* * *
В тот день перед ленчем Дэзи, прихватив альбом для эскизов, отправилась в одно из своих любимых потайных мест - благоуханную эвкалиптовую рощу, откуда открывался приятный вид на фермерский домик и где вся земля была густо усыпана опавшими листьями, образовавшими толстый, мягкий ковер. Она пребывала в приятной сладостной истоме после вчерашнего ночного триумфа, и ей не хотелось приниматься за работу. Вместо этого она растянулась на ковре из листьев и крепко проспала несколько часов. Ее разбудил звук шагов, доносившихся с лесной тропинки. Заинтересовавшись, кто бы это мог быть, она выглянула из своего укрытия и увидела шедшего быстрым шагом Рэма.
- Рэм, я здесь, - сонным голосом позвала она.
Рэм вошел в рощу и, не здороваясь, остановился прямо перед ней. Дэзи взглянула на него и рассмеялась:
- Если ты пришел полюбоваться видом отсюда, то как раз загородил его мне, а сам стоишь к нему спиной.
Рэм опустился на листья рядом с ней и молча, грубо вырвал альбом у нее из рук. Потом он схватил ее любимые карандаши, переломил каждый пополам и отбросил обломки далеко в сторону. Дэзи молча, с удивлением следила за ним.
- Я выгнал Жан-Марка прочь, так что можешь больше не выпендриваться перед ним, как грязная шлюшка! - почти прошипел Рэм сдавленным голосом. - Это представление вчерашней ночью было последней каплей. Я в жизни не видел такого отвратительного, непристойного зрелища: ты вешалась на шею каждому встречному рыбаку, каждому матросу, каждому проклятому фермеру. Они, должно быть, считают тебя местной вертихвосткой!
- Что?! - Дэзи не могла взять в толк, о чем он говорит.
- И не думай притворяться, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Разоделась в пух и прах и прижималась ко всем здешним болванам, к каждому… да еще всеми частями тела! А что касается твоего бесценного Жан-Марка, то я сказал ему: "Может быть, у вас во Франции и принято, приехав в гости, соблазнять дочь хозяйки дома, но, по моему мнению, только грязная развратная свинья способна на подобную низость!"
- Соблазнять? Да ты с ума сошел! О господи, Рэм, я только позволила ему поцеловать себя в щеку, клянусь тебе. Он такой забавный, и не более того. Как ты мог подумать, что он может быть моим любовником? Ты все испортил, - сказала Дэзи, негодующе глядя на Рэма. Удивление и возмущение звенели в ее голосе. - Рэм, посмотри на меня, - приказала Дэзи. - Неужели по моему лицу не видно, что я не лгу?
Она протянула руку и попыталась, взяв его за подбородок, развернуть его лицом к себе, но от ее прикосновения он отпрянул, издав какой-то животный, протестующий звук.
- Нет, Рэм, это несправедливо! - воскликнула Дэзи и без всякой задней мысли, вполне невинно, просто чтобы прогнать обиженное выражение с обожаемого ею и сейчас такого угрюмого лица, крепко поцеловала Рэма прямо в плотно сжатые губы. Но этот ее поступок лишил его рассудка. Застонав, он обнял ее и зарылся лицом в ее волосы. Он покрывал их поцелуями, не пропуская ни единого локона, охваченный долго подавляемыми чувствами, в которых гнев мешался с желанием. Какое-то время он избегал целовать ее в губы, но жаркая волна похоти подтолкнула его к ее рту. Он сдался и набросился на ее губы с жадностью, с какой умирающий от жажды впивается в доставшийся ему сочный плод. Удивленная Дэзи невинно отвечала на его поцелуи, радуясь тому, что Рэм, которого она полюбила с первой их встречи и никогда не переставала любить, тот Рэм, который был тайным героем ее мечтаний, Рэм, у которого она безнадежно вымаливала улыбку или просто доброе слово, сейчас крепко обнимает ее, добр с нею, любит и целует ее.
Она бездумно отдалась во власть новых ощущений, покорно принимая исполнение смутных желаний, мучивших ее многие годы. Дэзи, никогда прежде ни с кем не целовавшаяся в губы, теперь открывала для себя сладость прикосновения мужских губ, шершавость бритых щек, твердость зубов, свежую влажность языка. Она отвечала на его поцелуи с такой страстью, будто каждый из них способен был вернуть ее к прежней беспечной, шумной, счастливой жизни, перенести назад в беззаботное прошлое.
Объятия и поцелуи Рэма настолько погрузили Дэзи в счастливые переживания, что она не заметила, как он расстегнул пуговицы ее тонкой блузки, пока не ощутила прикосновение его губ к соскам грудей. Ощущение его губ на этих чувствительных бугорках было столь незнакомым и восхитительным, что на глаза ей навернулись слезы. Дэзи, прежде не знавшая более высокого физического наслаждения, чем скакать на лошади ранним ясным утром, испытала всю силу охватившего ее желания, которого она никогда до этого не испытывала. Ее бледно-розовые соски темнели, становясь все тверже, пока он, держа ее груди обеими руками, целовал их, и она, откинув назад голову, целиком отдалась прикосновениям его губ и пальцев, ощущая его волосы на своих плечах, ничего не слыша, ничего не видя, превратившись в существо, у которого из всех чувств осталась лишь способность к осязанию. Она была ошеломлена, почти парализована всплесками желания, они пронизывали, словно электричество, все ее тело, но неожиданно очнулась, поняв, что Рэм неумело возится с поясом ее шорт, пытаясь снять их с нее. Она попробовала было оттолкнуть его, но Рэм приложил все силы, чтобы справиться с внезапно охватившим ее страхом и запоздалым осознанием происходящего. Она боролась с ним, терзаемая недоуменными мыслями, проносившимися в ее мозгу. Что происходит? Как это могло случиться? Что будет дальше? Но очень скоро, несмотря на все ее сопротивление, она оказалась полностью обнаженной, и ее бело-коричневое тело предстало перед ним во всей своей красоте.
- Нет! Нет! - умоляла она. - Пожалуйста, не надо!
Но Рэм оставался глух к ее мольбам. В его лице появилось нечто нечеловеческое, безжалостное; профиль напоминал острие занесенного для удара копья, когда он склонился над распростертым телом. Ничто не могло остановить его в ту минуту. Ослепленный страстью, он широко раздвинул ее ноги, торопливо нащупал вожделенное отверстие и грубо овладел ею, разрывая нежную девственную плоть, готовый либо взять ее немедленно, либо тут же умереть от неудовлетворенного желания.
Мозг Дэзи отказывался что-либо понимать. Красно-бело-черные молнии проносились перед ее зажмуренными глазами, словно напоминание о вчерашнем фейерверке. Она лежала, пытаясь в нечленораздельных звуках выразить бешеный протест против происходящего, но в то же время прижимала к себе его дергавшееся тело. Ведь этот жестокий незнакомец, терзавший ее, был не кто иной, как Рэм, ее любимый, ненаглядный Рэм, и сознание этого было единственным, что хоть немного успокаивало ее, не позволяло лишиться рассудка.
Все кончилось, и теперь уже Рэм рыдал, лежа рядом с ней, а Дэзи обнимала и успокаивала его, целуя темноволосую голову брата и приговаривая: "Все хорошо, все хорошо". Она продолжала цепляться за него, как потерпевший кораблекрушение хватается за обломки погибшего корабля. Эвкалиптовые листья кололи ей спину, впервые в жизни ее ноздри вдыхали острый запах мужского пота, смешанного с запахом спермы, по ее ногам струилась кровь, и она промокала ее листками шершавой бумаги из разорванного альбома. Дэзи взглянула на Рэма, прятавшего лицо, уткнувшись в ее подмышку, и темное пламя свернуло в ее глазах. Она инстинктивно старалась утешить его, но ее собственную душу переполняли незнакомые мрачные чувства, столь непохожие на привычные ясные и чистые представления о жизни. Разбуженное физическое желание мешалось в ней с мучительным чувством стыда, которого ей не приходилось испытывать прежде. Душа и тело нестерпимо ныли от боли и обиды. Ей ужасно хотелось кричать, кусаться, царапаться, наконец, просто бежать отсюда куда глаза глядят. Она страстно желала всего на один час вернуться в прошлое, но ясно сознавала, что назад возврата нет.
Когда они наконец вернулись домой, солнце уже садилось и закат был столь ярким, что невозможно было смотреть на простиравшийся от дома до самого горизонта лес. Члены семейства де Люсини, отчаявшись разыскать Рэма и получить от него вразумительное объяснение таинственного исчезновения Жан-Марка, торопливо собрали вещи и укатили в Париж. Когда Рэм и Дэзи появились, следуя друг за другом в нескольких футах, Анабель сидела в салоне. Войдя в дом, Дэзи поспешила отвернуться и почти бегом скрылась в своей спальне. Но Анабель удалось перехватить Рэма, также направившегося к лестнице.
- Рэм! Мы всюду искали тебя. Скажи, ради бога, что произошло у вас с Жан-Марком?
- Ничего такого, о чем стоило бы говорить.
- Какая наглость! Если ты его выгнал, то должны же быть тому веские причины!
- Повторяю, Анабель, давайте оставим это.
Необычайно разгневанная Анабель вскочила на ноги.
- Черт побери, так что же между вами произошло?
- Ну если вы так настаиваете, то извольте. Жан-Марк позволил себе возмутительные, недостойные высказывания в адрес Дэзи, а я заявил ему, что он не джентльмен.
- О господи, Рэм, от твоих слов так и веет восемнадцатым веком. Недостойные высказывания! О чем ты? Что такого мог он сказать?
- Послушайте, я не потерплю, чтобы Дэзи оскорбляли при мне. Жан-Марк совершенно недвусмысленно заявил, что, по его мнению, все английские девушки - шлюхи, а Дэзи - особенно.
- Он не мог сказать подобное! - воскликнула Анабель.
- Вы не присутствовали при этом. Но я уверен, что если бы вы услышали это собственными ушами, то возмутились бы не меньше моего, - настаивал Рэм.
- Ах, все это какое-то недоразумение! Вероятно, он совсем другое имел в виду. И с каких это пор ты стал таким ревностным защитником Дэзи? Теперь они все уехали на три дня раньше срока, и к тому же здесь разыгралась никому не нужная сцена. Хочу посоветовать тебе, Рэм, развивать в себе чувство юмора, - необычно резко заявила Анабель. Она взглянула на часы и взволновалась пуще прежнего. - Рэм, ты забыл, что у нас еще полный дом гостей и приближается время коктейлей. Если хочешь, чтобы от тебя была хоть какая-то польза, сбегай в город за льдом. Наш холодильник не справляется с нагрузкой. И довольно нам на сегодня неприятностей, говорю это тебе вполне серьезно, я уже сыта ими по горло.
Рэм отправился выполнять поручение, а Анабель, глядя ему вслед, подумала, что никогда прежде с ним не было так трудно, ни разу он так не сердил ее и не проявлял подобного равнодушия к ее переживаниям. Но полтора часа спустя, восседая во главе стола за ужином, она не могла не признать, что с отъездом Жан-Марка и его семьи атмосфера в доме заметно разрядилась. Вообще, по ее мнению, этот вечер оказался лучшим за все лето. Все присутствовавшие прониклись веселым и доброжелательным отношением друг к другу, и отнюдь не только благодаря четырем бутылкам шампанского, доставленным Рэмом в результате его похода за льдом. В немалой степени этому послужила перемена в настроении Рэма. Он наконец расслабился, и с лица его исчезло жестокое, неприязненное выражение, которое прежде столь часто с грустью замечала Анабель. Он играл роль хозяина дома с изяществом и очарованием, которых Анабель, сама замечательная хозяйка, никак от него не ожидала. Хотя внешне Рэм лишь своими светлыми серыми глазами походил на отца, он напомнил ей Стаха манерой вести стол, не подавляя ни одного из гостей и позволив каждому проявить себя с самой лучшей стороны. Стах всегда умел создавать вокруг себя какую-то особую атмосферу, и такую же способность неожиданно обнаружил Рэм.
Что касается Дэзи, то девушка, несмотря на горевшие румянцем щеки и лихорадочный блеск глаз, выглядела в тот вечер подавленной. Анабель приказала себе взять на заметку, что необходимо серьезно поговорить с Дэзи впоследствии насчет того, что ей не следует так подолгу бывать на солнце, если она не хочет, чтобы к тридцати годам ее кожа высохла и сморщилась, как у старухи. Дэзи не предложила своих услуг и охотно уступила Анабель право разливать кофе. Не было с ее стороны и тех мелких капризов, которыми она изводила бедняжку Жан-Марка. Она выглядела слегка рассеянной и утомленной, вся ее обычная кипучая энергия как-то растворилась. В этом нет ничего удивительного, решила про себя Анабель. Безостановочные танцы прошлой ночью не могли не сказаться, ведь она еще такая юная. Поэтому она ничуть не удивилась, когда Дэзи сразу после их затянувшегося допоздна ужина заявила, что отправляется спать.
Закрывшись у себя в спальне, Дэзи и изнеможении рухнула на кровать. Весь вечер она пребывала в таком смятении, что ей потребовалось мобилизовать все силы, чтобы продержаться до конца ужина. Слишком многое случилось с нею сегодня, чтобы она могла спокойно размышлять об этом. Ей все время казалось, что она все еще лежит на эвкалиптовых листьях и слышит голос Рэма, повторяющий ее имя. Неподвластная разуму дрожь сотрясала все ее приобретшее новый опыт тело. Дэзи распустила и с усилием расчесала волосы, стащила с себя платье и распахнула окно. Но чуть влажный теплый воздух был так неподвижен, звезды сияли так низко, сверчки пели так оглушительно… Всего этого раньше Дэзи даже представить себе не могла. Прежде она не понимала, почему взрослые столь часто спрашивают друг друга, как провели ночь, но сегодня она впервые пополнила собой бесчисленные ряды тех, кому знакома бессонница. Французы называют подобные ночи, когда голову переполняют мысли, от которых невозможно избавиться, белыми ночами.
Разве Рэм имел право делать то, что сделал? Несомненно, он виноват! Кто потом сам же и рыдал, вновь и вновь умоляя ее простить его? Конечно, это никогда не должно повториться. Ясно и то, что никто не должен ничего знать об этом. Эти здравые мысли кружились у нее в голове, переплетаясь с воспоминаниями о прикосновениях его губ, о его признаниях в любви. Он сказал, что любит ее, что всегда любил! Эти его слова снова и снова возвращались к ней, болезненно стучали в висках, пока первые лучи восходящего солнца не тронули верхушки сосен, и тогда Дэзи решила, что ей необходимо встать, отыскать Тезея, ночевавшего теперь на улице, и совершить с ним хорошую пробежку перед завтраком.
* * *
Рэм был счастлив, как никогда в жизни. Ему казалось, что он только сегодня по-настоящему обрел себя, полностью вступив в права наследника. Он наконец стал подлинным князем Валенским, со всеми привилегиями, которые давало обладание этим титулом. Само собой разумеется, что и Дэзи принадлежит ему по праву, как и все остальное, ранее принадлежавшее его отцу. Рэм оглянулся назад, на те недели, что прошли со дня смерти отца. Каким же идиотом он был все это время, каким злым и холодным по отношению к Дэзи, и все из-за неудовлетворенного желания обладать ею. Именно это, оказывается, было причиной преследовавшего его ощущения неполноты существования, недоступности счастья.
Какое значение имеет то, что Дэзи его сводная сестра! Если двое людей любят друг друга, родство не может служить препятствием, убеждал себя Рэм. Ведь надо же, до четырнадцати лет он не мог даже спокойно подумать о самом факте ее существования! Им не дано было испытать разделенное на двоих семейное тепло, произносить старые, многократно повторенные шутки, изучить друг друга с той пресыщающей полнотой, какая доступна обычным людям. Нет, обычные правила, придуманные обыкновенными людьми, не для него, и он не намерен их соблюдать точно так же, как никогда не следовал им его отец. Но он должен следить, чтобы посторонние не совали нос в его дела. В первую очередь это касалось Анабель, имеющей, по мнению Рэма, для содержанки отца слишком большое влияние на него и на Дэзи.
Рэм был счастлив и горд от того, кем он стал уже и кем еще ему предстояло стать, а также всем тем, чем он наконец овладел по-настоящему. Он тоже провел бессонную ночь, переполненный новыми ощущениями.
* * *
- Давай съездим в конюшни и решим, что делать с пони для поло, - предложил Рэм Дэзи следующим утром. Они были на кухне одни. Даже кухарка еще спала, и они сами приготовили себе завтрак, неожиданно радуясь выпавшей возможности самим поджаривать яичницу и отыскать джем из лесной земляники, который кухарка имела обыкновение прятать.
- Мне казалось, что ты не собирался ничего решать насчет их, по крайней мере, так ты говорил Анабель.
- Это было давно, и потом я не могу содержать такую ораву не только лошадей, но и людей в Трувиле. Они даром едят хлеб и ничего не делают. Либо я их оставляю, либо продаю. Но сначала нам следует на них взглянуть.
- Я буду готова через пятнадцать минут, а ты пока оставь записку Анабель.
С безудержно бившимся от волнения сердцем Дэзи взлетела наверх, чтобы переодеться в костюм для верховой езды.