаванию?
Я смотрю на высшую школу и на огромную стоянку за ней. Ничего не меняется.
- Почему бы и нет?
Я вытаскиваю письмо из учебника по биологии, мну его и засовываю в карман.
Кому какое дело до Питера Арнольда? Кому какое дело до Нью Скул? Однажды я стану писателем. Однажды, но, возможно, не сегодня.
- Блин, меня так тошнит от этого места, - говорит Лали, кидая свои вещи на скамейку в раздевалке.
- Меня тоже. - Я расстегиваю молнию на ботинках. - Сегодня только первый день тренировки по плаванию, а я уже все это ненавижу.
Я достаю из сумки один из своих старых купальников "Спидо" и вешаю его в шкафчик.
Я начала плавать еще до того, как научилась ходить. На моей любимой фотографии мне пять месяцев, и я сижу на маленьком желтом буйке в проливе Лонг-Айленд и лучезарно улыбаюсь. На мне милая белая шляпка и купальник в горошек.
- С тобой-то все будет хорошо, - говорит Лали. - А вот у меня действительно проблема.
- Какая же?
- Эд, - она строит гримасу, изображая своего отца.
Я киваю. Иногда Эд больше похож на ребенка, чем на отца, даже несмотря на то что он полицейский. На самом деле он больше, чем полицейский, он детектив - единственный в нашем городе. Мы с Лали все время смеемся над этим, так как он даже не может точно сказать, что он расследует, потому что в Каслбери никогда ничего, серьезного не происходит.
- Сегодня он подъехал к школе, - говорит Лали, раздеваясь, - и мы поругались.
- Что случилось на этот раз?
Семейство Кэндеси постоянно ругается, но у них это всегда больше похоже на игру, они отпускают шуточки и колкости в отношении друг друга или строят козни, - например, отбирают водные лыжи, чтобы другой ехал по воде голыми пятками. Иногда они и меня затягивают в свои "перебранки", и временами мне хочется, чтобы я родилась в семье Кэндеси вместо Брэдшоу, потому что тогда я бы все время смеялась, слушала рок-н-ролл и играла в семейный баскетбол летними вечерами. Мой отец, скорее всего, умер бы, если бы узнал об этом, но в жизни все совсем не так.
- Эд не будет платить за колледж. - Лали беззащитно смотрит мне в глаза снизу вверх, сложив руки на коленях.
- Что?
- Не будет платить, - повторяет она. - Он сказал мне об этом сегодня. Он сам никогда не ходил в колледж и чувствует себя прекрасно. Теперь у меня есть два варианта: я могу пойти в военную школу или устроиться на работу. Ему совершенно наплевать на то, что хочу я.
- О, Лали. - Я изумленно смотрю на нее. Как такое могло произойти? В семье Лали пятеро детей, поэтому у них всегда было туго с деньгами. Но Лали и я предполагали, что она пойдет в колледж - мы обе пойдем, а затем мы сделаем что-нибудь такое, что о нас все узнают. В темноте, лежа в спальном мешке на полу рядом с кроватью Лали, мы шепотом делились нашими самыми сокровенными тайнами. Я собиралась стать писательницей, Лали хотела завоевать золотую медаль по фристайлу. Но сейчас мне отказали в Нью Скул. А Лали даже не сможет пойти в колледж.
- Я полагаю, что я застряла в Каслбери навсегда, - раздраженно говорит Лали. - Может быть, я смогу работать в магазине "Энн Тэйлор" и получать пять долларов в час, а может, я устроюсь в супермаркет. Или… - Она шлепает себя по лбу. - Я смогу работать, в банке. Но думаю, что им нужен диплом из колледжа, чтобы быть простым кассиром.
- Так не должно быть, - настаиваю я. - Что-то обязательно произойдет…
- Что?
- Ты получишь стипендию по плаванию…
- Плавание - это не профессия.
- Ты все еще можешь пойти в военную школу. Твои братья…
- Оба в военной школе, и оба ее ненавидят, - огрызается Лали.
- Ты не можешь позволить Эду разрушить твою жизнь, - говорю я с напускной смелостью. - Найди что-то, что ты хочешь делать, и просто делай это. Если ты действительно чего-то хочешь, никакой Эд не сможет тебя остановить.
- Ну да. - В голосе Лали полно сарказма. - Сейчас все, что мне нужно сделать, это выяснить, что это что-то, чего я так хочу. - Она держит свой купальник и просовывает в него ноги. - Я не такая, как ты, о’кей? Я не знаю, чем я хочу заниматься всю свою жизнь. Мне всего семнадцать, и все, что мне сейчас нужно, это чтобы никто не ограничивал мои возможности.
Она разворачивается, хватает свою плавательную шапочку и случайно сваливает мою одежду на пол. Я наклоняюсь вперед, чтобы поднять ее, и вижу, что письмо из Нью Скул выскользнуло из моего кармана прямо к ногам Лали.
- Я подниму, - говорю я и тянусь за письмом, но она меня опережает.
- Что это? - спрашивает она, поднимая измятый кусочек бумаги.
- Ничего, - беспомощно отвечаю я.
- Ничего? - Ее глаза расширяются, когда она смотрит на обратный адрес. - Ничего? - повторяет она, разглаживая письмо.
- Лали, пожалуйста…
Ее глаза двигаются слева направо, сканируя содержание.
Вот черт. Я знала, что должна была оставить это письмо дома. Я должна была разорвать его на мелкие кусочки и выкинуть или сжечь. А вместо этого я носила его с собой, надеясь, что оно станет стимулом, чтобы я старалась еще больше. Сейчас я понимаю, что была полной идиоткой.
- Лали, не надо, - умоляю я.
- Еще минутку, - говорит она, перечитывая текст снова. Она поднимает глаза, качает головой и сжимает губы в сочувствии. - Кэрри, мне очень жаль.
- Мне тоже. - Я пожимаю плечами, пытаясь как-то разрядить обстановку. Я чувствую себя так, как будто меня изнутри наполнили битым стеклом.
- Да я не только об этом. - Она складывает письмо и возвращает его мне. - Я тут жалуюсь на Эда, а у тебя-то проблема посерьезнее - тебе отказали в Нью Скул. Что за отстой.
- Что-то типа того.
- Похоже, что мы обе зависнем здесь на какое-то время, - говорит она, кладя мне руку на плечо. - Даже если ты поступишь в Брауновский университет, то мы все равно будем часто видеться, он ведь всего в сорока пяти минутах езды отсюда.
Она толкает дверь в бассейн, и нас окутывает запах хлорки и моющего средства. Я думаю попросить ее не рассказывать никому о том, что мне отказали, но понимаю, что это только усугубит ситуацию. А вот если я поведу себя так, как будто для меня это не так уж и важно, то Лали скоро забудет о письме.
Без промедления она бросает полотенце на кресла для зрителей и бежит к бассейну.
- Последний, кто окажется в воде, - тухлое яйцо! - кричит она и прыгает в воду.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Большая любовь
Я возвращаюсь в свой сумасшедший дом, а иначе место, где я живу, назвать сложно, и что же я вижу: пацаненок, стриженный под панка, бежит через двор, его преследует отец, за ним несется моя сестра Доррит, а дальше еще одна моя сестра Мисси.
- И не смей здесь больше появляться, тебе же хуже будет! - кричит отец вслед Поли Мартину, который уже оседлал свой велосипед и мчится прочь.
- Что здесь, черт возьми, происходит? - спрашиваю я Мисси.
- Бедный папа.
- Бедная Доррит, - говорю я и крепче прижимаю к себе книги, которые держу в руках. В довершение всего не хватает, чтобы у меня выпало письмо из Нью Скул. Ну, сколько уже можно думать об этом письме! Я достаю его, иду в гараж и выбрасываю. Только я это делаю, как тут же начинаю ощущать, что мне чего-то не хватает, поэтому я ничего не могу с собой поделать и достаю письмо обратно.
- Ты видела это? - гордо спрашивает отец. - Я только что прогнал этого ублюдка с нашего участка. - Затем он обращается к Доррит: - А ты иди в дом. И даже не думай звонить ему.
- Пап, Поли не такой уж плохой, он просто ребенок, - говорю я.
- Он маленькое дерьмо, - говорит отец, который гордится тем, что редко ругается. - Он хулиган. Ты знаешь, что его арестовали за то, что он покупал пиво?
- Поли Мартин покупал пиво?
- Об этом писали в газете! - восклицает отец. - В "Каслбери Ситизен". И сейчас он пытается развратить Доррит.
Мы с Мисси обмениваемся взглядами. Зная Доррит, все, скорее всего, наоборот. Доррит росла милым маленьким ребенком. Она делала все, что мы с Мисси велели ей, в том числе всякие глупости, - например, изображала, что она и наша кошка близнецы. Она любила что-то мастерить своими руками - собирала альбомы для наклеек, делала вязаные подставки под чайник, а в прошлом году решила, что хочет стать ветеринаром, поэтому проводила практически все свободное время в лечебнице, где помогала тем, что держала животных, пока им делали уколы.
Но сейчас, когда ей почти тринадцать, она изменилась до неузнаваемости. Не проходит и дня, чтобы Доррит не закатила очередной скандал, не наорала на нас с Мисси, и потом у нее постоянно случаются необоснованные вспышки гнева. Мой отец продолжает утверждать, что это такой возраст и что она его перерастет, но мы с Мисси не разделяем его уверенности.
Мой отец - великий ученый, он вывел формулу какого-то нового металла, который используется при строительстве космических кораблей "Аполлон". И мы с Мисси постоянно шутим, что если бы люди были не человеческими существами из плоти и крови, а различными теориями, то папа знал бы о каждом из нас все. Но Доррит - это не теория.
Не так давно мы с Мисси обнаружили, что из наших комнат пропали кое-какие вещи - тут сережки, там губная номада - мелочи, которые легко теряются и которые вечно забываешь, куда положил. Мисси уже собралась проследить за Доррит, когда мы нашли большинство наших вещей, спрятанных под подушками на диване. Мисси уверена, что Доррит выбрала путь, который превратит ее в маленькую преступницу, а я больше переживаю из-за того, что она постоянно озлоблена на весь мир. Дело в том, что и я, и Мисси проказничали в тринадцать лет, но вот никто из нас не может припомнить, чтобы мы были, такими агрессивными.
Через несколько минут у порога моей комнаты появляется Доррит, готовая к очередной ссоре.
- Что здесь делал Поли Мартин? - спрашиваю я. - Ты знаешь, отец считаешь, что ты еще слитком маленькая, чтобы ходить на свидания.
- Я уже в восьмом классе, - упрямится Доррит.
- Это даже не старшая школа. Ты должна подрасти, чтобы встречаться с парнем.
- У всех есть парни. - Она ковыряет облезающий с ногтей лак. - Почему у меня не должно быть?
Вот почему я надеюсь, что никогда не стану матерью.
- Потому что если все что-то делают, это не означает, что и ты должна делать то же самое. Запомни, - добавляю я, подражая отцу, - мы Брэдшоу. Мы не обязаны быть такими же, как все остальные.
- Еще немного, и меня начнет тошнить из-за того, что я одна из старых глупых Брэдшоу. В конце концов, что такого хорошего в том, чтобы быть Брэдшоу? Если я захочу встречаться с парнем, то я буду это делать. А вы с Мисси просто завидуете, потому что у вас нет бойфрендов. - Она одаривает меня ослепительной улыбкой, убегает в свою комнату и захлопывает дверь.
Я нахожу отца в его кабинете, где он потягивает джин-тоник и смотрит телевизор.
- Что, ты полагаешь, я должен был сделать? - беспомощно спрашивает он. - Устроить ей трепку? Когда я был мальчиком, девочки не вели себя подобным образом.
- Пап, это было тридцать лет назад.
- Неважно, - говорит он, потирая виски. - Любовь - это священное таинство. - Если он заговорил на эту тему, то останавливать его бесполезно. - Любовь - это божественный дар. Это самопожертвование, обязательство, смирение. Не бывает истинной любви без смирения. И уважения. Когда ты перестаешь уважать партнера, настает конец отношений. - Он делает паузу. - Это хоть что-то для тебя значит?
- Конечно, пап, - отвечаю я, не желая оскорбить его чувства. Несколько лет назад, после того как наша мама умерла, мы с сестрами пытались как-то поддержать его и найти ему подругу, но он отказался даже думать об этом. Отец сказал, что никогда больше не пойдет на свидание, потому что он уже испытал большую любовь всей своей жизни, а все остальное будет лишь притворством. Он был счастлив. Он говорил, что ему повезло, потому что на его пути встретилась настоящая любовь, пусть и не вечная. Ведь большинство людей могут жить очень долго, но так и не узнать свою истинную любовь, не почувствовать этого счастья.
Никогда не подумаешь, что этот черствый ученый - мой отец - на самом деле в душе романтик, но он именно такой. Иногда я даже переживаю из-за этого. Не из-за отца, а из-за меня самой, потому что я такая же.
Я поднимаюсь в свою комнату, сажусь перед старой пишущей машинкой моей матери и заряжаю лист бумаги.
- Большая любовь, - печатаю я, затем добавляю знак вопроса.
Что дальше?
Я открываю ящик и достаю рассказ, который написала несколько лет назад, когда мне было тринадцать. Это глупая история о девочке, которая спасла больного мальчика, пожертвовав ему свою почку. До своей болезни он никогда ее не замечал, хотя она просто сохла по нему, но после операции он изменился и влюбился в нее до беспамятства.
Эту историю я никому не показывала: она слишком примитивная, но у меня никогда не хватало мужества выкинуть ее. Вот это меня и пугает. Получается, что на самом деле я такой же романтик, как мой отец. А романтиков сжигают на кострах, в Тиру! Каких еще кострах?
Джен Пи была права. Можно влюбиться в парня, которого ты не знаешь.
Тем летом мне было тринадцать, мы с Мэгги любили сидеть у Каслберийских водопадов на противоположной стороне от каменного утеса, с которого мальчики ныряли в глубокий бассейн, иногда там бывал Себастьян.
- Давай, - подстрекали меня Мэгги. - Ты ныряешь лучше, чем эти парни.
Я трясла головой и в качестве защиты обнимала руками колени. Я была слишком стеснительной. Мысль о том, что меня увидят, пугала меня, но наблюдать за другими мне нравилось. Особенно за Себастьяном. Если совсем честно, то, когда он карабкался на утес, а затем выделывался перед остальными, стоя наверху, я не могла оторвать от него глаз. Мальчишки постоянно пихались, пытались друг друга сбросить, выделывали различные трюки, чтобы поэффектнее войти в воду. Себастьян всегда был самым смелым, забирался выше других и прыгал вниз с бесстрашием, которое говорило, что он никогда не задумывался о смерти.
Он был свободным.
Он был единственный. Большой любовью.
Но затем я забыла о нем. Вплоть до настоящего момента.
Я достаю из кармана измятое и испачканное письмо с отказом из Нью Скул и убираю его в ящик вместе с историей о девочке, которая отдала свою почку. Я кладу подбородок на руки и задумчиво смотрю на печатную машинку. В этом году со мной обязательно произойдет что-то хорошее. Я верю в это.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Жертвы обмана
- Мэгги, выбирайся из машины.
- Я не могу.
- Ну, пожалуйста…
- Что еще? - спрашивает Уолт.
- Мне нужна сигарета.
Я, Мэгги и Уолт сидим в машине Мэгги, припаркованной в тупике в конце, улицы, где стоит дом Тимми. И это продолжается уже по меньшей мере пятнадцать минут. Дело в том, что Мэгги до ужаса боится толпы, и каждый раз, когда мы приезжаем на очередную вечеринку, она отказывается вылезать из машины. У нее, конечно, отличнейшая машина: это гигантский, совершенно неэкономичный "Кадиллак", в который влезает девять человек, с обалденной стереосистемой и бардачком, забитым мамиными сигаретами. Но это не повод не идти на вечеринку.
- Ты уже выкурила три сигареты.
- Мне так плохо, - стонет Мэгги.
- Может, тебе было бы лучше, если бы ты не выкурила все эти сигареты за раз, - говорю я, удивляясь тому, что ее мама не замечает, что каждый раз, когда Мэгги возвращает машину, в ней не хватает около сотни сигарет. Я как-то спрашивала об этом Мэгги, но она только разводит руками и говорит, что ее мама настолько рассеянная, что не заметит, даже если в их доме взорвется бомба.
- Давай, - уговариваю я ее. - Ты же прекрасно понимаешь, что ты просто боишься.
Она пристально смотрит на меня:
- Мы даже не приглашены на эту вечеринку.
- Но нам и не говорили, чтобы мы не приходили. А значит, мы приглашены.
- Я не выношу Тимми Брюстера, - ворчит Мэгги и складывает руки на груди.