Вечерний Париж!
Город вина и любви!
Вечерний Париж!
Но не для жидовской мрази!
- пела Лора по-французски.
Зрительный зал поднялся и устроил ей овацию.
Один германский офицер, лейтенант в форме эсэсовца Вернер Герцер, видел это представление уже девять раз и прослыл завсегдатаем "Семирамиды". Он был молод, красив, имел чудесные белокурые волосы. В 1936 году на Олимпийских играх в Берлине Вернер Герцер выступал как гимнаст. В "Семирамиде" его знали не только все официантки и гардеробщицы, но и лично хозяйка ночного клуба Диана.
- Он милашка, - говорили о нем.
Но всем также было известно, что штурмфюрер Герцер являлся командиром расстрельной команды из Форт-де-Винсенн. В его подразделении была сильная "текучка кадров". Участие в казнях психологически травмировало солдат. Но Герцер оставался бессменным командиром вот уже год.
Он любил свою работу.
Генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель был военным комендантом оккупированной Франции. Это был родовитый интеллектуал, сердце которого никогда не лежало к нацистской идеологии, и он считал, что между Францией и Германией в сущности нет никаких политических различий. Он жил на авеню Малахофф, во дворце Марбр Роз (Мраморной Розы), который принадлежал миссис Флоренс Гулд, наследнице одного из самых крупных американских состояний. Во время всего периода оккупации миссис Гулд устраивала роскошные ленчи по четвергам, на которые приглашались именитые и высокопоставленные немцы и французы. Генерал фон Штюльпнагель реквизировал отель "Рафаэль", что на авеню Клебер, и разместил там свой штаб. В этом отеле в апартаментах шестого этажа и жил "второй немец" в Париже, отвечавший за внутреннюю безопасность в оккупированной Франции, генерал Фридрих фон Штольц.
Страстью Штюльпнагеля было изучение истории Византии. Он не одобрял грубого отношения оккупационного режима к французам и постоянно спорил с Берлином, возражая против казней участников движения Сопротивления и депортации евреев. Поскольку в этих спорах он всегда проигрывал, Штюльпнагель печально вздыхал и вновь обращался к своей любимой Византии, переваливая всю грязную работу на фон Штольца.
Генерал фон Штольц был младшим сыном саксонского обедневшего аристократа, а саксонцев в Германии издревле называли дурнями. Если Штюльпнагель действительно был человеком высокой культуры, то фон Штольцу вполне достаточно было пьянствовать под антисемитские песенки Лоры Дюкас. Низенький, кряжистый, рыхлый, с красным жирным лицом, бычьей шеей и в очках с толстыми стеклами, делавшими его дальнозоркие глаза в два раза больше, Штольц походил на мясника. И правда, если стройного, щеголеватого Штюльпнагеля парижане называли "щелкунчиком", то для Штольца нашлись только такие прозвища, как "живодер", "коновал" и "мясник". Этот пятидесятидвухлетний алкоголик, который так же, как и Гитлер, грыз ногти, был в ответе за пять сотен погубленных жизней французов в мрачном чреве Форт-де-Винсенн.
Сказать, что большинство парижан предательски сотрудничали с оккупантами, было бы так же неправильно, как и сказать, что большинство парижан являлись активными деятелями Сопротивления. Основная часть жителей столицы просто пыталась элементарно пережить лихую годину, перебиться со дня на день. Правило было одно: чем выше ты стоишь на социальной лестнице, тем лучше живешь и тем сердечнее у тебя отношения с немцами. Так что едва ли с приходом нацистов в Париж жизнь его богачей и знаменитостей стала хуже. Неплохо жил во время оккупации Пикассо. Не страдали и Кокто, Серж Лифарь, кинозвезда Арлетти, Шанель, Колетт и десятки других. Луиза де Вилморен, известная в Париже владелица отелей, так прославилась своими прогерманскими настроениями, что ее стали даже звать "Лулу-померанка". Многих французских женщин и гомосексуалистов галантные немецкие солдаты просто приводили в восторг. С другой стороны, парижская молодежь из "Колизея", самого популярного кафе на Елисейских полях, носила длинные нечесаные волосы и темные очки, тем самым выражая свое презрение по отношению к немецкой солдатне. Это были стиляги.
Состоятельным господам всегда можно было купить икру "У Петросяна", такие роскошные магазины, как "Гермес", "Картье" и "Бушерон", были завалены продуктами и вещами как никогда. Дельцы в сфере антиквариата переживали бум спроса. Ведущий в Париже аукцион "Саль Дрюо" осуществил в 1942 году продажу коллекции Вио за сорок семь миллионов франков! Пять миллионов было заплачено за полотно Сезанна "Гора Святой Женевьевы"! И ту и другую покупку сделали немцы. Знаменитые рестораны, такие, как "Лапераз", "Ля маркиз де Севинье", "Ля тур д’Аржан", "Ле гран Вефур", "Кларидж", "Сиро", "Ше Каррер", "Друан" и "Максим" - под опекой и управлением берлинского ресторана "Горхер", - были открыты и получали огромные доходы. Фабьен Жаме, содержательница знаменитого публичного дома на Рю-де-Прованс, 122 и главный конкурент Дианы Рамсчайлд, признавалась, что никогда еще не была так счастлива и никогда еще так не процветал ее бизнес. Да и личный доход Дианы от "Семирамиды" составлял четверть миллиона долларов ежегодно. В Париже был оазис. За его пределами бушевали вихри небывалой войны, а во французской столице, смирившейся под начищенным сапогом германского солдата, если не считать реденьких налетов авиации союзников, результатом которых были разрушения в пригородных заводах и воронка от взрыва перед собором Парижской Богоматери, жизнь была безмятежной и относительно сносной. Относительно.
Подводная лодка неслышно всплыла на поверхность чернильных волн под низким темным небом в полумиле от Ля-Рошели, на западном побережье Франции. Люк открылся, и первым на скользкую палубу вышел командир субмарины капитан третьего ранга американского военно-морского флота Уоррен В. Хикмен. За ним показались его помощник и два матроса, которые тут же стали надувать небольшую лодку. Затем на палубе появился полковник Ник Флеминг. На нем были черный костюм, поверх свитер-водолазка, черное пальто и морская фуражка.
Ветра совсем не было, и поверхность моря была спокойна. Термометр показывал три градуса ниже нуля по Цельсию. Ник поднял воротник своего пальто и стал терпеливо ждать, пока ему надуют лодку. При нем были пистолет и тысяча долларов во французских франках. Он был полон тревожных предчувствий, так как до сих пор не исключал того, что Диана Рамсчайлд просто заманивает его в очередную ловушку. Ник верил в силу любви, но не представлял себе, каким образом Диана еще могла любить его после всего, что произошло между ними за четверть века!
И все же он понимал, что игра стоит свеч.
- Удачи, Ник, - пожелал командир, пожав его руку в перчатке.
После этого Ник спустился в резиновую лодку и матросы, налегая на весла, направили ее к французскому берегу. Они находились к югу от Ля-Рошели.
Прошло минут пятнадцать, как у берега замигали два зеленых огонька. Матросы стали править в ту сторону. Спустя еще десять минут Ник перебрался из резиновой лодки во французский рыбачий баркас, на котором его приветствовал двадцативосьмилетний Николя Фукад, член французского подполья. Резиновая лодка повернула обратно к субмарине, а рыбацкая - к берегу. Тут-то Фукад и представил Нику своего товарища, лицо которого показалось американцу знакомым.
- Этот человек доставит вас в Париж, - сказал Фукад. - Рене Рено.
Ник с радостью пожал руку молодому французу, который оказался тем самым капитаном, с которым он познакомился за четыре года до этого в саду замка Де-Шиссе, когда часы отсчитывали последние дни независимой Франции.
- Как видите, мистер Флеминг, - сказал капитан, улыбаясь (теперь он был без усов), - я нашел способ продолжать служить Франции.
- И я, - улыбнулся в ответ Ник. - Счастлив, что мы будем работать вместе.
- Когда я узнал, что эта миссия возложена на вас, я сам вызвался вам в помощники. К тому же, может, и нам перепадет что-нибудь от чудес "Семирамиды"? - Рено хитро подмигнул Нику.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
В каждом поколении женщин рождается не так уж много тех, чьим призванием становится соблазнение мужчин. Лора Дюкас попала в число избранных. Она была не только ослепительно красива, но обладала также редким обаянием и спокойной уверенностью в себе, что делало ее просто неотразимой. Она плохо слышала на одно ухо, поэтому всегда садилась по правую руку от мужчин. Она довольно рано поняла, что, наклоняясь к своему кавалеру, производит впечатление человека, крайне заинтересованного его болтовней и боящегося пропустить хоть одно его слово. Это очень льстило самолюбию мужчин. А эта лесть, как она прекрасно знала, - полдела в процессе соблазнения. В глубине души Лора относилась к мужчинам с некоторой долей презрения и считала, что все они либо шуты гороховые, либо властолюбцы. Впрочем, это не мешало ей получать наслаждение от их лаек в постели.
Не каждого мужчину, понятно, она хотела бы уложить в свою постель. Пьяные попытки Штольца приласкать ее вызывали в Лоре только отвращение. Но, с другой стороны, его безумная страсть к ней была слишком выгодна, чтобы ею пренебрегать. Поэтому, когда он валил ее на постель, она стискивала зубы, закрывала глаза и представляла себе Кларка Гейбла. Задача была не из легких и требовала полного напряжения фантазии. Лора частенько включала в свои песенки антисемитские выверты, но делала это только потому, что знала, перед какой аудиторией ей приходится выступать. Она лично не имела ничего против евреев и даже спала с одним молодым еврейским актером. Но потом он вынужден был уйти в подполье и примкнул к Сопротивлению. Она не рассказывала об этом Штольцу - это вызвало бы у него припадок, - но сама с удовольствием вспоминала своего бывшего любовника. Быть же любовницей Штольца означало, прежде всего, купаться в роскоши. Лору совершенно не интересовало, платит ли за все это Штольц из своего кармана или "реквизирует". Лора привыкла жить с комфортом, и в то время, когда большинство парижан было озабочено тем, как согреть свои дома и чем наполнить свои кладовые, Лора блаженствовала в тепле и питалась настолько хорошо - Штольц доставал все на черном рынке, который обслуживал преимущественно немцев, - что вынуждена была даже соблюдать диету, дабы сохранить фигуру.
Штольц покупал ей драгоценности от Ван Клифа и Шомэ, наряды от Нины Риччи и Баленчиага. Купив Лоре шубу из русского соболя и накидку из русского песца, Штольц показал себя плохим патриотом, так как русские в те дни без счета клали его соотечественников на Восточном фронте. Лоре подарки нравились. Ей нравилось то, что в ее распоряжении всегда есть "хорьх" с личным шофером. И это в то время, когда во всем Париже насчитывалось всего лишь семь тысяч автомобилей! И это в то время, когда специально были изобретены машины, работающие на природном газе, так как бензин был почти недоступен. И это в то время, когда два миллиона парижан использовали велосипеды, а велотакси вовсю соревновались с конными повозками, явившимися словно из прошлого века. Лоре нравилась ее четырехкомнатная квартира на пляс Вендом, за которую заплатил фон Штольц. Окна ее выходили на "Ритц", где в своих апартаментах Коко Шанель затворилась вместе со своим высокопоставленным немцем-любовником. Лора всегда говорила себе, что устроилась не хуже Шанель, а это можно было назвать не рядовым достижением.
Но должность любовницы фон Штольца предполагала и еще одно важное преимущество, на которое указала Лоре год назад ее хозяйка Диана Рамсчайлд.
Лора любила Диану, восхищалась ею. Хозяйка жила в собственной роскошной квартире на авеню Фош. Лора знала, что Диана умна, как сам черт. Сама певичка абсолютно не интересовалась ни войной, ни политикой, но едва пришла весна 1943 года, Диана сказала ей, что Гитлер, судя по всему, проиграет войну, что выдворение немцев из Парижа - лишь вопрос времени. Диана говорила, что французы из Сопротивления придут к власти и тогда наступят тяжкие времена для таких коллаборационистов, как она и Лора. Поэтому Диана приказала Лоре начать прислушиваться к пьяной болтовне "немчика" и потом передавать всю информацию ей. Тем самым они смогут, по меньшей мере, играть на два фронта. Диана уже установила контакты с Сопротивлением, и переданная ими военная информация могла помочь им обеим избежать неминуемой кары после изгнания немцев. Лора, убоявшись одного только зловещего слова "кара", с готовностью согласилась и во время общения с немчиком стала кое-что брать себе на заметку. О "тяжелой воде" она в первый раз услышала поздней осенью 1943 года, а 18-го января 1944 года, снежной ночью, ей суждено было услышать обо всем подробнее.
Штольц выпивал по вечерам не менее двух бутылок бургундского, но такова уж была его бычья комплекция: наутро он просыпался почти без признаков похмелья. В тот январский вечер он, как обычно, поглазел в "Семирамиде" на очередное представление с участием Лоры, затем потащил ее ужинать к "Максиму". Старший официант ресторана Альберт едва ли не на коленях ползал перед генералом. Хорошо набравшись в ресторане, Штольц захватил с собой бутылку "Ля Таш" и повез Лору на ее квартиру на пляс Вендом. В лифте, который поднимал их на второй этаж, Штольц зычно затянул германский гимн. Лора уже привыкла к таким "концертам" и просто не обращала на них внимания, но она знала, что соседям в эти минуты приходится несладко.
Они вошли в квартиру. Лора включила свет. Штольц нетвердой походкой отправился на кухню, чтобы откупорить бутылку. Перед тем как заняться сексом, Штольцу необходимо было немного "добрать". Эти несколько минут были отдыхом для Лоры. Она пошла в спальню, чтобы переодеться. В "Галери Лафайет" он недавно купил ей чудную ночную сорочку из голубого шелка и атласа, а также красивый пеньюар.
У Лоры всегда был неплохой вкус в одежде, чего нельзя было сказать о ее вкусе в обстановке жилых помещений. Ее квартира являла собой ярчайший пример мещанства и безвкусицы. Все эти розовые банты на абажурах, псевдоголливудская современная мебель, куклы и чучела животных на креслах, стульях и диванах могли вызвать дурноту у любого, кроме Штольца, который обожал кич. Когда она, переодевшись, вернулась в гостиную, то обнаружила Штольца развалившимся на одном из диванов. Ботинки и форма валялись тут же на полу. Рубашка наполовину расстегнута, на левом носке дырка. Стакан с вином стоял у дивана под рукой. Штольц забавлялся, подкидывая в воздух одного из плюшевых медвежат Лоры.
- Куколка! - икнув, проревел Штольц. Он всегда говорил с ней на французском. Хочешь поехать со мной на эти выходные в Бретань?
- В Бретань?! В январе?! - раздраженно переспросила она. - Может, уж сразу в Антарктиду?
- О, в Бретани сейчас чудесно!
- Чудесно, да. И особенно холодно. Если уж ты и впрямь захотел развлечь меня поездкой, почему бы нам не отправиться на юг? Я бы с удовольствием отдохнула в Риме или Неаполе.
- Куколка, не забывай, идет война.
- Ну и что? Я думала, что итальянцы наши союзники.
- Да, это так, но я никак не могу поехать на выходные в Рим. Берлину бы это совсем не понравилось. Если уж на то пошло, то Берлину не понравится то, что я собираюсь взять тебя в Бретань, но я тебя возьму, потому что мне очень не хватало бы там моей куколки! - Он противно улыбнулся ей. - Мы будем там есть устриц! Скажи, ты ведь любишь устриц?
Она поставила пластинку Бэнни Гудмэна. Они оба обожали американский свинг.
- Я не настолько люблю устриц, чтобы из-за них мерзнуть в Бретани, - сказала она и ушла на кухню, чтобы заварить чай, купленный на черном рынке.
Он появился в дверях кухни, тучный, напившийся. Его налившиеся кровью глаза под толстенными стеклами очков немного косили, что всегда случалось, когда он принимал слишком много алкоголя.
- Там есть одна крепость, - заплетающимся языком пробормотал он. - Мне нужно посетить ее. Там-то как раз и делают ту "тяжелую воду", о которой я рассказывал. Но там, совсем рядом, у дороги, есть замок, где мы сможем остановиться. Он очень красивый и милый. Принадлежит одному богатому банкиру, который встретит нас как родных. Ну скажи: да! Куколка! Ну, пожалуйста! Мы здорово проведем время! Ну скажи: да!
Лора запомнила все, что он ей сказал…
- Ладно, - согласилась она. - Если ты действительно так хочешь…
Он счастливо улыбнулся, подошел к ней и обнял ее.
- Ах ты моя куколка! - ласково бормотал он, целуя Лору.
Лора закрыла глаза и стала думать о Кларке Гейбле.
В начале шестого часа утра 23 января Шарль Пепен, крестьянин из Шартра, въехал в Париж на своей крытой повозке, запряженной лошадьми. Комендантское время - с полночи до пяти утра - только что истекло. Пепен делал сейчас то, что со времени начала оккупации делал трижды в неделю: вез дрова на рынок, где рассчитывал продать их с большой выгодой, так как в Париже ощущался острый недостаток топлива.
Изо рта у Шарля и из ноздрей у его коняг вырывались на морозный воздух клубы пара, и, несмотря на то что было еще темно и холодно, неутомимые и отважные парижские домохозяйки уже выстроились в длинные очереди перед дверями булочных и продуктовых магазинов: они терпеливо ожидали семи часов, когда их допустят к прилавкам, чтобы купить хлеба, суррогата кофе и брюквы. В довоенные времена французы скармливали последнюю разве что лошадям, теперь же она являлась непременным блюдом парижской кухни. Вскоре впереди показалось величественное здание из стекла и железа - центральный парижский рынок. Крестьянин подъехал к дровяным рядам и спрыгнул на землю. Он глянул на двух немцев, стоявших вдалеке и смотревших в другую сторону, затем дважды стукнул кулаком в борт повозки. В следующее мгновение из-под ее ложного дна показались Ник и Репе Рено. Они ехали в тесноте от самого Шартра. Соскочив на землю, они тут же устремились прочь.
На Ника произвела впечатление налаженность работы движения Сопротивления. В крестьянском домике неподалеку от Ля-Рошели он получил документы на свое новое имя - Жюль Гранэ. Искусно выполненная "липа", конечно. На поезде они без приключений добрались до Шартра. Там им выдали велосипеды, на которых они отправились к Шарлю Пепену, и вот теперь - Париж.
Им нужно было попасть в южную часть города. Для этого они воспользовались метро. Вначале они были в вагоне одни, но на второй остановке в него вошли два немца. Крепко подвыпившие. У оккупантов был странный обычай: коротать комендантское время в барах. Ник забеспокоился, но немцы плюхнулись в другом конце вагона и тут же захрапели.