- Давай быстрее к самолету! - прошептал Ник.
Шмидт отдал короткий приказ шоферу, машина обогнула здание и выехала на заросшее травой поле аэродрома, где Ника поджидал уже заведенный двухмоторный "Стука". Машина затормозила перед самолетом, и Ник со Шмидтом вышли.
- Что будет со мной? - спросил Шмидт.
- Ты тоже летишь. Давай в самолет.
Шмидт колебался. Ник перехватил его взгляд, брошенный в сторону аэропорта. И тогда он увидел, как с той стороны показалась бронемашина. Быстро набирая скорость, она ехала в их сторону.
Ник наставил револьвер на Шмидта.
- Я не говорил ему! - вскричал тот. - Он сам догадался!
Ник выстрелил дважды, целясь ему в грудь. Шмидт повалился на траву, а Ник бросился к самолету. Там было восемь пассажирских мест, за штурвалом сидел летчик.
- Взлетай! - заорал Ник, захлопывая за собой дверцу трапа, и прибавил по-немецки: - Пошел!
К его удивлению, летчик повиновался. Взревели моторы, и самолет начал разгоняться по полю. Одновременно Ник услышал начавшуюся пальбу. Он упал лицом вниз на пол, и в ту же секунду правый борт фюзеляжа прошила очередь. "Стука" взмыл в воздух. Ник подполз к иллюминатору и выглянул. Броневик быстро уменьшался в размерах, по мере того как самолет набирал высоту. Немцы все еще стреляли, но Ник уже понял, что спасен.
- Шмидт сказал Дольфусу, кто вы такой, - прокричал летчик, перекрывая шум моторов. - По пути на аэродром. Мне приказали не взлетать.
Ник пробрался в кабину, удивляясь про себя тому, что летчик так хорошо говорит по-английски.
- Почему же вы взлетели? - спросил он.
- Мы слышали о заговоре Винтерфельдта. Вернее, о подготовке этого заговора. Нацисты пытались держать это в секрете, но слухи все же просочились через тюремные стены. Многие из нас думают, что правда была на стороне Винтерфельдта. Мы знаем, что творится в "Фулсбюттель". Что там пытают бедняг евреев. Поэтому, когда мне передали, что вы Ник Флеминг, я понял, что это хорошая возможность для меня выбраться в Лондон.
Ник опустился на место второго пилота.
- Вы покидаете Германию навсегда?
- Я вернусь, когда здесь не будет нацистов. Кстати, меня зовут Арндт Сименс.
Он протянул Нику правую руку, и тот пожал ее.
- Я рад с вами познакомиться, Арндт, - сказал уже успокоившийся Ник. - Думаете, дотянем до Лондона?
- Я лечу к голландской границе. Вы ведь сказали Шмидту, что собираетесь в Копенганен? Вот они и будут искать нас на севере. Я думаю, что все обойдется. Немного потрясет: на западе неважная погода. Но зато облака спрячут нас. Вы убили Шмидта?
- Да.
- Хорошо. Этот мерзавец заслужил смерть. Пристегивайтесь - первые кочки!
И самолет нырнул в большое облако.
Ататюрк заказал для себя президентский поезд, который был изготовлен фирмой "Линк-Хофман-Буш" и главным достоинством которого была огромная мраморная ванная комната с мраморной же ванной.
В тот же день, когда Ник совершил побег из "Фулсбюттель", поезд турецкого диктатора въехал на берлинский Шлесише-банхоф, где Ататюрка встречали сам фюрер, вся нацистская верхушка, почетный караул и оркестр, исполнявший попеременно то турецкий национальный гимн, то "Хорст Бессель". Затем процессия с высоким гостем проследовала через весь Берлин в Канцелярию, расположенную на Вильгельмплац. Здесь на втором этаже был балкон, сделанный по распоряжению Гитлера вскоре после его прихода к власти. Оба диктатора вышли на этот балкон, чтобы поприветствовать воодушевленную толпу, собравшуюся внизу. Многих потрясла расправа с Ремом, происшедшая тем летом, но не было никакого сомнения в том, что Адольф Гитлер пока сохраняет поддержку подавляющего большинства немцев.
Вечером в Канцелярии состоялся торжественный прием, на который были приглашены все дипломаты, а также берлинская верхушка. Диана Рамсчайлд беседовала с французским пресс-атташе, ожидая, когда ей удастся переговорить насчет Ника с Ататюрком наедине. Случай представился очень скоро. Ровно в девять часов Ататюрк, одетый в великолепный белый китель, разрезая грудью, увешанной орденами, драгоценностями и лентами, публику, направился к женщине, к которой он до сих пор питал романтическую привязанность. Помимо того, что она еще являлась его деловым партнером.
- У меня новости для тебя, - сказал он, взяв ее за руку. - Пойдем на террасу, там никого нет, и я заодно смогу покурить.
Он вывел ее через застекленные двери на террасу. Гитлер не выносил табака. Гости иногда закуривали на свой страх и риск. В помещениях Канцелярии никогда нельзя было уловить запах дыма.
Вечерний воздух был прохладен и свеж. Ожидался дождь.
- Боюсь, мои новости не будут тебе в радость, - продолжил Ататюрк, закуривая турецкую сигарету и с наслаждением выпуская первый дым. - Гитлер и Геринг рвут и мечут. Сегодня днем из "Фулсбюттель" сбежал Ник Флеминг.
- Он… сбежал? - тихо переспросила она.
- Да. Не везет тебе с этим человеком. Или, наоборот, ему просто дьявольски везет. Человек Лысого Али убил другого, теперь и гестапо его упустило. Мне очень жаль.
Она вдруг рассмеялась. Ататюрк нахмурился.
- Ты находишь мое сообщение забавным? - спросил он.
- Нет, просто это смех облегчения! Ведь я как раз хотела просить тебя употребить твое влияние на Гитлера с тем, чтобы Ника отпустили, а он сбежал сам! Слава Богу!
- Диана, порой мне трудно тебя понять. Я полагал, что ты ненавидишь Ника Флеминга.
- Я тоже так думала, но, выходит, заблуждалась. - Она беспомощно развела руками. - Выходит, я все еще люблю его. И наверно всегда любила.
Ататюрк склонился к руке в длинной перчатке и поцеловал ее.
- О женщины, - сказал он. - Они способны бесконечно восхищать. Но знаешь, я немного ревную к Нику Флемингу. Должно быть, это необыкновенный человек, раз смог однажды внушить к себе такую неистребимую любовь.
- Да, - согласилась она, глядя на луну, освещавшую верхушки лип. - Он необыкновенный. По крайней мере, для меня.
Дикая мысль родилась в ее голове: а вдруг наступит день, когда ей удастся возродить в Нике любовь к себе? Ту жаркую любовь, которой он пылал много лет назад?
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
В МИРЕ ВОЙНА
1939–1942
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
В мае 1939 года самой большой новостью в газетных светских хрониках был предстоящий прием в честь Сильвии Флеминг, которая стала самой шикарной девушкой года точно так же, как Бренда Фрезиер была самой шикарной в прошлом году.
Фотографии с изображением Сильвии печатались практически везде. Эта необыкновенная красавица, обладающая стройной фигурой и каштановыми волосами, была равно хороша в вечернем платье, спортивном костюме и купальнике. Ее фотографировали в клубе "Аист" в окружении поклонников из высшего света, в театре, на бегах, на матчах по водному поло у Лонг-Айленда, на паруснике среди волн пролива, в седле на дорогах Коннектикута. Казалось, измученная депрессией публика никак не может насытиться новостями об этой светской красавице, а подробности ее выхода в свет репортеры описывали с энтузиазмом.
15 мая в разделе светской хроники "Геральд трибюн" писала:
Самым громким светским дебютом года обещает стать дебют Сильвии Флеминг. Он состоится всего через три недели в Сент-Редшис Руф. Первый реверанс американскому обществу правнучки герцога Дорсетского, дочери королевы немого кино Эдвины Флеминг и военного магната Ника Флеминга по приблизительным подсчетам обойдется ее папе в шестьдесят тысяч долларов, не считая шампанского. Сильвия является большой поклонницей Гленна Миллера, но поскольку он со своей группой сейчас на гастролях, взмахивать дирижерской палочкой на торжественном балу будет маэстро Мейер Дэвис. Было разослано двести приглашений "сливкам из сливок" общества, так что тем несчастным, кто не удостоился такой чести, остается только прятаться по кинотеатрам в знаменательный вечер приема. На Сильвию покушаются, по крайней мере, десять известных молодых людей из лучших семей, однако, если верить слухам, сердце юной красавицы отдано энергичному вице-президенту "Рамсчайлд армс компани" Честеру Хиллу.
Ник и Эдвина оказались достаточно мудрыми и проницательными, чтобы понимать неуместность столь шумного и роскошного события в мире, разбитом депрессией и кроме того полном предчувствий новой войны. Они прекрасно помнили подобный торжественный прием, который закатили восемь лет назад в честь Барбары Хаттон. Закончилось все тем, что бедняжка стала у журналистов излюбленной мишенью для нападок. Правда, в конце концов Барбара Хаттон сумела вырвать ядовитое жало у общественного мнения. И потом Сильвия так жаждала этого праздника, что родителям осталось только, плюнув три раза через левое плечо, уступить дочери.
Однако когда в тот торжественный вечер их лимузин притормозил у отеля, Ник понял, что совершил ужасную ошибку. Тротуары были забиты демонстрантами, которые потрясали множеством плакатов: "Долой Флеминга - Титана смерти!", "Америка хочет мира, а Флемингу нужна война!", "Америке нужен мир с нацистской Германией, а не война, к которой зовет Флеминг!"
Все пять лет, которые прошли со времени побега из "Фулсбюттель", Ник активно раздувал шумную антинацистскую кампанию в изданиях Ван Клермонта, равно как и в кабинетах конгресса. Ник делал все, чтобы предупредить население Америки об угрозе нацизма, призывал Америку вооружаться. Он написал о своем заключении, перечислив все пытки, которые ему пришлось претерпеть, Ван напечатал этот рассказ. В результате на Ника обрушилась многоголосая брань, раздавались призывы ужесточить цензуру. Казалось, публику больше всего оскорбило употребление в печати слова "мастурбация", а вовсе не зверства нацистов, которые, по мнению злых языков, были всего лишь выдумками излишне впечатлительного Флеминга.
Что касается его антифашистской кампании, то лишь незначительная часть общества аплодировала его усилиям и соглашалась с ним, основная же масса - от богачей Палм-бич до бедноты Бовери - возмущенно улюлюкала, обзывала Ника паникером, который стремится запугать Америку только для того, чтобы продать побольше своего оружия.
Для Ника, который поклялся объявить личный крестовый поход против нацизма еще в "Фулсбюттель", его неудача в деле антифашистской пропаганды в американском обществе, которое отвечало только ругательствами в его адрес, явилась сильнейшим раздражителем и здорово его взбесила. К 1938 году он пришел к пониманию того, что всеми своими усилиями приносит больше вреда, чем блага, и решил подождать, пока нацистская политика международного бандитизма сама не настроит Америку против себя. Однако ущерб его собственной репутации уже был нанесен, и в глазах толпы он стал титаном промышленного зла, который спекулирует на идее укрепления обороноспособности родины в корыстных целях. Теперь, сидя в своем лимузине перед Сент-Реджис и глядя в окно на пикетчиков, он в ярости сжимал кулаки.
- Глупые ослы! - бормотал он. - У них раскроются глаза, наверное, только после того как Гитлер разбомбит Таймс-сквер!
Эдвина взяла его за руку.
- Не обращай внимания, милый, - сказала она. - Наступит день, когда они признают, что ты был прав.
У Ника на этот счет имелись сомнения, но, выйдя из машины, он приложил максимум усилий к тому, чтобы не слышать улюлюканья, которое поднялось тут же, как только его узнали в лицо.
- Глядите, а вот и сам продавец войн! - выкрикнул какой-то рыжий парень. Рев толпы и свист сразу усилились.
- Когда планируешь начать новую войну? - крикнул старик в фуражке Американского легиона.
- Чем ты расплатился за сегодняшнее шампанское? Патронами? - не унимался рыжий.
Ник уже почти дошел до крыльца, но последнее оскорбление показалось ему нестерпимым. Прежде чем Эдвина успела сообразить, что происходит, ее муж прорвался за полицейский кордон, который сдерживал толпу, и смазал рыжему по роже. Какие-то две женщины завизжали и стали колотить своими плакатами Ника, сцепившегося с рыжим. Потом раздались звуки полицейских свистков, и стражи порядка разняли дравшихся. У Ника был разбит нос, но ему было плевать. Зажимая левую ноздрю носовым платком, он вошел в отель.
Он чувствовал определенное удовлетворение. Толпа была настроена по-прежнему враждебно, но по крайней мере утихла.
- Ты слышала о том, что произошло внизу? - спросил Честер Хилл у виновницы торжества Сильвии во время танца.
- Разумеется, и это меня взбесило! Моего отца чуть не угробили нацисты, а когда он вернулся домой, его встретили пикетами и всякими похабными словами! Эти идиоты, которые беснуются внизу, заслуживают того, чтобы ими занялись нацисты. Так или иначе, они не испортят мне вечер!
- Не лишено смысла. Вечеринка пока что удается. И ты выглядишь чудесно. Но я просто помираю от жары.
- Точно! А мне весело, и на все остальное - плевать.
Музыканты заиграли более медленную и более лиричную "И ангелы поют" - признанный хит года. Честер и Сильвия стали танцевать "щечка к щечке".
В другом конце зала с Кимберли Рэднор, другой дебютанткой сезона, танцевал Чарльз Флеминг.
- Черт, - пробормотал он.
- Что? - спросила Кимберли, блондинка с лошадиным лицом с Северного берега. Ее папаша был владельцем грузосудоходной компании "Рэднор шиппинг лайн".
- Ничего, - соврал Чарльз. Он во все глаза смотрел на Честера и Сильвию, обнявшихся в танце так, как будто они уже занимались любовью. Он заметил блаженное выражение на лице своей сестры.
Чарльз Флеминг ненавидел Честера Хилла.
* * *
Когда многочисленные дети Флемингов подросли, Нику пришлось подыскать более вместительные апартаменты. В 1938 году он въехал с семьей в поистине гигантскую трехэтажную квартиру на Парк-авеню, 770. У каждого ребенка отныне были своя спальня и своя ванная комната, кроме самых младших, которые мылись пока что вместе.
На следующее после торжества утро в половине пятого Сильвия, более чем возбужденная от того количества шампанского, которое она себе позволила в течение вечера, без сил упала в одно из красивых, накрытых ситцевыми чехлами кресел в своей спальне. Сняв туфли, она стала массировать натруженные в танцах ноги.
- Тебе понравилось, милая? - ласково спросила ее мать, заглянув в комнату. Эдвина выглядела настолько свежо, что, казалось, она только-только готовится к вечеру, а на самом деле исправно исполняла роль хозяйки в течение всего восьмичасового приема.
- О, мама, это было чудесно! Я здорово провела время! Такое тебе спасибо!
Эдвина подошла к дочери и поцеловала ее.
- Мы с отцом гордимся тобою. Ты выглядела просто великолепно.
- Бедный папа. Он, наверное, очень переживает?
Эдвина посерьезнела.
- Ему досталось, ты права. Но твой отец - сильный человек. Банде головорезов не сломить его.
Эдвина вышла. Сильвия встала с кресла и уже начала было раздеваться, как вдруг в спальню без стука вошел Чарльз.
- Научись, пожалуйста, стучаться! - сердито воскликнула сестра. - И если ты пришел специально для того, чтобы покритиковать прием и испортить мне вечер в самом конце - не надо! Я устала и хочу спать.
- Наоборот, я считаю, что прием удался на славу.
Он закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и стал смотреть на свою сестру тем надменным и откровенным взглядом, за который знакомые девчонки прозвали его "коброй".
- Но что-то ты уж слишком затанцевалась с Честером Хиллом.
- А почему бы мне было и не потанцевать с ним? - ответила Сильвия, снимая бриллиантовые сережки, которые отец подарил ей на последний день рождения. - Я без ума от него.
- Тогда ты просто дура. Ему денежки наши нужны, вот и все.
- Это твое мнение, и будет лучше, если ты сохранишь его при себе, понятно?
Он подошел к ней:
- Сильвия, сними-ка с меня эти запонки на манжетах.
- Я тебе не служанка.
- Ну ладно тебе… Будь любезна. - Он протянул ей свои руки.
Несколько помедлив, она стала расстегивать его запонки из бриллиантов и золота.
- Знаешь, - негромко проговорил Чарльз, - есть один способ проверить Честера. Я имею в виду точно узнать, что ему нужно: ты или наши деньги.
- Неужели в твоих куриных мозгах завертелась какая-то идея?
- Я мог бы, скажем, рассказать ему все о нас с тобой…
Она потрясенно уставилась на него, а он только усмехнулся.
- Если ему нужны деньги, то он женится на тебе все равно. Но, по правде сказать, я не уверен, что найдется много охотников жениться на девушке, которая спала с родным братом.
Она влепила ему сильную пощечину.
- Это было всего один раз! - прошептала она. - И было глупостью с нашей стороны! Но ты ведь не собираешься напоминать мне об этом всю жизнь?
- А почему бы и нет? Ведь тебе тогда понравилось, и мне тоже, а?
- Чарли, это было мерзко! Ты понимаешь это слово?! Ты просто ревнуешь меня к Честеру!
- Я ревную к любому, кто смотрит на тебя, - оборвал он ее.
Он грубо схватил ее и стал целовать. Сильвия отбивалась, но он держал крепко.
В дверь постучали, и в спальню вошел Ник.
- Сильвия, я…
Он запнулся, изумленно раскрыв глаза. Чарльз тут же отпустил сестру и отступил на шаг назад. Достав из кармана носовой платок, он вытер им запачканный губной помадой рот. Потом с улыбкой обернулся к отцу:
- Привет, папа. Я демонстрировал на Сильвии свою технику поцелуя. Она мне не верила, когда я говорил, что сердцеед.
Ник молчал и продолжал потрясенно смотреть на старших детей. Вдруг Сильвия ударилась в слезы и бросилась в ванную, громко хлопнув за собой дверь.
- Немного задурела от шампанского, - сказал Чарльз.
Он положил носовой платок обратно в карман и направился к выходу.
- Вечер удался на славу, пап. Самый лучший из всех, на которых мне приходилось бывать. Ну ладно, спокойной ночи.
Он обошел отца и вышел в коридор.
Примерно с минуту Ник был неподвижен. Затем он медленно повернулся, вышел из комнаты и пошел вдоль коридора, увешанного картинами, к себе в спальню. Он мог сейчас думать только об одном: перед его мысленным взором встала та ужасная сцена в сиротском приюте Пенсильвании, когда доктор Трусдейл обвинил его в том, что он имел сексуальные контакты с матерью. Это тяжкое воспоминание до сих пор терзало его по временам, а одна только мысль о кровосмешении всегда доставляла ему почти что физическую боль. Он открыл дверь своей спальни. Эдвина была уже раздета. Она сидела на постели под великолепным полотном Сера, которое Ник купил за год до этого в Париже. Он закрыл за собой дверь, молча прошел к кровати, сел на нее рядом с женой. Она никогда еще не видела мужа таким потерянным.
- Милый, что стряслось? - встревоженно спросила она.